Роман

Сорокин Владимир

– Ну а потом-то что было, Рома? – спросила тетушка, слегка тряхнув его за плечо. – Рома? Ты что, плохо себя чувствуешь?

Роман, очнувшись, поднял на нее глаза и вдруг спросил:

– Тетушка, вы давно знакомы с дочерью лесничего?

– С Танечкой? Ну… меньше года. Как только они приехали, так и познакомились.

– А отчего они не бывают у нас?

Придерживая шляпку, раскачиваясь на сиденье от ухабистой дороги, Лидия Константиновна пожала плечами:

– Не знаю. Адам Ильич человек замкнутый, суровый. А Танечка – она же еще ребенок, разве она одна поедет. Впрочем, нет, она бывала у отца Агафона.

– И у Рукавитинова, – быстро подсказал Антон

Петрович и с нетерпением протянул перед Романом свою огромную руку, словно прося милостыни. – Ну, а потом, в ельнике, как тебя Куницын встретил?

– Куницын? – Роман достал портсигар и поспешно раскрыл его. – Куницын… Да Бог с ним, с Куницыным, дядюшка. Скажите лучше, мне и впрямь придется с этой рукой лежать?

– Непременно, Ромушка, непременно лежать! – зачастила тетя. – Ты потерял много крови, у тебя могут быть головокружения, да и рана была глубокой! Лежать, милый мальчик, только лежать!

– Погоди, Лида, дай ему сказать! – нервничал Антон Петрович.

– Говори, говори, Ромушка. Рассказывай.

Но Роман не спешил рассказывать. Достав папиросу, он закурил и, пуская дым, произнес:

– Как странно.

– Что странно? – спросил Антон Петрович.

– Странно, что под боком у нас живет… живут такие замечательные люди, а мы их не знаем.

Тетя снова пожала своими узенькими плечами:

– Но, Ромушка, мы знаем их и любим. А теперь и вовсе будем все благодарны Адаму Ильичу. Теперь мы будем видеть его чаще.

– И Татьяну Александровну, – утвердительно произнес Роман.

– И Татьяну Александровну, – произнесла тетушка и вдруг осеклась, посмотрев на Романа с полуиспугом.

Антон Петрович смотрел настороженно, хоть и с усмешкой.

Потом дядя и тетя молча переглянулись.

До конца пути больше вопросов они не задавали.

V

Прошли три дня.

Проснувшись утром сразу после восхода солнца, Роман записал в своем дневнике:

«Теперь утро, четверть шестого. Солнце взошло, я вижу его косые, еще не сильные лучи. Засыпая вчера, я думал о ней. И сегодня, проснувшись, я сразу же вспомнил все, и был невероятно счастлив. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, спасибо Тебе! Спасибо за то, что позволил нам встретиться, спасибо за то, что в двух верстах от меня живет она! Она – прелесть, она – чудо расчудесное, и я не знаю, что со мной происходит! Я сам не свой после нашей последней встречи. Неужели я и впрямь влюблен? Но так быстро, неожиданно и сильно! Возможно ли? Господи, возможно ли?! Мог ли я предположить неделю тому назад, что полюблю Татьяну, всего лишь поговорив с ней утром? Мог ли я знать тогда, в церкви, что зажигаю пасхальную свечку от одного огня с девушкой, о которой постоянно, непрерывно думаю теперь? Господи, как мне хочется видеть ее, говорить с ней. Но, главное – видеть. Видеть, как она отводит свои прелестные глаза, как, зардевшись, теребит тонкими пальцами листья. Боже, я должен видеть ее сегодня, непременно должен!»

Он положил ручку, закрыл чернильницу и захлопнул тетрадь, не перечитав написанного. Рана его заживала, и вчера тетушка торжественно пообещала, что сегодня разрешит ему продолжить прерванные живописные занятия.

Отворяя окно, Роман подумал об этом обещании и вдруг поймал себя на мысли о том, что ни разу за трое суток не вспомнил про так и не начатую картину.

