Россини
Шрифт:
Если же при всем этом какому-нибудь маэстро и удавалось создать еще и произведение искусства, что же, тем лучше. Но на этот подвиг надо было отважиться. Вот в такой обстановке и появился Россини. Он очень не хотел идти исхоженными путями. Но как это сделать? Сразу же восстать против традиции? В таком случае кто решится ставить его оперы? Вдобавок, если говорить откровенно, у него еще не было четкой программы.
Если бы мне позволили…
Таково было начало.
В восемнадцать лет он
— Много было предложений от других импресарио подписать контракт?
— Нет, пока никаких не было. Я же только начал.
— Как? — искренне удивляется Вивацца. — А разве твою оперу не повторили двадцать раз? Чего ждут импресарио? Что они делают? Почему не подписывают с тобой контракт? Разве ты не один из самых знаменитых маэстро композиторов?
Мать, более рассудительная и менее восторженная, чем Вивацца, снисходительно улыбается:
— Не будем преувеличивать.
— Я хочу сказать — самый прославленный среди молодых композиторов. И повторяю: что делают импресарио?
Джоаккино смеется, глядя, как изумляется отец.
— Я знаю, что они делают, — отвечает он.
— Что же?
— Ухаживают за примадоннами.
Вивацца лукаво смотрит на сына и чешет затылок.
— Это верно, ты прав. А как ты справился со своими певицами?
— Ну что за разговоры! — прерывает мать.
— Ладно, Нина, Джоаккино уже не мальчик. Еще когда он учился в лицее, говорили о каких-то синьорах Олимпии и Джудитте…
— Глупости, сплетни! — протестует Джоаккино, в котором говорят рыцарские чувства.
— Возможно. Однако поговаривали также, будто контракт в Венеции тебе помогли получить твои поклонницы…
— Перестань же! — полушутя-полусердито требует синьора Нина. — Ты ведь прекрасно знаешь, что Джоаккино обязан контрактом нашим друзьям Моранди и маркизу Кавалли.
— Оставь его, мама. Ты что, не знаешь папу? Он ведь лопнет, если будет молчать. И когда играет тоже. Лопнет, если не даст кикса!
— Что, что? Я — скиксую? Я лопну?
— Да разве ты не понимаешь, Вивацца, что твой сын шутит!
— Никогда нельзя шутить над моими артистическими способностями. Хоть ты и пишешь теперь оперы, но все равно должен признавать, что я великий музыкант.
— Как бы не так! Но все равно признаю.
— И то хорошо. А знаешь, Нина, что говорили об отъезде нашего сына в Венецию? Будто эта самая синьора Джудитта (ох, и красивая женщина, я тебе скажу!) сумела уговорить своего мужа-адвоката, чтобы тот разрешил ей поехать совсем одной на два месяца в Венецию навестить мать. Она же, чтобы не ехать совсем одной, попросила ее проводить нашего знаменитого маэстро, тогда, правда, еще не знаменитого, но тоже нуждавшегося в гиде по такому необыкновенному городу, где улицы — это каналы и легко можно оступиться и утонуть.
— Болтун! — восклицает жена, скорее смеясь,
— Твоя мать думает, что ты все еще ребенок, но я-то знаю, что ты кумир всех красавиц.
— А что, это плохо?
— Прекрасно, дорогой! Твое счастье, что это именно так. Чаще бывает наоборот: кружат головы мужчинам, и когда хотя бы одному мужчине удается сводить с ума женщин, то это своего рода реванш за всех нас!
Джоаккино улыбается.
— Не я же ищу их. Это они бегают за мной.
— Я всегда говорил, что ты в рубашке родился! — Виваццу распирает любопытство: — Ну скажи правду, эта история с Джудиттой не выдумка?
— Конечно, выдумка! Ее зовут Клелия. Одну. А другую — Вирджиния…
Однако никаких новых контрактов не предлагают, как бы ни возмущался этой несправедливостью шумный Вивацца. Немного терпения, будут и контракты! Тем временем юный маэстро находит работу. Совет болонской академии (какая честь!) поручает ему репетировать и дирижировать концертами на публичных экзаменах. Весной он руководит в академии еще одним концертом, и его очень хвалят.
— Мой сын — лучший дирижер! — сообщает всему свету Вивацца.
— Но вы уверяли, что он лучший маэстро композитор.
— Ну и что? Он лучший маэстро композитор и лучший дирижер!
Люди, хоть и восхищаются очевидными, столь поразительными достоинствами Джоаккино, все же смеются над восторженностью отца. А тот не обращает на это внимания и продолжает вовсю расхваливать сына. Он знает, что судьбе нужно помогать: многие люди, вообще не имеющие никаких достоинств, пробивают себе дорогу именно так — заставляют без конца говорить о себе. Всегда ведь находится кто-то, кто слушает и верит…
Джоаккино тоже улыбается, видя трогательную заботу любящего отца, но не мешает ему — он убежден, что вреда от этого не будет. Сам же тем временем занят другим. На одном из концертов в академии он познакомился с молодой, увешанной бриллиантами синьорой, красивой и элегантной, с огромными лукавыми глазами, которая, пока он дирижировал, с искренним интересом смотрела на него. Когда же Россини спустился со сцены в зал, она едва не упала в его объятия, торопясь выразить свое восхищение.
— Вы — чудо! Но почему вам поручают дирижировать оркестром? Вы же так молоды!
— Доверяют.
— Сколько вам лет?
— Восемнадцать.
— Восемнадцать? Какая прелесть! В таком случае вы еще более необыкновенное чудо, чем я думала. И уже написали оперу?
— Я вижу, вам все известно. Да, написал и поставил оперу в Венеции.
— И она прошла, конечно, с успехом.
— Да, синьорина, с большим успехом. Не будь он таким, я бы не стал говорить об этом.
— Естественно. Дорогой мой, я убеждена, что мы непременно сделаем прекрасную карьеру.
— Мы?