Ротмистр Гордеев 2
Шрифт:
К счастью, больше никаких засад. Интересно, это была засада на любое русское подразделение, которое пойдёт по этой дороге, или на нас конкретно? Если второе, значит, у японцев везде есть свои глаза и уши.
Подъезжаю к телеге, на которой вместе с другими ранеными трясётся Коломнин. Вкладываю ему наган в кобуру.
Ротмистр открывает глаза.
— Виноват, господин ротмистр, мой собственный револьвер где-то у вас, а мне не хотелось безоружным встречать врага. Пришлось позаимствовать ваш.
Коломнин не сводит с меня пристального взгляда. Слабо улыбается.
— Николай Михалыч, благодарю, я так понимаю, что именно вам я обязан жизнью?
— Пустое, Николай Петрович. Любой на моём месте поступил бы так же. Вам надо отдыхать, вы потеряли много крови.
Коломнин следует моему совету и прикрывает глаза.
А лицо бледное, много крови потерял ротмистр. Можем и не довезти…
Прибываем, наконец, в расположение нашего полка. Как домой попал, ей богу. Всюду знакомые лица от рядовых бойцов до офицеров.
Передаю команду Бубнову.
— Раненых — в лазарет. Сами — в расположение. Переодеться в повседневное, почистить оружие. Позаботьтесь об обеде для всего личного состава и наших гостей-читинцев.
Старший унтер чешет голову.
— Оно, конечно, вашбродь, разместим и накормим, как самих себя. Только, что у нас там в расположении с провиантом?
— Возьми из моих денег, пошли Кузьму с парой человек на местный базарчик. Скоробуту скажешь — я приказал.
Бубнов козыряет и тут же принимается отдавать команды. А мы со Скоропадским отправляемся на ковёр к начальству.
Глава 8
По пути подхватываем непосредственного командира — комэска Шамхалова. Вид у того мрачнее тучи.
— Ох и натворили ж вы дел с Вержбицким, — вздыхает он.
Если честно, не понимаю, чего с этим прыщом так носятся. Тем более — с предателем. Спрашиваю у Шамхалова напрямую.
— Господин ротмистр, в чём дело? Дался же вам этот урод? Из-за его предательства нас накрыли артиллерией. А если бы мы его вовремя не разоблачили — японцы бы загнали нас в ловушку…
Шамхалов мрачнеет ещё сильнее.
— Николай Михалыч, отвечу по-простому: вам ведь хорошо известна поговорка — не трогай дерьмо, пока не воняет? Ходят слухи, причём весьма смахивающие на правду, что Вержбицкому симпатизировал великий князь Владимир Александрович. В общем, нажили вы себе врага.
Развожу руками.
— Уж извините. Там, под японской шимозой, было как-то не до политесов.
— Не надо, Николай Михалыч! Не вставайте в позу и не стройте из себя обиженного — вам это не идёт. В любом случае я буду на вашей стороне. Надеюсь, моё слово что-то да значит.
Я с уважением гляжу на непосредственного командира. Вот что значит —
Позитив на этом исчерпывается. В доме, отданном под штаб полка, нас встречает раздражённый донельзя Али Кули Мирза. Смотрю на него с удивлением. Прежде мне никогда не доводилось видеть его настолько злым.
Начинаю доклад, но подполковник обрывает меня на первых же словах.
— Господин штабс-ротмистр! Оставьте описание ваших подвигов для журналистов. Лучше потрудитесь объяснить, что у вас произошло с адъютантом комбрига!
Опять двадцать пять! И этот туда же! И самое главное — всем абсолютно плевать на наш рейд по тылам, про то, что мы с минимальными потерями вынесли туеву хучу неприятеля. К тому же по глазам подполковника вижу, что он просто не верит моим словам.
Ну да… Больше всего врут на войне и на рыбалке. Учитывая сколько японцев мы намолотили, понятен его скепсис. Не каждая бригада столько народа накрошила, а тут полусотня бойцов где-то в неприятельском тылу… Эх, надо было «урезать осетра», как чувствовал — не поверят!
Точно так же не верят или не хотят верить в предательство Вержбицкого. Словно бьюсь в глухую стену и отлетаю от неё как мячик. При этом подполковник абсолютно вменяемый офицер, но вот надо же…
— Значит так, штабс-ротмистр! Вы не оставили мне выбора, — приступает к объявлению вердикта Али Кули Мирза. — Большинство офицеров в полку наслышаны о ваших неприязненных отношениях со штабс-капитаном Вержбицким. Более того, у вас уже был один прилюдный конфликт, который закончился вашим арестом. Но вы зашли слишком далеко!
Лицо подполковника багровеет, глаза наливаются кровью.
— Многие в полку и в бригаде справедливо полагают, что вы воспользовались подходящим моментом и свели счета с господином Вержбицким. Я не имею права глядеть на это сквозь пальцы. У вас есть выбор, штабс-ротмистр.
— И какой? — невесело интересуюсь я.
— Либо вы пишете рапорт о переводе в другой полк, и я его незамедлительно удовлетворяю…
— Либо?
— Суд общества офицеров полка!
Чувствую, как закипаю, и как сжимаются кулаки. Усилием воли беру себя в руки.
— Рапорта о переводе не будет, господин подполковник.
У Али Кули Мирза трясётся подбородок. Он в крайней степени гнева, помноженной на южный темперамент. И всё-таки долг офицера берёт верх над эмоциями.
— Ваше право, Гордеев. У вас был выбор, вы его сделали… Ваш поступок станет предметом для разбирательства в суде общества офицеров полка. Суд состоится завтра, а до него вы, штабс-ротмистр, находитесь под домашним арестом, — заканчивает он, одаривая меня неприязненным взором.