Россия в эпоху изменения климата
Шрифт:
Первый нарратив нес с собой две ключевые идеи. Первая состояла в том, что пик спроса на нефть приближается, что само по себе было важным изменением отраслевого подхода по сравнению с тем, что было десятью годами ранее. Но второй момент заключался в том, что абсолютный объем нефти, который будет потреблен в мире в середине века, будет даже больше, чем сегодня; только в последующие десятилетия он начнет медленно опускаться ниже нынешнего уровня. К 2030 году спрос на нефть и ее добыча могут возрасти до 114–117 миллионов баррелей в сутки по сравнению с примерно 98 миллионами баррелей в сутки в 2019 году, что означает чистый прирост почти на 20 миллионов баррелей в сутки [104] . Иными словами, казалось, что век нефти начинает закатываться, но сумерки ожидались долгие [105] .
104
В основу этих оценок положены «эталонные» сценарии BP и Exxon-Mobil; они находятся на верхней границе диапазона оценок нефтяной отрасли.
105
Spencer Dale and Bassam Fattouh, «Peak Oil Demand and Long-Run Oil Prices,» Oxford Institute for Energy Studies (OIES), Energy Insight, no. 25, January 2018,Спенсер Дейл – главный экономист BP; Бассам Фатту – директор OIES.
Сценарии планирования нефтяных компаний указывали на два основных источника роста спроса на жидкие углеводороды: транспорт и нефтехимия. В 2019 году BP подсчитала, что, несмотря на повышение эффективности и численности
106
Это не обязательно хорошая новость для нефти. Большая часть спроса на сырье для химической промышленности – это спрос на легкие фракции, особенно так называемые газоконденсатные жидкости, побочный продукт добычи газа. На этом рынке хорошие позиции занимают Соединенные Штаты благодаря изобилию дешевого «сланцевого газа» и развитой инфраструктуре по переработке газоконденсатных жидкостей в пластик. Россия исторически мало внимания уделяла газоконденсатным жидкостям, в основном экспортируя их на европейские заводы вместо внутренней переработки.
Но второй нарратив, в котором экономические факторы затмеваются тревогой по поводу изменения климата и связанными с ней политическими амбициями, в последние несколько лет становится все более влиятельным даже в некоторых нефтяных компаниях. В этой версии отказ от ископаемого топлива произойдет намного быстрее и раньше, чем это предусматривалось первым нарративом. Сценарии быстрого перехода указывают на мощные силы перемен – прежде всего технологические, но также финансовые и политические, – которые определяют беспрецедентную в человеческой истории скорость внедрения новых энергетических технологий [107] . Нарратив медленного перехода фокусируется на накопленных мощностях существующих энергетических структур и тем самым на их инерции и сопротивлении изменениям, тогда как второй сосредоточивает внимание на пограничной динамике, в частности на меняющемся поведении игроков, особенно инвесторов. Неудивительно, что энергетическая отрасль тяготеет к первому, в то время как финансовые аналитики и инвестиционный сектор, включая растущее число таких организаций, как пенсионные фонды, склоняются ко второму [108] .
107
О сравнительной скорости энергетических переходов см. глубокую статью: Reda Cherif et al., «Riding the Energy Transition: Oil beyond 2040,» International Monetary Fund, Working Paper 17 / 120, May 22, 2017,Publications/WP/Issues/2017/05/22/Riding-the-Energy-Transition-Oil-Beyond-2040-44932.
108
Самые развернутые формулировки быстрого перехода исходят от Climate Tracker и Bloomberg New Energy Finance (BNEF), группы аналитиков, внимание которых сосредоточено на финансовых тенденциях и на экономике энергетического сектора. См., в частности, два отчета: Kingsmill Bond et al., «The Speed of the Energy Transition: Gradual or Rapid Change?» White Paper prepared for the 2020 World Economic Forum, September 2019,и Bond et al., «Decline and Fall: The Size and Vulnerability of the Fossil Fuel System,» Carbon Tracker, June 2020, https://carbontracker.org/reports/decline-and-fall/.
