Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
Между тем охранники Уэсуги с гомоном толклись вокруг, взметая клубы пыли. Упустив Исукэ и Ясубэя, они теперь обратили весь свой гнев на монаха и троих его спутников. Да и сам Дэндзо Сибуэ, теряя всякое здравомыслие, уже положил руку на рукоять меча. Видя такое дело, монах и его спутники тоже приготовились к схватке, совершив стремительный бросок и переместившись под прикрытие дощатого забора. Монах, высвобождая ноги для маневра, задрал полы рясы и заправил их за пояс, продемонстрировав набедренную повязку, так что пунцовый шелковый креп маслянисто блеснул во мраке.
Противники стояли двумя черными рядами на ночной
— Ладно, пошли! — бросил он, собираясь уйти последним для проформы, а остальных поскорее спровадить от греха подальше.
Снова прокричал петух.
— Ага, грозный враг в беспорядке отступает! — воскликнул монах, победно хлопнув себя по набедренной повязке.
Дэндзо приостановился и обернулся, но, проглотив оскорбление, зашагал дальше по темной дороге. Однако на этом стычка, которая, казалось, уже была близка к мирному разрешению, отнюдь не закончилась. Одного слова монаха было достаточно, чтобы все изменить — и в воздухе впервые запахло кровью.
— А кто они такие? — спросил один из спутников монаха, на что тот, пожав плечами, ответил:
— Да так… Можно сказать, гордость дома Уэсуги!
Дэндзо Сибуэ резко обернулся, будто его хлестнули бичом. Его страшно возмутило то, что монах посмел всуе порочить имя дома Уэсуги. Заметив, что их предводитель повернул обратно, остальные тоже приостановились. На мгновение все замерли, будто пораженные мечом, а очнувшись, рванулись черной лавиной в атаку. С обеих сторон одновременно холодно блеснули лезвия мечей.
Монах что-то крикнул, но голос его потонул в топоте и лязге клинков. Пыль стояла столбом, и под медленно проясняющимся, словно водная гладь, небом ветви поникшей в ожидании зимы ивы накрыли распростертое на земле тело.
Жители окрестных домов, должно быть, разбуженные шумом схватки, уже со скрипом отодвигали тяжелые ставни и дверные щиты.
— Бежим! Бежим! — крикнул монах, и сам, подавая пример, первым ринулся к берегу реки.
Дэндзо сделал торопливый выпад, но увидел, что противник парировал удар, отведя его клинок в сторону, — и смешался. Его прикрыли свои, а противник использовал момент для запланированного отхода.
Было уже достаточно светло, чтобы рассмотреть лица вблизи, а поодаль тем временем уже показались зеваки, сбегавшиеся поглазеть на схватку. Дэндзо Сибуэ явно просчитался — дело зашло слишком далеко. Хотя оскорбление и не было смыто, мешкать было нельзя и оставаться здесь далее было недопустимо. Бешеный пыл, с которым дружинники Уэсуги поначалу бросились в схватку, тоже постепенно выдохся и ослабел. Помахав еще для острастки мечами вслед отступающим врагам, они не стали дальше их преследовать и остановились.
Чуть поодаль стонал один из охранников, получивший удар мечом. Остальные помогли ему подняться, и вся компания поспешила ретироваться, думая только о том, чтобы не попасться людям на глаза.
Вода в реке Окава посветлела в лучах утреннего солнца, но ставни в домах на противоположном берегу
— А кто он такой, этот монах? — с понятным любопытством осведомился Исукэ.
— Ты разве его не знаешь? — удивился Ясубэй. — Это ж родич нашего командора, Мунин Оиси из клана Цугару. Он в основном для забавы стал послушником-нюдо, а в общем не такой уж он и монах… Боец хоть куда! Повезло нам, брат, что мы с ним повстречались. А то я уж было решил, что все, тут-то они нас и накроют…
Усмехнувшись, Ясубэй продолжал:
— Он вроде нашего командора — с годами не слабеет, а только матереет, мастерство оттачивает. Нынче, небось, под утро из Фукагавы [154] возвращался. А ведь мог бы за нас и не вступиться… Вот оно, истинное благородство!
Друзья обернулись и посмотрели на открывшуюся перед ними долину, по которой несла свои прозрачные воды Окава. Утренний ветерок ласково гладил волосы. Завидев колодец у берега, они отправились смыть пот и немного остудиться холодной водой.
154
Фукагава — район ночных развлечений в старом Эдо.
Здоровенная бритая башка Мунина Оиси тем временем маячила на лодочной пристани у реки неподалеку от Мицуматы. Входная дверь дома на пристани была заперта, но Мунин знал, что ему делать, и потому, уверенно направившись к черному ходу, прошел прямиком в сад, усыпанный палой листвой, где виднелся огонек в каменном гнезде фонаря.
— Гэмпати! Гэмпати! — громко выкрикнул он.
Судя по всему, так назывался лодочный амбар, поскольку это имя красовалось на всех веслах, прислоненных к амбару снаружи. При трубных звуках голоса бравого монаха одна из створок ставней в доме приоткрылась, и в окне показалась смазливая женская физиономия без малейших признаков белил и румян, которая, вероятно, принадлежала хозяйке дома.
— Ой, это вы? — удивилась она. — Уже вернулись? Как погуляли?
— Вернулся, как видишь. Устрой-ка меня поспать.
— Вы один? А остальные где?
— Может, потом подойдут, не знаю… — послышался ответ, из которого было ясно, что Мунину хочется только одного — поскорее добраться до постели.
Женщина задержала на монахе взгляд своих красиво очерченных глаз с узким разрезом и ушла в комнату, где поспешно повязала пояс на кимоно, прибрала сбившиеся во сне волосы и, торопливо выбежав в прихожую, отперла дверь.
— Я ведь вам говорила: лучше останьтесь тут. Вон и детишек я не отослала…
— Спать! Спать! — отмахивался от разговоров Мунин, поднимаясь на второй этаж, где было еще темно, хотя лучи утреннего солнца уже пробивались через окошко.
Едва добравшись до комнаты, Мунин рухнул на циновку, раскинув руки и ноги. Когда хозяйка, посмеиваясь, поднялась за ним следом, достала из шкафа постельные принадлежности и принялась стелить, Мунин уже храпел, забывшись в сладком сне. Лишь только она успела его растормошить и перетащить на футон, как, спустившись за водой, увидела входящих во двор спутников бравого монаха.