Рота, подъем!
Шрифт:
– Нда… – задумчиво сказал подполковник. – Понятно. Бугаев, уводи роту. Дрянькин, останься. Нам надо серьезно поговорить.
Через десять минут ротный строил роту в казарме. Солдаты вставали медленно и не торопясь.
– Р'ота, – обратился старлей к солдатам, врожденно картавя.
–
Сегодня мое пр'иказание было похер'ено.
– Опять похер'ено, – крикнул негромко кто-то из солдат, передразнивая картавость.
– Что?! – опешил старлей.
О такой наглости в полку не слышали. Командир роты мог иметь конфликты
– Кто сказал?! Кто?!
Тишина была ему ответом.
– В чьем взводе был выкрик?
Сержанты, дружно поднимая удивленно плечи, поддержали солдата молчанием.
– Я накажу. Я всех накажу, – пообещал старлей и вышел из расположения роты. – Вот вернусь с офицерских учений и накажу. Всех!
– Нам бы ваш опыт, – грустно сказал вечером в сушилке один из курсантов на пояснения сержантов о происшедшем. – Наши знания и ваш опыт – неоценимы.
– Если ты комвзвода, – начал Бугаев, – то замок для тебя брат и друг. А если ротный пытается "опустить" сержантов учебной роты, то он остается один. Понимаешь? Просто один.
– А другие офицеры?
– Они в роте как на работе, – ответил я, – а сержант с утра и до утра. Двадцать четыре часа в сутки. Ротный должен сержантов холить и лелеять. А он… Как он с сержантами, так и рота с ним. Ведь даже старший по званию не сможет ничего сделать. Костин как-то построил этих "духов", спросил, кто из них музыкант и потом заставил тащить пианино из подвала на третий этаж… пианист хренов. Потыркал пальцами, потыркал. Оно расстроенное. Ужас, а не звук. Неделю над всеми издевался, зараза.
– И?
– Чего "и"? Он уехал на учения, мы тех же музыкантов построили и спустили это пианино… на хрен. Так спустили, что поднимать больше нечего было.
– А чего майор? Ничего не сделал?
– Сделал. Он три наших гитары расколотил. Отсюда из сушилки и вышвырнул. Одна так красиво летела… через все расположение… музыкант, блин. И причину выдумал, мол, запрещено хранить гитары в неположенном месте… урод.
Послушав еще минут пятнадцать о тяжестях сержантской жизни и, как дежурный по роте, посоветовав всем идти спать, так как офицеры точно перед учениями появятся раньше времени в роте, я пошел в штаб батальона.
– Кто там? – раздался за дверью голос Назарчука.
– Свои, открывай.
– Свои в такую погоду дома сидят, телевизор смотрят, – процитировал писарь, открывая мне дверь.
– Быстро ты освоился, Андрюха. Быстро. Кофе налей дежурному по роте.
– У нас самообслуживание, – и писарь протянул мне чайник и кофе.
– Мы только что вскипятили. У нас работы "выше крыши". На завтра: карту комбату рисовать, замполиту, зампотеху и четыре ротным…
Зашиваемся.
– Я порядок наведу – могу прийти помочь.
– Давай.
Закончить Андрей не успел, как в дверь сильно постучали.
– Открывай, – голос Салюткина был высокий и громкий.
– Тссс, – показал мне палец Андрей. – Сейчас доколупываться начнет.
– Я дежурный по роте – выйти должен.
– Ты откроешь, а он меня сожрет.
– А так меня.
– Открывай!! – стук за дверью усилился. – Дневальный. Стой и долби ногой!
Стук стал менее сильным, но методичным.
– Открывай, козел! Я знаю, что ты там. Назарчук, гавнюк, открывай!
Андрей вдруг встал. Взял со стола пилотку. Подошел к двери. Одел головной убор на голову, выровняв звездочку. Поправил гимнастерку и, приложив руку к головному убору, внятно и громко произнес:
– Товарищ гвардии лейтенант, идите нах!
Сенеда хохотал так, что я начал уже беспокоиться за стекла на окнах. Доцейко вторил ему тонким смехом, да и я не мог удержаться.
– Открывай!!! – затарабанил очень громко Салюткин. – Дневальный, где дежурный по роте?
– Ууу… – понял я, что открывать придется. – Андрюш, у меня выбора нет.
– Ну, смотри…
Я открыл дверь.
– Кофе пьем? А кто службу тащить будет? – с порога налетел на меня Салюткин, держа в руках какие-то листы.
– Кофе службе помогает, товарищ лейтенант.
– Помогает? А сейчас увидим. Назарчук, кто я тебе? Кто, я тебя спрашиваю?
– Командир.
– А ты меня нах послал?
– У меня был приказ от комбата.
– Тебе комбат приказал послать меня нах? Врешь!!
– Комбат приказал посылать всех, кроме начальника штаба полка и выше. Вы, товарищ лейтенант, еще не начальник штаба полка.
– А кто я?
– Взводный.
– Правильно. Твой, блин, непосредственный командир. Твоего гребанного взвода. И вот я, как командир, тебе приказываю: нарисовать мне к утру карту. Она маленькая, всего четыре листа. Это тебе не комбата в двадцать…
– Я не успею, – попятился писарь.
– Что значит, не успею? Тебе ТВОЙ командир приказал. Это
ПОСЛЕДНИЙ приказ. И ты обязан его выполнить. Вот карта, и не дай Бог я утром узнаю, что ты не сделал. Сгною в нарядах.
Салюткин гордо повернулся и вышел.
– Дежурный, – услышал я его крик из коридора. – Почему не спят в роте?
Я вышел в расположение роты. Салюткин уже приближался к выходу, не обращая на меня никакого внимания.
Всю ночь писари резали, клеили, писали на картах надписи и наносили стрелки предполагаемого теоретического боя. Я, увидев, что порядок более-менее имеет место быть, пошел к ним в комнату. В начале пятого все изрядно подустали.
– Что за дурь, – бурчал Доцейко. – Все в армии "к утру", "к вечеру" или "к понедельнику". Ну, почему нельзя было карты выдать заранее?