В этой дискуссии изменение климата является лишь одним из множества вопросов. В Азии противодействие ископаемому топливу вызывается в первую очередь озабоченностью загрязнением и его влиянием на здоровье населения, а не выбросами CO2 или идеями об изменении климата. В Европе, однако, тревога по поводу изменения климата все чаще становится самой сильной движущей силой энергетической политики и ведет к ужесточению государственной политики под лозунгом декарбонизации. В США ключевые штаты, такие как Калифорния, также продвигали декарбонизацию, в то время как федеральное правительство при Трампе отступало. Но ключевым изменением стало отношение финансового сообщества. Изменение климата стало частью комплекса лозунгов, именуемого ESG – экология, общество, управление, – к которому взывают инвестиционные институты и активные акционеры в ширящейся войне нервов с менеджерами корпораций. Даже сейчас, в разгар пандемии, на собраниях акционеров и в правлениях корпораций продолжается битва между первым и вторым нарративами. Многие энергетические компании меняют свои инвестиционные стратегии, в основном в сторону второго нарратива, хотя трудно сказать, в какой степени это подлинное изменение взглядов, а в какой – вынужденная реакция на растущие убытки и падение цен акций [109] .
109
Последующее обсуждение основано главным образом на трех наборах сценариев. Первый исходит от Международного энергетического агентства и содержится в его ежегодных обзорах мировой экономики World Economic Outlooks. Второй – различные сценарии, публикуемые крупными нефтяными компаниями; я полагался главным образом на публикации BP, ExxonMobil, Shell и Equinor. Третий – сценарии быстрого перехода, разработанные различными консультативными агентствами, такими как BNEF и Carbon Tracker. Все три построены, по сути, на одной и той же методологии и пытаются учитывать тенденции роста населения, технического прогресса и политического регулирования. Каждая группа сценариев содержит три широкие «истории будущего», под разными названиями, но в каждом случае имеется сценарий «бизнеса как обычно», сценарий «быстрого перехода» и «эталонный» сценарий, что можно вольно перевести как «самый вероятный ход событий».
Что может произойти с этими двумя нарративами в последующие годы, после завершения пандемии COVID-19? Оба нарратива будут ослаблены, и возможно появление третьего нарратива, который можно было бы назвать «медленнее и дольше». Сейчас, когда я пишу эти строки, пандемия грозит свести на нет прирост ВВП, полученный за последние десять лет. Международная торговля и инвестиции, которые так по-настоящему и не восстановились до уровня, достигнутого перед Великой рецессией 2008–2009 годов, вполне могут стагнировать все 2020-е годы и, возможно, позже. В энергетическом секторе общий эффект будет заключаться в замедлении энергетического перехода от ископаемых видов топлива, особенно от нефти и угля. Силы, которые подталкивали к изменениям на передовом крае (такие как инвестиции в производство электромобилей или в возобновляемые источники энергии), могут ослабнуть, в то время как срок службы существующих капитальных ресурсов может быть продлен (например, при замене старых автомобилей или инвестициях в новые здания). Опасения по поводу энергетической безопасности могут усилить тенденцию к инвестированию во внутренние ресурсы. В частности, новую жизнь может получить уголь. Тем не менее, как это ни парадоксально, сценарий «медленнее и дольше» может также привести к снижению спроса на нефть из-за общего замедления роста ВВП и общего снижения благосостояния, которые являются двумя основными движущими силами в первом нарративе. Кроме того, изменения в характере труда могут привести к снижению потребления нефти транспортом, ее самым большим потребителем. Более того, последние сценарии нефтяных компаний, особенно в Европе, предполагают, что пик спроса на нефть наступит раньше. По данным BP, пик спроса на нефть, возможно, уже наступил [110] .
