Роман
Шрифт:
Он смолк, поднял на Романа свои сумрачные глаза и произнес:
– Я не отдам ее вам.
Роман похолодел.
Минуту они молча смотрели в глаза друг другу.
Не отводя глаз, Роман произнес с твердостью в голосе:
– Я люблю Татьяну Александровну.
Куницын застонал и склонил голову, словно от невыносимой боли.
– Прошу вас, уходите, – с трудом вымолвил он.
Роман встал и неверными шагами двинулся к двери. Все происходящее казалось ему сном, хоть он и чувствовал необычайный душевный подъем.
– Нет, постойте! –
Роман остановился у самой двери.
– Стойте! Погодите! – Куницын сделал по направлению к Роману несколько шагов и остановился. – Я знаю, бессмысленно просить вас, бессмысленно умолять, чтоб вы оставили ее. Я вижу все. Я вижу, вы теперь не отступите, теперь нас двое и так будет, пока один останется. Стойте! Вы сказали – любите ее. Я тоже люблю ее. Люблю, как единственное дитя, единственного ангела. Вы будете отнимать ее медленно, но я не желаю мук, я хочу справедливости! Слышите? Я хочу справедливости!
Он подошел к Роману и, глядя в упор, спросил:
– Вы любите Таню?
– Люблю, – твердо ответил Роман.
– Я не отдам вам ее! Я не отдам ее! – гневно произнес Куницын.
– Она будет со мной! – неожиданно проговорил Роман, сильно волнуясь.
Куницын отвел взгляд и вдруг быстро спросил:
– Вы готовы умереть за Таню?
– Готов! – искренне ответил Роман.
– И я готов! – в тон ему ответил Куницын. – И вот что я решил…
Повернувшись, он подошел к комоду, выдвинул верхний ящик и достал револьвер.
– Стреляться с вами я не буду, – твердо сказал Роман.
– А мы не будем стреляться! Мы будем судьбу пытать!
Куницын подошел к двери и, повернув торчащий из замочной скважины ключ, запер ее.
– Мы будем пытать судьбу! – с револьвером в руке он подошел к столу и резким движением наклонил его.
Тарелки, графины, приборы – все с грохотом полетело на пол.
Сбросив со стола и скатерть, Куницын указал Роману на стул:
– Садитесь!
Роман подошел и сел.
Куницын опустился напротив, быстро переломил револьвер и стал вынимать из него патроны.
– Вот… Это будет вернее.
Бросив пять патронов на пол и оставив в барабане один, он захлопнул револьвер и положил на стол:
– Это наша судьба. У нас, у военных, это называется русской рулеткой. Ни мне, ни вам не будет жизни без Тани, я это знаю. Коли вы человек сердечный и честный, вы не откажитесь испытать наши судьбы. Вы готовы?
– Я готов на все, – оказал Роман. Он был бледен. За дверью послышались взволнованные голоса, в нее осторожно постучали. Куницын достал пятак:
– Орел – вы, решка – я.
Он бросил пятак на стол.
Решка была сверху.
Сумрачное лицо Куницына слегка побледнело, он нахмурился, но решительно взял револьвер, не глядя три раза крутанул барабан и быстро прижал дуло к виску. В это время за окном мелькнула тень и послышался вскрик Татьяны.
Куницын спустил курок.
Раздался громкий щелчок.
В дверь застучали сильнее,
Куницын отвел руку с револьвером от виска.
Бледный лоб его мгновенно покрылся испариной.
– Ваш черед, – еле слышно произнес он.
Роман взял револьвер.
– Отец! Отец! – послышались крики Татьяны. – Остановись, прошу тебя!
Роман вздрогнул от голоса любимой, но, видя перед собой бледное, дышащее решимостью лицо Куницына, его как-то вдруг посветлевшие глаза и подрагивающие усы, три раза прокрутил барабан и прижал тупое дуло к виску.
К крикам и голосам женщин за дверью присоединился глухой бас конюха.
Роман потянул спусковой крючок.
– Нет! – хрипло вскрикнул Куницын, подаваясь к Роману через стол, но Роман потянул сильнее. Щелчок, раздавшийся возле уха, показался Роману выстрелом.
Замерев, он держал револьвер у виска. Куницын закрыл лицо руками и, сгорбившись, затрясся в беззвучном рыдании. Роман опустил револьвер.
В этот миг дверь треснула и распахнулась от сильнейшего удара.
В комнату тяжело ввалился конюх Гаврила, огромный, грузный мужик. Из-за его спины выбежала Татьяна. Мгновенье она с ужасом смотрела на сидящих, потом бросилась перед отцом на колени и, обняв его, зарыдала.
Роман положил револьвер на стол и встал. Куницын и Татьяна плакали, обнявшись. На мгновенье Татьяна обернула к Роману свое заплаканное, полное искреннего страдания лицо и прошептала:
– Уйдите!
Роман повернулся и вышел.
VI
По своему характеру и душевному складу Роман принадлежал к тем чувствительным, смелым и порывистым натурам, которые без страха и упрека, со свойственными им искренностью и прямотой готовы отстаивать свои порывы и убеждения, рискуя при этом многим, порой даже – слишком многим, и осознавая, чем они рисковали, гораздо позднее.
Это осознание, просыпаясь в душе подобно забытому сну, одних пугает и заставляет сожалеть, других же воодушевляет и делает еще более смелыми и безрассудными.
Роман относился к последним. Остаток дня он провел у себя в комнате, куря и с горечью думая о Татьяне, Куницыне и нелепом происшествии. Ему было мучительно стыдно за все случившееся в доме лесничего, он ругал и клял себя за все, ни на минуту не вспомнив, не подумав о смерти, которую он сам держал у своего виска. И только глубоко за полночь, неожиданно проснувшись и затепливши свечу, он понял, во что он сыграл с Куницыным. «Смерть, – думал Роман, глядя на узкое желтое пламя, – смерть была рядом, совсем рядом. Там, внутри стального барабана, в одном из шести гнезд лежала она аккуратной пулей. Я крутил этот барабан, я подносил револьвер к виску, я нажимал курок. Я выполнил это с такой легкостью, словно пистолет был игрушечный. Ваш черед, сказал тогда Куницын, и я сделал это. Ваш черед… Господи, словно мы в вист играли. Ваш черед, ваш черед…»