Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

Осараги Дзиро

Однако Тикара вернулся через три дня из Тадзимы в состоянии духа куда более бодром, чем ожидал отец.

— Вот и я! — крикнул он с порога.

— Ну, как там все было? — спросил Кураноскэ.

— Дедушка и мама очень обрадовались. Дайдзабуро и остальные прямо повисли на мне и ни за что не хотели отпускать. Просто беда с ними!

— Хм… Ты им не сказал, что отправляешься в Эдо?

— Нет… Но дедушка как будто бы все знал — он мне на прощанье сказал: «Смотри там, не подкачай!» Мама молчала, но глаза у нее были все красные…

— Вот как? Что же, дед, наверное, все понял, — сказал Кураноскэ, — ну, и хорошо!

Подробности он слушать не стал. Хотя Тикара пытался представить, что ему уже не доведется более увидеться

с матерью и братьями, от которых он только что вернулся, осознать это до конца он не мог. Ему хотелось верить, что еще представится случай где-нибудь встретиться. Потому-то он и не выглядел подавленным, как того опасался отец. Наоборот, он был полон воодушевления, впервые в жизни ощущая себя полководцем, выступающим в поход. С ним вместе должны были идти трое: старый Кюдаю Масэ, их родич Сэдзаэмон Оиси и молодой Синдзити Касэмура. Однако перед самым отправлением присоединились еще трое: Коуэмон Онодэра, Исукэ Яно и Васукэ Каяно.

По прибытии в Эдо остановились в дальней усадьбе Яхэя Коямая, что в третьем околотке квартала Хонгоку. Садик возле дома был невелик, да и весь дом по сравнению с их жильем в Киото показался Тикаре каким-то до обидного маленьким и тесным. Все окрестности были плотно застроены, с улицы постоянно доносился шум шагов и голоса прохожих, что казалось странным и непривычным юноше, попавшему сюда из тихой уединенной Ямасины после долгого невеселого путешествия по осенним дорогам. Нечего и говорить, что бесчисленным прохожим, сновавшим, словно муравьи, по улицам огромного города и занятых своими повседневными делами, не было никакого дела до той благородной цели, ради которой Тикара готов был пожертвовать жизнью, отчего сердце юноши преисполнялось безысходной тоской одиночества. С особой силой накатывало это чувство потерянности, когда он оказывался посреди людского потока, в толпе. Ему было невыносимо грустно ощущать себя пришельцем с другой планеты, и потому он не любил прогулки по городу, предпочитая отсиживаться в четырех стенах.

Вероятно, в какой-то мере той же неприкаянностью подсознательно маялись и все остальные, но в то же время сознание обособленности от всего и вся только прочнее связывало их друг с другом. Они знали, что уже не принадлежат этому миру, что родились и живут на земле лишь ради того, чтобы довести до конца священное дело мести. То было болезненное состояние души, о котором предупреждал Кураноскэ, видевший в нем опасность, когда говорил, что «не следует ожесточаться, замыкаясь на одной идее». Тикара, оказавшийся в Эдо, вдалеке от отца, вскоре впал в нервическое ожесточение, что было естественно и неизбежно для пятнадцатилетнего юноши.

Чуть ли не на следующий день после прибытия Тикары в Эдо срочной почтой Кураноскэ было доставлено послание, в котором говорилось: «Отец, пожалуйста, не задерживайтесь там!»

Кураноскэ только горько улыбнулся: «Вот ведь мальчишка!» Записка от сына тронула его до глубины души.

Все ронины в Эдо были несказанно обрадованы прибытием Тикары. Теперь-то уж, как видно, следовало вскоре ожидать и самого командора.

Все были уверены в этом, и настроение у всех было приподнятое. Желанный час, которого они ждали так долго, был уже близок. Ронины стали чаще заходить друг к другу. Теперь их усилия были направлены на то, чтобы отслеживать каждый шаг противника. Однако дело было не из легких — особенно теперь, когда Исукэ Маэбара и Ёгоро Кандзаки после разоблачения вынуждены были покинуть свои наблюдательные посты, и таким образом прежние источники информации для ронинов были потеряны. Необходимо было что-то срочно предпринять — придумать что-то новое. Но что? Они ломали головы над этой задачей и не могли ничего придумать.