110
См. презентацию Спенсера Дейла, главного экономиста BP, в CSIS, сентябрь 2020 г.,Новые сценарии BP доступны по адресу:Корпоративная стратегия BP, как и стратегии Equinor, радикально изменилась в пользу возобновляемых источников энергии; эти две компании недавно даже сформировали партнерство для ускоренной разработки возобновляемых
Сегодня в мире стали с подозрением относиться к разговорам о «пике нефти». Не так давно «пик нефти» означал «пик предложения нефти». Мировой рынок нефти раздулся в пузырь высоких цен, который просуществовал десять лет, пока не лопнул в 2007–2008 годах и снова не сдулся в 2013–2014 и 2020–2021 годах. Это важный урок: все «аксиомы», лежащие в основе идеи о пиковом предложении нефти, снова присутствуют в истории о «пиковом спросе на нефть», только с обратным знаком. Нефть не заканчивается; она (предположительно) находится в постоянном переизбытке. Китай больше не будет толкать рынок вверх; его рост замедляется. Саудовская Аравия имеет незаявленные избыточные мощности и не может позволить себе надолго сокращать добычу. Но главное, завтра мир больше не будет нуждаться в таком количестве нефти, как сегодня, благодаря электромобилям и обещаниям политиков, что они сведут чистую эмиссию углерода к нулю. Завтрашняя нефть останется в земле.
В этой главе я не буду пытаться предсказать, какие из этих многочисленных прогнозов сбудутся и в какой степени. Для этого пришлось бы проводить полномасштабный анализ всех сценариев, а это задача, которая выходит за рамки книги и которая в любом случае была бы преждевременной. Вместо этого я намереваюсь сосредоточиться здесь на том, как эти глобальные нарративы взаимодействуют с российской нефтяной политикой и работой нефтяной отрасли. Как мы увидим, стратеги в российских компаниях и министерствах, так же как и растущее число российских аналитических центров, в курсе этих нарративов и их возможных последствий для России. Это растущее осознание приходит на фоне все более серьезных споров по поводу тревожных тенденций в самом российском нефтяном секторе. Что принесет «пиковый спрос на нефть» России?
Сначала несколько слов о том, что поставлено на карту. Экспорт нефти, с огромным отрывом, является крупнейшим источником экспортных доходов России, которые, в свою очередь, составляют основу доходов российского правительства. В 2019 году, последнем «нормальном» году перед пандемией, доходы от экспорта нефти в размере около 188 миллиардов долларов составили 44 % всего российского экспорта [111] , намного опережая другие виды экспорта. Вместе с экспортом газа, который принес в том же году еще 49,5 миллиарда долларов, экспорт углеводородов составил в сумме 237,8 миллиарда долларов, или 56 % экспортных доходов России. Доходы от нефти и газа (включая небольшую часть внутренних налогов) составили 39 % федерального бюджета [112] . Эти цифры крайне чувствительны к мировым ценам. Так, в 2016-м, когда мировые цены на нефть и газ резко упали, доходы от углеводородов в федеральный бюджет сократились на две трети по сравнению с тем, что было двумя годами ранее [113] . В 2020 году, когда цены снова упали, удар по федеральным доходам был еще более серьезным [114] .
111
Федеральная таможенная служба,Итоговые цифры по нефти включают сырую нефть, конденсат и продукты переработки; газ включает в себя как трубопроводный, так и сжиженный природный газ.
112
См. годовой отчет Министерства финансов,Эта цифра относится к суммарным федеральным доходам от нефти и газа, что предположительно включает в себя внутренние налоги и доходы от экспорта.
113
Министерство финансов, годовой отчет. В 2016 г. нефтегазовые доходы в федеральном бюджете составили 4,8 трлн руб.
114
По этой причине я основываю этот анализ на 2019 г. (последнем «нормальном годе»), а не на 2020-м. Но данные за 2020-й доступны на сайте:Цифры по федеральному бюджету на 2020 г.:иВ 2020 г. экспорт нефти принес 72,4 млрд долларов США, экспорт нефтепродуктов – 45,3 млрд долларов США, экспорт трубопроводного природного газа – 25,2 млрд долларов США и экспорт СПГ – 6,7 млрд долларов США (21 %, 13 %, 7 % и 2 %, что дает 43 % всего российского экспорта).
