Роман тайн "Доктор Живаго"
Шрифт:
Чтобы сравнить эти два текста, нам придется вначале постараться выявить некоторые, ускользнувшие от внимания исследователей или лишь бегло проанализированные ими, конститутивные особенности «Братьев Карамазовых». Мы покинем на время роман Пастернака.
Намереваясь вести речь о том, что «Братья Карамазовы» — не литература, мы, с другой стороны, отнюдь не думаем, что этот текст принадлежит какому-то иному, чем литература, дискурсу исторического времени (пусть Достоевский и ставит в нем философские, юридические, исторические и теософские проблемы). Литература совершает в «Братьях Карамазовых» акт самоотрицания. Достоевский не занимает метапозицию по отношению к художественному творчеству, не судит его извне. Он остается внутри него. И вместе с тем оно подвергается в «Братьях Карамазовых» последовательному разрушению. «Братья Карамазовы» созданы испытанным литератором, который не удовлетворен собой, завоеванным им художественным опытом. Процесс порождения последнего сочинения Достоевского можно представить себе как воссоздание автором неких, известных ему из его прежней практики, конститутивных для литературы свойств, подытоживаемое их негацией. По своему логическому содержанию эта негация не контрадикторна литературе, но контрарна ей. Иными словами, цель Достоевского не апофатическое умолчание о мире и Боге, но замена эстетически значимого высказывания на такое высказывание, которое так или иначе дезавуирует категорию эстетического [268] .
268
Сказанное
Литературоведы обычно игнорируют в их литературоцентризме нежелание позднего Достоевского быть только писателем (в «Братьях Карамазовых» оно сквозит особенно сильно, прорываясь на поверхность текста, в сценах суда над Митей, которого ложно обвиняет, по словам адвоката, прокурор-романист: «Обвинению понравился собственный роман…» (15,158)). Мы не задаемся здесь вопросом о том, когда именно начался отход Достоевского от литературы. Скорее всего, это был постепенный, нарастающий процесс разочарования в возможностях художественного слова, который нашел в «Братьях Карамазовых» (а также в «Дневнике писателя») свое завершение [269] . Литературоведение, вовсе не подготовленное к адекватному восприятию того необычнейшего словесно-смыслового материала, которым снабжает его Достоевский, подгоняет «Братьев Карамазовых» под свою мерку, находя ее в каком-либо имеющемся в наличии художественном жанре, возводя их к жанровому образцу [270] .
269
Ср. об антириторических установках уже раннего русского реализма: Renate Lachmann, Die Zerst"orung der sch"onen Rede.Rhetorische Tradition und Konzepte des Poetischen, M"unchen, 1994, 284 ff. О нелитературности «Бесов» мы писали в: И. П. Смирнов, Психодиахронологика…,120 и след.
270
Исключением из этого ряда является Г. Лукач, который заявил, что Достоевский не писал романов (Georg Luk'acs, Die Theorie des Romans.Ein geschichtsphilosophischer Versuch "uber die Formen der grossen Epik (1914/15), Neuwied und Berlin, 1965, 158). Г. Лукач рассматривал творчество Достоевского как результат выхода писателя из романного жанра. Мы пытаемся понять «Братьев Карамазовых» как текст, конфронтирующий с литературой в ее целом, с любым ее жанром, не обязательно романным. Мы благодарны покойному Г. М. Фридлендеру за то, что он напомнил нам о подходе Г. Лукача к Достоевскому.
Вяч. Иванов обнаружил парадигму позднего Достоевского в античной трагедии [271] , не заметив того, что в «Братьях Карамазовых» народный (трагический) хор, представленный двенадцатью присяжными заседателями (а также публикой, комментирующей разбирательство, — ср.: 15, 176–177), заблуждается [272] . Текст Достоевского трагедийно катастрофичен, — повторим мы Вяч. Иванова, — но при этом серия катастроф достигает здесь своей высшей точки в катастрофе трагедии как таковой, ее истины, которую вешает в ней vox populi [273] .
271
Вяч. Иванов, Достоевский и роман-трагедия. — В: В. И., Борозды и межи,Москва, 1916, 5 и след.
272
Ср. о суде в «Братьях Карамазовых»: Я. О. Зунделович, Романы Достоевского.Статьи, Ташкент, 1963, 180 и след.
273
Ср. выступление Л. В. Пумпянского против Вяч. Иванова (Л. В. Пумпянский, Достоевский и античность,Петроград, 1922, 33), которое во многом предвосхитило представление М. М. Бахтина о «карнавальном» характере творчества Достоевского.
