Роман

Сорокин Владимир

Роман закрыл лицо рукой и потер еще не привыкшие к огню глаза. «Как он смотрел на меня, какое у него было лицо… И глаза словно посветлели вмиг. Как он вскрикнул… Несчастный, бедный старик. Он испугался, он лучше меня понимал, во что мы играем. По его воле мы сыграли в смерть…»

– Смерть, – произнес Роман и вдруг улыбнулся и повторил почти что с радостью: – Смерть!

Он встал, набросил на плечи халат и, подойдя к окну, отворил его пошире. Залитый луной сад лежал перед ним. Стояла душная июльская ночь, ни один лист не шевелился, и лишь цикады оживляли ночной пейзаж.

– Я выиграл, –

произнес Роман и улыбнулся в темноте.

Ему вдруг стало удивительно легко и даже весело от мысли, что он обыграл смерть, обыграл благодаря вере в свою любовь к Татьяне. Образ любимой живо встал в воображении, и все сожаления о случившемся тут же отступили, растаяли, словно туман. Роман всем своим существом понял, что ничто и никто не в силах помешать ему любить эту чудесную девушку, ни смерть, ни ее отец: он понял и почувствовал, что вчерашние игры со смертью только укрепили его любовь, а все дальнейшие испытания укрепят ее еще больше.

Он поставил свечу на конторку, открыл дневник и записал:

«Все случившееся вчера со мной настолько невероятно, что теперь нет нужды подробно описывать все это. В доме любимого мною человека я был на волос от смерти, пошел на это добровольно и ничуть о том не жалею. Я люблю ее и ничего не боюсь, сегодня же я напишу ей об этом. Она чудесная, несравненная, она подобна сошедшему с небес ангелу, ангелу, которого я люблю всей душой, которому я предан всем сердцем».

Закрыв тетрадь и задув свечу, он лег спать.

Однако сон долго не приходил, Роман лежал с открытыми глазами, радуясь и переживая, и заснул только на рассвете…

Проснулся он, когда стрелки часов показывали без четверти двенадцать. Накинув халат и умывшись из большого голубого кувшина, он достал из конторки лист бумаги и написал следующее:

Татьяна Александровна!

Умоляю Вас, всем сердцем умоляю простить меня за вчерашнее происшествие в Вашем доме, причиною которого был я и только я. Я нисколько не помышлял рассердить или обидеть Адама Ильича, я пришел в Ваш дом с миром и страстным желанием видеть Вас, говорить с Вами, быть подле Вас, сказать Вам то, что не успел сказать и о чем теперь пишу Вам. Татьяна Александровна, я люблю Вас. Я пишу эти слова искренно, от всего сердца, и готов повторить их, стоя перед Вами на коленях. Ваш отчим, добрейший и честнейший человек, любящий Вас такой трогательной отцовской любовью, на которую способны только чистые, честные и великодушные люди, Ваш отчим, которого я тоже полюбил, предложил мне испытать судьбу самым решительным способом. Я испытал свою судьбу, хоть по здравому смыслу должен был остановить Адама Ильича в его безрассудном и почти детском стремлении «сберечь» Вас от меня. Но я испытал и выдержал это и теперь повторяю Вам, бесценная и единственная моя: я люблю Вас! Я готов на любые испытания во имя Ваше, ничего и никто меня не остановит!

Любящий ВасРоман Воспенников.

Перечитав письмо и оставшись им довольным, Роман запечатал его в конверт, стремительно переоделся и спустился вниз.

В доме было пусто.

Он прошел на террасу и увидел, что его место за столом сервировано, а возле тарелки лежит небольшая записка.

«Ромушка,

с добрым утром! Мы у Красновских, завтракай и присоединяйся», – было выведено изящным тетушкиным почерком.

Роман сел за стол. Аксинья принесла ему кофе с гренками, холодную телятину и кусок пирога с земляникой. Быстро выпив кофе и не притронувшись к остальному, он позвал кухарку и попросил, чтобы она привела своего двенадцатилетнего сынишку Егорку. Егорка вскоре появился, и Роман, дав ему денег на леденцы, отправил его с письмом к Татьяне Александровне, строго-настрого наказав передать письмо только лично ей.

Босоногий Егорка пустился во весь дух исполнять поручение, а Роман, бесцельно прослонявшись по дому и выкурив три папиросы, решил отправиться к Красновским. По дороге он вдруг вспомнил, что в письме совсем забыл попросить Татьяну ответить и ничего не сказал определенного об их ближайшей встрече.

«А и впрямь, когда же я ее увижу? Сегодня? Ну, а как же иначе, как не сегодня?» – Он остановился, пораженный простой мыслью, что сегодня может не увидеть Татьяну.

Мысль эта показалась ему такой страшной и беспощадной, что Роман похолодел.

«Отчего же я не написал ей, не попросил свидания? Написал в глупом дурацком тоне, ни о чем. Господи! Она, вероятно, страдает, а я шлю ей восторженное глупое письмо. Глупец, Боже, какой я глупец!»

Стоя на дороге, он обхватил ладонями голову и застонал, как от зубной боли.

«Что же делать, что делать?» – мучительно думал он.

Первой мыслью было воротиться, оседлать Орлика и скакать вослед за Егоркой, чтобы перехватить глупое письмо. Роман бросился назад, но тут же остановился.

«Господи, я же совсем забыл про ее отчима! Я же оставил их обоих плачущими. А вдруг ему сделалось плохо, вдруг его сердце не выдержало всего происшедшего!»

– Боже! – простонал Роман и поднял голову. – Ехать, ехать к ним немедленно!

Он бросился бежать к дому и снова остановился.

«Постой, а вдруг он не захочет меня видеть? Коль он так переживал, пошел на такое! И она… Она! Она же сказала мне – уйдите! Боже, отчего же я забыл это?!»

– Вернуть, вернуть Егорку! – воскликнул он и помчался к дому.

Вдруг истошный женский крик долетел до слуха Романа. Крик, хоть и неблизкий, был так страшен, что Роман тут же остановился, забыв о своих прежних стремлениях.

Крик повторился. Кричали на другом, дальнем, конце Крутого Яра.

Роман прислушался.

Крик был страшен. На третий раз он понял, что кричали. Это было страшное и неожиданное слово пожар, растянутое и изуродованное бабьим кликом.

Одновременно он увидел рваные клочья коричневого дыма на южном конце села. Через мгновенье кричали уже насколько баб.

Роман бросился бежать к месту пожара. Дым был все больше и больше заметен, бабьи крики раздавались то тут, то там.

Недалеко от церкви Романа чуть не сбила телега, запряженная каурой лошадью, несшейся во весь опор. Завидя бегущего Романа, Сидор Горбатый натянул вожжи, закричал:

– Куды, куды, штоб тебя!

Роман отшатнулся в сторону и на бегу вспрыгнул в телегу:

– Кажется, у Ротатого! – уверенно крикнул Горбатый, поддернув вожжи и поворачивая свое рябое, оживленное лицо к Роману.