Отсюда ясно, что самым важным вопросом для будущего России в эпоху изменения климата являются перспективы добычи и экспорта углеводородов. В этой главе мы посмотрим на то, как обстоят дела с нефтью; в главе 3 займемся газом.
Состояние российской нефтяной промышленности
Нефть была одним из главных приоритетов советской административно-командной экономики с 1960-х годов, а к середине 1980-х годов, накануне распада, СССР стал крупнейшим производителем нефти в мире [115] . Но он также был одним из самых расточительных и неэффективных производителей, а постсоветская нефтяная промышленность получила в наследство находящиеся в плохом состоянии месторождения и разрушительные методы добычи. Эти проблемы в сочетании с хаосом постсоветской приватизации привели в 1990-е годы к падению добычи нефти вдвое. Однако эта ситуация открывала и новые возможности, поскольку советская эпоха оставила большое количество разведанных, но неразработанных запасов. По мере стабилизации страны и отрасли в начале 2000-х годов последовало быстрое восстановление нефтедобычи, и добыча продолжала неуклонно расти в течение следующих двух десятилетий. В 2018 году добыча нефти в России, наконец, побила исторический рекорд, установленный в советское время, достигнув 556 миллионов тонн, или 11,1 миллионов баррелей в сутки [116] .
115
US Central Intelligence Agency, Soviet Energy Atlas (Washington, DC, 1985), https://www.cia.gov/library/readingroom/docs/DOC_0000292326.pdf.
116
Базовую информацию о советской эпохе см. в: Thane Gustafson, Crisis amid Plenty: The Politics of Soviet Energy under Brezhnev and Gorbachev (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1989).
В 1990-х годах советская нефтяная промышленность рассыпалась на части, которые оказались брошены на произвол судьбы. Они быстро стали объектами ожесточенной борьбы между инсайдерами и аутсайдерами. В результате образовался совершенно новый расклад. Самые лакомые куски были приватизированы под именами, которые в то время ненадолго стали общеизвестными, такими как ЮКОС, «Сибнефть», ЛУКОЙЛ и «Сургутнефтегаз». Российское правительство получило наименее привлекательные остатки, по сути, шлюпки с затонувшего советского корабля, которые оно собрало в государственную компанию под названием «Роснефть». При Путине последовали новые сражения, поскольку Путин перешел к повторной централизации отрасли под контролем государства. «Сибнефть» была приобретена Газпромом, хотя внутри газового гиганта остается в значительной степени автономной структурой. ЮКОС после посадки его генерального директора Михаила Ходорковского, был поглощен «Роснефтью». ЛУКОЙЛ и «Сургутнефтегаз», приватизированные инсайдерами советских времен, являются крупнейшими оставшимися частными компаниями, наряду с горсткой преимущественно региональных производителей, таких как «Татнефть», базирующаяся в Татарстане. В целом с большим отрывом доминирует возглавляемая Сечиным и имеющая твердую поддержку Путина «Роснефть», на долю которой приходится 38 % общего объема добычи [117] . На сегодняшний день российская нефтяная сцена в значительной степени установилась, хотя впереди могут ждать дальнейшие битвы, когда основатели оставшихся частных компаний отойдут от дел или когда в итоге уйдет Путин [118] .
117
В 2020 г. «Роснефть» добыла 180 млн т сырой нефти и конденсата плюс еще 12,9 млн т, добытых ее дочерней компанией, «Башнефтью», из общего объема добычи в России, составившего 512,8 млн т.
118
Описание схватки за нефтяную промышленность в течение первых двух десятилетий постсоветского периода см. в: Thane Gustafson, Wheel of Fortune: The Battle for Oil and Power in Russia (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2012).