Роман

Сорокин Владимир

Затем, несколько театрально-торжественно держа Татьяну за плечи, произнес:

– Знай, дитя! Теперь ты уже не одна. Ты с ним и с нами навек. Твоя радость – наша радость, твоя печаль – наша печаль, твое горе – наше горе.

– Антон Петрович, ну что ты про горе да про печаль! – воскликнул Красновский, целуя Танину руку. – Татьяна Александровна, голубушка, как я рад за вас! Поздравляю от всей души, от всего сердца!

Поцеловав ее руку, он приблизился и стал целовать ее в щеки.

– Роман! – прерывистым от волнения голосом произнес Антон Петрович и крепко обнял жениха. – Эх… Гамлет

ты наш! Поздравляю тебя…

Они поцеловались.

– Почти до апоплексии довел, ах ты, разбойник! – бормотал дядя, обнимая Романа. – Рад, рад, рад за тебя! Тыщу раз согласен! Она – чудо, чудо… Она…

Он взял руки Татьяны и Романа и, соединив их, крепко сжал:

– Вот так теперь!

– Слава Богу, слава Богу! – повторял Куницын, в свою очередь сжимая соединенные руки жениха и невесты. – Они вместе – и мы вместе! Будем вместе свою старость пестовать да на них радоваться!

– Да, но как резко, как по-суворовски резко и быстро! – качал головой Красновский. – Раз – и на тебе! Жених и невеста! У нас, здесь, под боком, в нашем лесу!

– Все верно, все правильно! – загремел Антон Петрович, отерев платком слезы и обретя былую уверенность в голосе. – Молодец, Рома! Я сам Лидочку в церковь повел, едва завидел! Как можно сдерживать любовь! Сей зверь клеток не терпит!

– Теперь все мы вместе, все вместе, – повторял Куницын.

– Адам Ильич, дорогой Адам Ильич! Представляю, как вы счастливы! – приблизилась к нему Лидия Константиновна.

– Нет, не можете представить! – он порывисто поцеловал ее руку. – Я теперь словно родился заново! Я сегодня праздную их помолвку и мое второе рождение!

– Отлично сказано! – воскликнул Антон Петрович. – Право, отлично! За эти два события и выпить не грех!

– Ах да! Конечно! Я и забыл совсем! – засуетился Куницын. – Прошу вас, прошу к столу! Сегодня и отныне всегда – здесь все ваше, все на радость!

– Эх, каков стол! – качнул головой Красновский. – Жаль, Надюшеньки нет.

– Как нет? – удивился Куницын. – Почему? Пошлем за ней! Немедленно! Гаврила! Гаврила!

И тут же конюх был послан за Надеждой Георгиевной, Рукавитиновым и Клюгиным. Лишь батюшку с попадьей решили не тревожить в столь позднюю пору и поведать им обо всем завтра. За столом же царили радость и веселье.

Все, за исключением жениха и невесты, выпивали, закусывали, наперебой говорили и смеялись.

Роман и Татьяна сидели во главе стола, замерев в блаженном оцепенении. Роман держал Татьяну за руку, глаза их постоянно встречались и подолгу не отрывались друг от друга. И если раньше Татьяна не выдерживала этого противостояния очей и опускала свои глаза, то теперь – наоборот, первым отводил взгляд Роман, сжимая ее руку до боли и бледнея от переполняющей его любви.

Вдруг среди общего оживления Антон Петрович приподнялся со своего места, поправил пенсне и молча поднял свои громадные ладони, прося тишины. Когда она наступила, он опустил руки, помолчал и заговорил:

О милая! Любовь моя, мой ангел!Стоит, не понимая, кто она.Губами шевелит, а слов не слышно.Но в мире существует

взглядов речь!О, как я нем! С ней говорят светила!Ярчайшие созвездия, спешаКуда-то с неба отлучиться, просятЕе глаза немного посверкать.О, если бы глаза ее могли быПереместиться на небесный свод!От их сиянья птицы бы запели,Принявши их за солнечный восход.Стоит она, прижав ладонь к щеке.О чем же ты задумалась украдкой?О, быть бы на руке твоей перчаткой,О, быть бы мне перчаткой на руке!

– Браво! – воскликнул Красновский и зааплодировал вместе с Куницыным и Лидией Константиновной.

Антон Петрович же подошел к Татьяне, и, опустившись на колено, поцеловал ей руку.

– Все это для тебя, светлый ангел наш, – произнес он, держа Татьянину руку. – Но и с резюме. Сейчас я кое-кого поймаю на забывчивости.

Он приподнялся с колена и подошел к тетушке, радостно продолжавшей аплодировать.

– Несравненная Лидия Константиновна, тебе этот монолог ничего не напомнил? – спросил он, наклоняясь к ней.

Она удивленно и радостно посмотрела на него:

– Этот? Мне? Антошенька… я, право…

– Ну, ну! – хитро усмехнулся Антон Петрович, подмигивая молодым.

– Постой, постой! – воскликнула вдруг тетушка. – Антоша! Это же… Ах!

Она обняла его большую, склоненную к ней голову и замерла, прижавшись к нему.

– Секреты, семейные секреты! – засмеялся Красновский, проворно наполняя рюмки.

– Это любовь, – уверенно сказал Куницын.

Лидия Константиновна повернулась к ним. В ее глазах стояли слезы.

– Это он читал мне… читал ночью под нашим балконом, бросив в окошко камушком… мне было тогда восемнадцать. И он был… – она посмотрела на Антона Петровича, – он был в костюме Ромео.

– Ромео?! – тряхнул головой Красновский. – Какой романтизм! Ночью, посреди прозаичного города, в костюме Ромео! Невероятно!

– Вы помните, как это было? – спросил Куницын, приподнимаясь с места.

– Прекрасно помню, – тихо ответил Воспенников. – Ночь. Ни души. Ее балкон и она в белом пеньюаре. И я читаю. И я люблю. Люблю ее.

Голос его дрожал, за стеклами пенсне блестели наполнившиеся слезами глаза. Куницын молча подошел к нему, обнял и поцеловал.

Тетушка тоже встала и прижалась к своему супругу, повторяя:

– Антошенька… милый мой Антошенька…

– И я читал, я читал сейчас это и молодым, и нам, старикам, хоть, наверно, молодым это смешным покажется. Так, Рома? Если так, то я не сержусь. Право, не сержусь…

Роман встал с бокалом в руке и сказал:

– Милый дядюшка. Искреннее чувство смешным может показаться только глупцам и пошлякам. Я люблю вас. Я люблю вас всех, присутствующих здесь и радующихся нашему счастью. Радующихся искренно и непосредственно. Я предлагаю выпить за непосредственность, то есть за эту черту ваших характеров… нет! Это слишком длинно! За вашу любовь, дорогие мои люди!