Достоевский не отошел в «Братьях Карамазовых» от выдвинутой им в «Бесах» идеи избранного русского народа-богоносца. И все же взгляд Достоевского на народ в «Братьях Карамазовых» не столь категоричен, как в «Бесах» (Зосима, прославляющий русских, вместе с тем и порицает их, говоря, что «народ загноился» (14, 286) от греха и нуждается в «воспитании» (14, 285)). Народоверие Достоевского критиковал в едкой рецензии на «Бесы» (1873) Н. К. Михайловский:
…каждый народ должен иметь своего бога, и когда боги становятся общими для разных народов, то это признак падения и богов, и народов. И это вяжется как-то с христианством, а я до сих пор думал, что для христианского Бога несть эллин, ни иудей […] Сказать, что русский народ есть единственный народ-«богоносец» […] — значит «дерзать» не меньше, чем дерзал Лямшин или Петр Верховенский, пуская мышь в киоту… [274]
274
Цит. по: Н. К. Михайловский, Литературная критика и воспоминания,Москва, 1995, 71, 78.
О том, что рецензия Н. К. Михайловского засела в памяти Достоевского, свидетельствует речь прокурора, который (грубо ошибаясь) желал Алеше, чтобы тот не впал в будущем в «мрачный мистицизм» и «тупой шовинизм» (15, 127). В мистицизме обвинял Достоевского Н. К. Михайловский:
В большинстве случаев он решает при помощи своих психиатрических субъектов какую-нибудь нравственную задачу и придает решению мистический характер [275] .
275
Там же, 53.
Достоевский возразил в «Братьях Карамазовых» на этот упрек Н. К. Михайловского как на ложно адресованный («Алеша […] был […] и не мистик вовсе» (14,17), — утверждает рассказчик). Возможно, и двойственное освещение в «Братьях Карамазовых» народа, долженствующего быть, но пока еще не ставшего «богоносным», не всегда распознающего истину, нуждающегося в пастыре, было ответом на рецензию Н. К. Михайловского, защищаясь от которой, Достоевский отводил от себя обвинение в том, что он сугубо шовинистически перетолковывает христианство.
Не соглашаясь с трагедийным возвышением народа, Достоевский обратился к «Апологии Сократа» Платона. Напомним, что Сократ в своей речи перед афинским судом отозвался об авторах трагедий уничижительно — как о лжемудрецах. Мелетос и другие пеняют Сократу за то, что он в своем философствовании пытался постичь подземный
Смысл античной трагедии заключен в том, что заблуждается ее герой (будь то Эдип или Креон в «Антигоне»). Смысл «Братьев Карамазовых» — в заблуждении не только героя, Ивана (как в трагедии), но и полиса (как у Платона), в трагической ошибке трагедии. Theatrum mundi превращается у Достоевского в скандал и в шутовство (на которые падок Федор Павлович) [276] . Народный хор подвергается в сценах разгула Мити в Мокром карнавализации и принижению. По Достоевскому, Иван впадает в непростительный грех, когда он, заявляя о возвращении билетана вход в рай, тем самым мыслит Бога — на барочный лад — режиссером на вселенских подмостках. Хоровая истина — достояние грядущего поколения, как указывает нам на это финал «Братьев Карамазовых», где детский коллектив вторит проникновенной речи Алеши, посвященной памяти Илюши Снегирева (соответствующую цитату см. в VI. 3.1).
276
О скандалах у Достоевского см., например: P. Л. Джексон, Вынесение приговора Федору Павловичу Карамазову. — В: Достоевский.Материалы и исследования, 3, Ленинград 1978, 173 и след.; Renate Lachmann, Ged"achtnis und Literatur.lntertextualit"at inderrussischen Moderne, Frankfurt am Main, 1990, 254 ff.; Maxim D. Shrayer, Metamorphoses of «Bezobrazie» in Dostoevskij's The Brothers Karamazov:Maksimov — von Sohn — Karamazov. — Russian Literature,1995, XXXVII, 93–108.
В невиновности Мити убеждены оба его брата, Алеша и Иван, и его невеста, Грушенька. Остальные держат его за отцеубийцу. Истина для Достоевского — на стороне семьи. С ошибающимся народным хором конкурирует в «Братьях Карамазовых» род — первобытный, ведающий истину.
