Ротмистр Гордеев 2
Шрифт:
Понимаю, что спорить бесполезно и обречённо вздыхаю.
Шамхалов пытается замолвить за меня словечко, но я даю ему знак — не надо. Будет только хуже. Подполковник и без того на взводе и, если начнём спорить, наломает столько дров — не вывезешь. А я ещё надеюсь послужить в пятьдесят втором Нежинском и принести стране пользу.
Скоропадскому крайне неудобно выслушивать разнос, пусть и в чужой адрес. Он переминается с ноги на ногу. Обычно комполка старается не выносить сор из избы, но тут видать дело зашло совсем
Вытягиваюсь по стойке смирно.
— Слушаюсь, господин подполковник. Есть находиться под домашним арестом.
— Ступайте! И не вздумайте застрелиться до вынесения приговора!
Вот чего-чего, а стреляться у меня даже в мыслях не было. Не на таковского напали…
Выходим из дома на улицу. И Шамхалову и Скоропадскому неловко. Оба что-то хотят сказать, но не находят подходящих слов.
Первым всё-таки говорит будущий «гетьман».
— Мне кажется ваше начальство несправедливо по отношению к вам, Николай Михалыч!
— Это армия, тут всякое возможно, — спокойно отвечаю я. — Вне зависимости от того, что решит суд офицеров, моя совесть чиста.
— Хотите — выступлю в вашу защиту? — предлагает Скоропадский. — Не знаю, что у вас было с этим пресловутым штабс-капитаном, но я видел, как вы дерётесь с японцами. Уверен, ваши товарищи по полку совершают большую ошибку.
— Благодарю вас! — искренне отвечаю я. — Но это будет излишне. Как-нибудь самостоятельно отстою свою честь перед сослуживцами.
— Уверены?
— Уверен. Но всё равно — большое спасибо! К тому же вам и вашим казакам пора отправляться назад, на фронт.
Он кивает.
— Да, сейчас там горячо. Каждая сабля на счету.
Окидываю его задумчивым взглядом. Ну ведь настоящий русский офицер: умный, храбрый, честный… Какого хрена тебя потом занесёт в «самостийность»?! Понимаю, что сначала это был приказ, который ты выполнял с неохотой, но ведь прошло немного времени, ты стал на рельсы и пошло-поехало…
И ради чего спрашивается? Всё равно ведь придётся удрать с позором на чужбину…
Нет, всё-таки история — штука коварная.
На утро следующего дня посыльный из штаба приносит записку, в которой мне велено быть к семи часам вечера в офицерском собрании полка. Форма одежды — повседневная.
Вот и закрутилось.
Ночью набросал что-то вроде черновика своей речи, понятно, что воспроизвести слово в слово или того хуже — прочесть на бумажке не получится, но хотя бы привёл мысли в порядок и подобрал аргументы.
У солдат лица сочувствующие. Хоть я и не особо распространялся о том, что меня ждёт, любая часть — своего рода семья, все всё знают.
— Вашродь, — появляется передо мной Бубнов.
— Что тебе?
— Меня обчество послало передать вам, что мы как один на вашей стороне. Вы, ежли что — только скажите, а мы… — от волнения он проглатывает
Поддержка от своих бойцов многого стоит.
— Спасибо, братец! — от всей души обнимаю унтера. — Не переживайте, всё будет в порядке. Вот увидишь!
— Да как не переживать-то! — в сердцах восклицает он. — Вы ж всегда за нас были! С нами в атаку завсегда ходили, в одном окопе сидели, из одной миски хлебали… Да если б не вы!
У меня самого слёзы наворачиваются на глаза, в горле тугой комок. Ради таких моментов и стоило жить.
Отвернув голову — а ну как увидят, что почти плачу, сажусь на коня. Говорю ординарцу, что сопровождать не нужно. Ехать недалече.
— Вы уж возвращайтесь быстрее, — просит Кузьма. — А мы за вас все вместе помолимся. Чтоб значит, благополучно прошло.
Офицерское собрание — звучит громко, на самом деле это более-менее приведённая в порядок солдатами китайская изба. Судя по коновязи — сегодня тут будет аншлаг, вижу не один десяток лошадей. Собираются почти все офицеры полка, кроме дежурных.
Буфета нет, рюмочку для успокоения не опрокинешь — да и не нужна мне эта рюмочка. Лучше на трезвую голову.
Чувствую себя прокажённым — никто из офицеров не подходит ко мне, чтобы поздороваться или приободрить. Сплошь безразличные, а то и неприязненные взгляды. Всё это крайне неприятно и совсем не мотивирует.
Интересно, с чего бы это?
Подъезжает Шамхалов. И только мой непосредственный командир, спешившись, подходит ко мне.
— Как вы, Николай Михалыч?!
— Да как-то не очень, — признаюсь я.
— Надеюсь, вы не сдались?
— Ну уж нет! Я — русский офицер, сдаваться не привык.
— Тогда будем сражаться за вас.
— Скажите, а почему другие офицеры полка настроены против меня? Неужели для них так много значил этот ферт Вержбицкий?
— Дело не в Вержбицком. Дело в вас, — признаётся он.
— И что я такого натворил?
— Наверное, вам больно будет это услышать, но… Вы очень отличаетесь от других офицеров, вы не такой как все. Вы постоянно что-то придумываете, делаете какие-то странные вещи, нарушаете привычный ход вещей. Людям не нравится новое. К тому же многие считают вас зазнайкой и выскочкой.
Задумчиво кусаю губу. Понятно… Как и в любом другом коллективе — никто не любит белых ворон. А я действительно не такой, как подавляющее большинство офицеров. И вроде бы мы с ними делаем одно общее дело, вот только мои идеи и поступки раздражают, и раздражают вдвойне, если они сопровождаются успехом.
С таким мне приходилось сталкиваться и в прошлой жизни. Вроде всё течёт, но ни хрена не меняется. Во всяком случае, в армии…
Господ офицеров просят пройти в залу.
В тёмном прокуренном помещении воздух спёрт настолько, что трудно дышать.