Роман… С Ольгой

Иголкина Леля

— Отпустило, — с глубоким вздохом, отвечает.

Это обнадёживает! Особенно после того, чему слишком впечатлительный стал нечаянным свидетелем: когда мы с Олей выясняли «непростые» отношения на рабочем месте, наш Сашка с широко раскрытым от изумления ртом своим здоровым и упругим тылом подпирал широкую колонну в опустевшем полутёмном офисе. А потом… Потом он принимал на грудь то, что предлагал нам в качестве чудодейственного бальзама от всех ран сочувствующий с некоторых пор женатик-Костя Красов.

Какая бешеная муха в тот день нас укусила, я не могу сказать. Но мы с женой вообще себя не контролировали —

здесь без преувеличений и наигранных прикрас. Оля, безусловно, не забыла наш недавний утренний, эмоциональный разговор в машине и била со всей дури по «газам», особо не стесняясь и не подбирая приличествующих месту ссоры выражений, вообще не контролируя хлёстких фраз. Красов и Фролов узнали о том, что я изменил жене, вступив в «преступный сговор» с вполне читаемой интимной целью «с кем-то переспать». Неважно, сука, с кем, лишь бы несчастной Юрьевой назло и дать, что называется, изменой прямо в грустный глаз. Она проспалась после лихого кутежа с безбашенной клиенткой фирмы? Да, безусловно. Алкоголь ушёл, а вот сивушная интоксикация системы жизнеобеспечения, по-видимому, никуда не делась. Лёлька была как будто не себе, а посему не сдерживалась не только по словам, но и по физическому донесению особо важной информации — я, как «возмутитель, грёбаный растлитель, омерзительная сволочь, несносный гад, преступник, жалкий мент, несчастный мусор и кровавый палач», отменно получил неоднократно по щекам в присутствии двух крупных по своему статусу свидетелей. Босс и начфин глядели на то, что между нами с Лёликом происходило, как говорят, во все глаза.

— Я бы её… — выставив под нос мне руки, Сашок неспешно зажимает пальцы, формируя увесистые кулаки. — Юрьев, ты слабак!

— Угу, — прокручиваю, размазывая о дно хрустальной пепельницы, выкуренную до фильтра сигарету.

— Чего ей надо? — Фрол лезет дальше, склоняет голову, стараясь заглянуть в моё лицо, чтобы поймать в капкан увиливающие от него глаза.

— Ей много надо, Саша, — пространно заключаю. — Я недорабатываю.

За это и карает! Друзьям такое не понять.

— С-с-с-сука! — он пару раз прикладывает кулаками деревянные перила ограждения открытого пространства, на котором мы стоим и наблюдаем за щебечущими дамами.

— А твоя влилась, похоже, в местный коллектив, — кивком указываю на спину Инги. — Умеет влезть в душу или ты кое в чем поднатаскал?

— Никого я не таскал! — рявкает Фролов. — Вы к ней, я полагаю, с боссиком неровно дышите? В угоду некоторым, — поглядывает исподлобья на прищурившегося шефа, — я не стану своим желаниям изменять. Смиритесь или валите на хрен!

— Даже так? — упёршись вытянутыми руками в деревянный брус, шипит наше типа грозное начальство. — Готов на всё?

— Да.

— Крестовый поход и завоевание мира?

— Да. Чего ты скалишься? — хрюкает писюша.

— Не могу поверить, — спокойно отвечает Красов.

— А ты постарайся! — отходит Фрол, перекручивая руки на груди, формируя тугой канатный узел из сухожилий и упругих мышц. — Она для тебя клиентка, а для меня…

— Не надо, а! — хохочет босс. — Сашка, тебе пафос не идёт! Ты серьёзный мужик, а сейчас щебечешь, как отбившийся от стайки кенар, распушивающий перья перед…

— Общипанными орлами? — огрызается Фролов.

— А у тебя

это надолго? — теперь пришёл, по-видимому, мой черёд. Я злобно ухмыляюсь и надеваю самую противную улыбку, растягивая губы, формирую клоунский оскал.

— Что «это»? — сипит Сашок, отбрехиваясь от большой деревни, которая всем скопом необдуманно набрасывается на слабого молочного щенка.

— Твои блядки с Тереховой на полгода, чуть меньше или чуть больше, но не навсегда, — с цинизмом заявляю.

— Ты тоже так думал, когда женился на стерве, которая, находясь в каком-то беспамятстве или угаре, знатно полосует твою рожу, а потом, как ни в чем не бывало, заваливается на крестины, изображая ягнёнка, чей бок намедни беззубый волк в побитой молью шкуре, в твоём лице, конечно, покусал?

— Не завидуй! — хмыкнув, отвечаю.

— Да куда уж мне. Только, знаешь, Роман Игоревич Юрьев, что я хотел бы тебе сказать?

— Внимаю, мой здравомыслящий дружок, — ехидничаю и одновременно с этим отступаю.

— Дай ей повод ревновать! Только настоящий. Такой, чтобы очевидный, чтобы стоящий, чтобы подходящий.

Не понял? Он, по-моему, считает, что я в тот день намеренно соврал? Хорошо-хорошо. Косте я, конечно же, признался, что моя, скажем, виртуальная измена была притрушена дешевеньким враньём и однозначным вымыслом, к тому же носила довольно блёклый оттенок очень слабого аффекта и вполне себе здорового желания позлить бездушную жену, от которой, если уж по чесноку, у меня к херам уносит и без того не слишком психически здоровую башку. А этот как обо всём узнал?

— Считаешь, этот недостаточный?

— Он из пальца высосанный, — Фролов обезображивает кривой ухмылкой рот.

— Плохо драма прорисована?

— Скажем так, предательство сыграно слишком театрально.

— Театрально?! — теперь мы на два грубых голоса с поплывшим от чего-то боссиком орём.

— Много экспрессии, щедрая подача подробностей и ещё…

Вот это да! Огромный опыт с бабами у Фролова даёт, по-видимому, о себе знать.

— Ты признался, Ромка!

А как тогда жена бы о таком узнала? Естественно, я должен был об этом ей как-то рассказать.

— С этого места подробнее, — Красов сгибает локти и упирается ими в ограждение, но смотрит не нас, а на прыгающую возле Лёльки Асю. — Им нужно дружить, Ромыч. Смотри, Ольга улыбается, моя Мальвина хлопает в ладоши, а эта…

— Её зовут Инга, Красов! — источает неприкрытый гнев Фролов. — Запомни и не возникай.

— Нет! — нагло встряв, внезапно грубо отрезаю.

— Нет? — Сашок выпучивается и выставляет очень глупый взгляд. — Что «нет»? Не примите, потому что…

— Нет.

— Ромка, — головой качает Костя, — ладно. Хватит. Разошлись по углам. Не заводись, Юрьев. Фролов, остынь.

— Да-да, — суфлирует Сашок, — будь, Ромочка, умнее, мудрее и взрослее, чем недоразвитый, заточенный лишь на один разврат писюша.

Ну что ж, я не виноват, а он на этом лично настоял!

— «Инга Терехова» всплывает в документах где-то семнадцать-восемнадцать лет назад. Оказывается, по достижению совершеннолетия эта дева меняет свой гражданский паспорт и данные ей при рождении имя, отчество и фамилию.

— Врёшь! — вопит Фролов.

— Она не «Инга», Саша.

— Блядь, и что?