М. М. Бахтин вставил «Братьев Карамазовых» в рамки «Менипповой сатиры» [277] , каковая, по его словам, производит испытание носителя философской правды в разных исключительных жизненных ситуациях. Мысль М. М. Бахтина кажется, на первый взгляд, чрезвычайно меткой, однако лишь до тех пор, пока мы не задумываемся над ценностным содержанием испытаний, которым подвергаются герои «Братьев Карамазовых». Оно разрушительно, какая бы идеяни испытывалась. Тленность тела Зосимы провоцирует Алешу на сомнения в вере. Смердяков подталкивает Ивана на отъезд в Чермашню с тем, чтобы приобщить его отцеубийству и тем самым заставить атеиста-философа сыграть роль низкого преступника. С точки зрения Достоевского, испытание опустошает и религиозность, и атеизм, не верифицирует ни то ни другое и, таким образом, вместо того чтобы быть критическим пунктом в развитии большой идеи, само претерпевает кризис. Срок для проверок еще не наступил. Именно поэтому Митя должен отказаться от задуманного им самоиспытания, от взятия на себя чужой вины, от страдания — и принять предлагаемый ему план побега в Америку. Испытание истины в жизненных ситуациях придает ей сюжетность, позволяет олитературить философию и религию, провести их, так сказать, через обряд инициации — прообраз сюжетности. Достоевский не допустил этого олитературивания, полемизируя если и не с начальной мениппеей, то, во всяком случае, с ее продолжением в «Кандиде» Вольтера и в других романах нового времени о приключениях идей: с представлением о том, что философский постулат может быть опровергнут или доказан в художественномнарративе.
277
М. М. Бахтин, Проблемы поэтики Достоевского(1929), 4-е изд., Москва, 1979,116 и след.
Противопоставив «Братьев Карамазовых» «Кандиду», мы ввязались в спор не только с М. М. Бахтиным, но и с Л. П. Гроссманом, назвавшим все романы Достоевского «авантюрно-философскими» [278] , а также с В. Е. Ветловской, которая определила последнее произведение Достоевского как «философско-публицистический роман» [279] .
Впрочем, В. Е. Ветловскую, безоговорочно дифференцировавшую Ивана и Алешу как негативное и позитивное начала в мире «Братьев Карамазовых» [280] , философичность текста интересует не так сильно, как его публицистичность. В. Е. Ветловская привела множество остроумных аргументов, с помощью которых она постаралась доказать, что Достоевский сообщает авторитетность словам Алеши и компрометирует высказывания Ивана. Многие из этих доводов выглядят односторонними. Так, например, Иван, вероятно, прихрамывает, что свидетельствует, по В. Е. Ветловской, о его сугубо дьявольской природе, которая лишает читателя права на малейшее согласие с его утверждениями о мире [281] . Но хромота Ивана амбивалентна. Ведь и Зосима слаб ногами. Плохо способны к хождению и многие иные персонажи «Братьев Карамазовых» (младшая и старшая Хохлаковы, члены семейства Снегирева, слуга Григорий, купец Самсонов [282] ). Закономерно предположить, что мотив припадания к земле и неспособности от нее оторваться делает самых разных героев Достоевского, в том числе и Ивана, одинаково приобщенными Почве, естественно возрождающему началу (Митя, хотя и не хромает, тем не менее стережет Грушу и встречает Алешу возле дома, обладательницей которого была «одна городская мещанка, безногая старуха» (14, 95); Алеша бросается на землю и долго остается в этом положении после временного разрыва с отцом Паисием).
278
Леонид Гроссман, Поэтика Достоевского,Москва, 1925, 5.
279
В. Е. Ветловская, Поэтика романа «Братья Карамазовы», 8 и след.
280
Эта излишне строгая дифференциация восходит к В. В. Розанову (1894): «И как в Алеше выделилась в очищенном виде мощь утверждения и жизни, так и в Иване в очищенном же виде сосредоточилась мощь отрицания и смерти, мощь зла» (В. Розанов, Легенда о Великом инквизиторе Достоевского.Опыт критического комментария. С приложением двух этюдов о Гоголе, изд. 3-е, С.-Петербург, 1906, 63).
281
В. Е. Ветловская, цит. соч., 98–99.
282
Митя угрожает Смердякову «обе ноги сломать» (14, 247), но как раз убийца и не входит в число персонажей, страдающих болезнью ног. О хромоте в мифе см. подробно: Вяч. Вс. Иванов, Структура индоевропейских загадок-кеннингов и их роль в мифопоэтической традиции. — В: Исследования в области балто-славянской культуры.Загадка как текст. 1, 118 и след.