Он улыбнулся и покачал головой.

А через полчаса, умытый, причесанный, облаченный в белую косоворотку и белые парусиновые брюки, он вошел в свою студию. Закурив и распахнув оба окна, Роман посмотрел на картину.

Большой,

укрепленный на крепком дубовом мольберте прямоугольник был нетронутым, светился белизной, на которой английским карандашом был нанесен еле заметный, но подробный рисунок будущего пейзажа.

Глядя на белое полотно, Роман вспомнил мягкий неторопливый голос старика Магницкого: «Всмотритесь попристальней в русский пейзаж и вы убедитесь, что весь он пронизан неким белым светом, словно белую подкладку подложили под него. Свет этот мы не видим, но можем, должны почувствовать. Он стоит за лесом, за полем, за небом. Этот свет вечен, ибо он не есть солнечный свет, он есть свет “нетварный”, дающий смысл природе. Художник, почувствовавший этот свет, имеет ключ к русскому пейзажу, к его душе».

Все эти четыре месяца Роман старался увидеть нетварный свет за лесом или полем, но удавалось это далеко не всегда, – свет, словно вдохновение поэта, то появлялся, то исчезал. Целыми неделями Роман мучительно искал его, не в силах начать картину, до боли всматривался в пейзаж. И вдруг теперь почувствовал, что впервые за все время смотрит и на полотно и на зелень за окном не ищущим взором художника, а спокойными глазами простого смертного.

Он улыбнулся, еще не вполне веря этому новому чувству, и подошел к раскрытым окнам веранды. Перед Романом во всей полноте и первозданности раскинулась его чаемая картина, то, что он хотел перенести на холст. Внизу, сразу за неряшливыми ветвями яблонь, лежала зеленая трава с голубыми тенями вековых лип, потом могуче и величаво вставали сами липы, чтобы нескоро уступить место молочно-зеленому взгорку с палевой лентой дороги, которая вместе с ландшафтом двигалась вниз по косогору, забирая с собой кусты ивняка и орешин, петляя и пропадая между дымящимися трубами изб, уступая место другой ленте – блестящей, как дамасская сталь, дробящей солнечные лучи водяной рябью и заставляющей деревянные коробки изб следовать своим резким изгибам. Сейчас, после восхода, река была особенно хороша; подернутая легкой дымкой тумана, обрамленная нежными купами ракит, она словно обвязывала весь пейзаж прелестной шелковой лентой. За рекой всплывало гречишное поле с голубой полоской леса, над которой висело неяркое утреннее солнце.

Улыбаясь и радуясь своему новому ощущению, Роман смотрел на пейзаж, знакомый с детства до самых мельчайших подробностей.

Еще мальчиком, забираясь на крышу дома, он подолгу смотрел на реку, избы, церковь, деревья, замечая движущихся людей, животных, и приятное оцепенение охватывало его. Тогда он впервые стал чувствовать, что порой наблюдать мир гораздо приятнее, чем жить в нем. И он наблюдал в редкие минуты своего мальчишеского спокойствия, словно завороженный, следя за бегом далекой лошади, считая скворечники на шестах или загадывая, как быстро проплывет лодка от мельницы до церкви. Никогда не было такого, чтобы в пейзаже никто не двигался. Даже в пасмурные вечерние часы юные глаза Романа обязательно находили кого-то среди сумеречной зелени.

И теперь, вспомнив это подобие игры, он сразу же заметил первого человека в пейзаже. Им оказалась крестьянка, вышедшая на мосток к реке с тазом белья и деревянным пральником. Склонившись, она принялась полоскать белье, а через некоторое время стала быстро и уверенно отбивать его, поднимая и опуская свой пральник.

Куря, Роман вслушивался в этот единственный пока звук пробудившегося Крутого Яра и с тихим удивлением отмечал про себя, что ему совершенно не хочется смотреть на эту дивную живую картину глазами художника, а главное, что он уже и не смотрит этими глазами, а смотрит совсем обычно!