Почти всей челяди из дома Киры было запрещено выходить за ворота. Правом входа и выхода пользовались теперь только самые проверенные слуги и самураи, так что узнать о том, что творится в усадьбе,

было не у кого. Памятуя о злоключениях Исукэ и Ёгоро, ронины понимали, что всякая попытка пробраться в усадьбу тайком будет опасна и едва ли осуществима.

Может быть, самого Киры в усадьбе уже и нет… Или он все-таки у себя, в Хондзё? Тревожные слухи то и дело доносились до их ушей. Есть ли все-таки там Кира или нет? Больше всего они боялись его не застать. Ведь Кодзукэноскэ могли не только перевести на главное подворье, но и отправить для пущей безопасности в Ёнэдзаву, в родовую вотчину Уэсуги.

Не спускать глаз с усадьбы! Увы, ничего более они сделать не могли.

Днем и ночью двое-трое ронинов неотлучно находились в Хондзё и вели наблюдение за усадьбой Киры, тщательно отмечая всех входящих и выходящих. Даже это простое занятие было чревато немалыми опасностями. Не говоря уж о том, что они сами могли в любую минуту ожидать нападения, уже одно то, что противнику удалось проведать об их запланированной на ближайшее время решительной атаке, обескураживало и заставляло опасаться, что все тяготы и муки, которые им до сих пор приходилось терпеть, окажутся напрасны.

Постепенно всем становилось ясно, что задачу, казавшуюся поначалу простой — одним решительным броском захватить усадьбу — в действительности осуществить будет не так-то легко. Справятся ли они? Тревога закрадывалась в сердца, и от нахлынувших сомнений у всех невыносимая тяжесть ложилась на сердце. Они уже не видели никакого иного смысла в жизни, кроме одного — мести.

После удара Яхэй Хорибэ десять дней пластом пролежал в постели, соблюдая полный покой. Он не знал, верить или не верить тому, что, если начать двигаться, может случиться новый удар, от которого или сразу в гроб, или отнимется половина тела, однако прогноз врача прочно засел в памяти. Умирать ему было нельзя. Исходя из этого несгибаемый старик на сей раз покорно следовал предписаниям. Однако же справлять нужду в постели ему не позволяла обострившаяся с годами болезненная чистоплотность. Зная, что нарушает постельный режим, он тем не менее, не слушая родных, пытавшихся его остановить, и преодолевая собственные опасения, сам потихоньку добирался до уборной.

Порой к недужному старцу наведывался приемный сын Ясубэй. Понимая, что должен переживать отец, он, при всей занятости, старался выкроить время и, заглянув в родительский дом, рассказывал ему о томивших всех товарищей беспокойстве, о том, как идет подготовка — умышленно избегая всего, что могло пробудить в старике слишком сильные эмоции. Иногда он упоминал о какой-нибудь новой, недавно возникшей проблеме, пояснив, что на сей счет есть такие-то мнения, и просил Яхэя до следующего раза подумать, что бы тот мог предложить — как бы давая таким образом «задание на дом». После ухода сына, оставшись в одиночестве и уставившись в потолок, Яхэй долго еще пребывал в приподнятом настроении. Словно ребенок, смакующий леденец, облизывая его со всех сторон, он неторопливо обдумывал предложенную задачу, строил какой-то план, потом оставлял его и начинал обдумывать все сначала. Главное, что даже будучи прикован к постели, он чувствовал, что все же может быть чем-то полезен общему делу священной мести.

На следующий день снова появлялся Ясубэй и спрашивал:

— Ну, как насчет того, вчерашнего дела?

— Да-да! — радостно отвечал Яхэй и начинал понемногу излагать свои суждения.

Опасаясь посторонних глаз, Ясубэй обычно приходил под вечер. Стояла поздняя осень. Тихонько беседующие у светильника отец и сын с виду являли собою благостную и безмятежную картину.

Ясубэй скрепя сердце должен был признать, что, при всей его неизменной силе духа, отец не в состоянии был одолеть старость и недуг. Ему тяжело было видеть отца, столь не похожего на себя самого, бессильно простертого на ложе. Оставалось лишь надеяться, что старик еще поправится.