Роман

Сорокин Владимир

Оно было прелестным в своем смятении, а выступившие на глазах у Татьяны слезы делали эту прелесть и вовсе неотразимой. Взяв лицо любимой в свои ладони, Роман покрыл его поцелуями и прижался к нему своим лицом, чувствуя на губах Танины слезы. Вокруг обнявшихся было так тихо, словно все: яблони, дом, сирень, трава, лес и небо – благоговейно замерло в их присутствии.

– Я знала, что вы придете, – прошептала Татьяна, – знала.

– Говори мне ты, прошу тебя! – шептал ей Роман.

Улыбаясь

и вздрагивая плечами, она покачала головой:

– Нет, нет… я не смею.

– Ты не смеешь? Ты говоришь мне такое?!

Он взял ее за плечи и произнес в ее смятенное и радостное лицо:

– Я люблю тебя!

Она вздрогнула всем своим стройным телом и, мгновенно покраснев, опустила влажные глаза.

– Я люблю тебя! – произнес он, дрожа и ликуя всем существом.

Татьяна подняла глаза и, встретившись с его полными любви глазами, вздрогнула, как от ожога, но не отвела взгляда.

– Я люблю тебя! – повторил он с таким трепетом, что слезы потекли у него из глаз.

Заметив это, она бросилась ему на грудь и заплакала.

Несколько долгих мгновений они простояли, обнявшись и плача…

– Я нашел тебя! – прошептал сквозь слезы Роман, держа ее лицо в ладонях. – Ты слышишь? Я нашел тебя! Я люблю тебя!

– Я… я люблю вас, – произнесла Татьяна, подняв на него прелестные, полные слез глаза.

Он обнял ее и покрыл ее лицо поцелуями, и вдруг, упав перед ней на колени и сжав ее руки в своих, заговорил горячо и страстно:

– Прости, прости меня за все! Прости, что жил рядом так долго и не видел тебя, прости, что не решался сказать тебе, что люблю тебя!

Она тоже опустилась на колени и, покорно отдав ему свои руки, произнесла:

– Это вы простите меня!

– Тебя – простить?! – воскликнул он. – Ты просишь у меня прощения? Ты, ангел мой, душа и судьба моя?!

– Простите меня за вчерашнее, умоляю вас, простите…

– Не смей, не смей просить прощения у меня! Я не достоин тебя, твоей чистоты, твоей ангельской души!

– Нет, нет. Не говорите так! – горячо зашептала она с желанием объяснить что-то, но тут же замолчала, встретившись с его глазами.

– Я люблю тебя! – произнес он.

Она смотрела ему в глаза. Лицо ее, казалось, излучало свет радости, целомудрия и счастья.

– Я люблю вас, – сказала она.

– Теперь нам нет жизни друг без друга. Понимаешь ли ты это?

– Понимаю, – участливо ответила она.

Роман смотрел на нее, не в силах оторваться. Благоговейная тишина стояла кругом.

– Понимаешь ли, что мы теперь не можем разлучаться?

– Понимаю.

– Что мы теперь одно целое?

– Да. Одно целое.

– Что наша отдельная былая жизнь закончена, а началась уже другая, совсем другая жизнь? Понимаешь?

– Понимаю.

– А то, что нам

нет дороги назад, к одиночеству, к лицемерию, к пошлости и тоске? Это ты понимаешь?

Она кивнула, не сводя с него счастливых глаз.

Он взял ее за плечи:

– Ты будешь моей женой?

– Да, да, да! – зашептала она, и слезы снова брызнули из ее глаз.

Роман обнял ее и зашептал в ее волосы:

– Я назову тебя своей женой. И буду с тобой всегда, всегда, не отдам тебя никому, никогда. Даже смерти, даже Богу, буду с тобой вечно.

Она всхлипывала, прижавшись к нему.

– Где твой отчим?

– У себя. Он приехал с пожара совсем потерянный, какой-то слабый. Он плакал, целовал меня. Он рассказал про твой поступок и был как больной. Я так плакала, я так боялась за тебя… но что-то говорило мне, что все это было чудом и с тобой ничего не случится. Я верила.

– Это и было чудо, – улыбаясь, гладил ее по голове Роман, – чудо, чудо. И ты – чудо. Мое главное, мое самое большое чудо, которое будет длиться вечно.

Он взял ее лицо в ладони и решительно проговорил:

– Идем к нему.

Она вздохнула, на мгновенье смешавшись:

– Я… я опасаюсь за него. Он какой-то подавленный. Никогда не видела его таким. Он лежит у себя. Боже, мы погубим его!

– Не бойся, ничего не бойся, – твердо произнес Роман, поднимая ее за плечи с колен и вставая сам. – Мы должны пойти к нему немедля.

Она кивнула.

Держась за руки, они пошли к крыльцу и вдруг остановились: на крыльце стоял Адам Ильич.

Роман замер. Татьяна сжала его руку, словно держась за него.

Куницын смотрел на них.

Лицо его было спокойным и усталым. Старый шелковый халат был неряшливо распахнут, белая рубашка с расстегнутым воротом виднелась под ним. Прошло томительное мгновение общего молчания.

Наконец, Роман нарушил тишину:

– Адам Ильич…

Но Куницын предупредительно поднял руку, тяжело качнув головой:

– Не надо. Я все знаю.

И, секундою помедлив, продолжил своим глухим голосом, в котором теперь чувствовалась мягкость и некая усталость:

– Я ждал вас, Роман Алексеевич. И тебя, Танюша. Я все знаю… Пойдемте.

Он повернулся и скрылся в дверном проеме. После недолгого замешательства Роман и Татьяна последовали за ним и вскоре оказались в кабинете лесничего.

Здесь было сумрачно. Лишь огонек лампадки голубел перед иконостасом. Адам Ильич молча взял со стола спички и неторопливо стал зажигать свечи на двойном медном шандале, стоящем на краю стола.

– Я ждал вас, дети мои. Я знал, что это случится сегодня, – произнес он, задув спичку. – Я вижу все и знаю все. Я знаю, что вы пришли просить благословения. Знаю, что вы хотите быть вместе.