Роза Тибета
Шрифт:
Распорядительница церемоний достала золотой половник, и один за другим, в свою очередь Хьюстон, они начали зачерпывать в урну половники с изумрудами.
Работа заняла много времени, чтобы закончить, тускло-зеленая куча неуклонно росла, пока, наконец, настоятельница не была полностью покрыта, только ее дьявольские уши торчали из озера ‘слез’.
Настоятель не помогал с последними несколькими половниками, и, услышав, что его пение внезапно стало приглушенным, Хьюстон обернулся и посмотрел.
Настоятель
Пока он это делал, он шарил в другом углу часовни, и теперь, когда он снова приблизился к урне, пение прекратилось, и заместитель настоятеля, Его Маленькая дочь и Распорядительница Церемоний пали ниц перед ним. В изумлении Хьюстон сделала то же самое, но, подняв глаза, смогла увидеть, что делает настоятель. Настоятель погружал руки в изумруды. Появилась рука настоятельницы. Настоятель взял ее и поднял ее на ноги. Она поднималась очень медленно, несколько тусклых камешков прилипли к ее спине, и настоятель осторожно смахнул их в урну.
Его приглушенное пение началось снова, когда она вышла из урны, две фигуры в масках стояли лицом друг к другу и держались за руки; и через мгновение поклоняющиеся поднялись с пола. Распорядительница церемоний осторожно отряхнула настоятельницу, положив несколько прилипших изумрудов в урну; затем она снова накрыла ее своим одеянием и взяла за одну руку, аббат придержал другую, и они вышли с ней из часовни.
Хьюстон увидел через ворота, что она снова заняла свое место в носилках; а затем прозвенел колокольчик, и появились четверо носильщиков, подняли носилки и унесли их. Распорядительница церемоний вернулась в часовню одна, и на этом, казалось, все закончилось.
Вместе с остальными Хьюстон начала складывать изумруды обратно в мешки. Они слегка улыбались, как после хорошо выполненной работы, но на самом деле не разговаривали, и хотя у Хьюстона возникло много вопросов, он их не задавал. Однако, когда он увидел, что заместитель настоятеля достал палочку зеленого воска и начал запечатывать пакеты, он с некоторым удивлением прошептал: ‘Разве настоятель не должен это делать?’
‘ Да. Настоятель, ’ сказал заместитель настоятеля, мягко улыбаясь. ‘Теперь я настоятель на три дня’.
‘Кто такой настоятель?’
‘Настоятель - это обезьяна".
Все это было сказано очень добродушно, обе женщины слегка улыбнулись, как какой-то хорошо известной семейной шутке, и на мгновение Хьюстон не поняла и улыбнулась вместе с ними.
Он сказал: ‘Если ты возьмешь на себя обязанности настоятеля на три дня, что он будет делать?’
Заместитель настоятеля рассказал ему, чем настоятель будет заниматься в течение следующих трех дней; и очень скоро после этого Хьюстон вернулся в свою келью. Он оставался там весь день, не ел и не спал, а на следующий день отправился в Ганзинг.
‘Но, мой дорогой чеп, ’ сказал герцог, ‘ это продолжается уже давно – по крайней мере, семьсот лет. Практика была начата Третьим Телом. Никому и в голову не придет остановить это.’
‘Разве
‘ Ни капельки. Почему это должно быть? Видишь ли, ты все совершенно неправильно понял, старина чеп. Это не просто старый монах и молодая девушка. Это обезьяна и дьяволица – нам напоминают о нашем происхождении. Мы здесь очень простые люди. У вас есть преимущества от колыбели до могилы, и у нас тоже. Это гарантия того, что за нами по-прежнему присматривают, что для нас ничего не изменится. В каком-то смысле это очень трогательно. ’
"Это ужасно", - сказал Хьюстон. ‘Это особенно, отвратительно ужасно. В течение трех дней...
"И еще одна вещь, которую вы должны помнить, это то, что у наших женщин гораздо ... гораздо лучшее телосложение, чем у большинства. В некотором смысле – мы, конечно, не должны об этом говорить – это очень тяжело для настоятеля. Старый чеп не становится моложе. У него было совершенно ужасное время с Прежним Телом – однажды он был совершенно измотан, и его пришлось увезти в больницу в бреду. Главному монаху-медику пришлось сидеть с ним целую неделю. О, настоящий скандал.’
‘И это не вызывает у вас отвращения и отвращения? Мысль о молодой девушке ...
‘Бывшему телу в то время было 74 года’, - сказал герцог, затягиваясь сигарой.
‘О, Боже мой!’ Слабо произнес Хьюстон.
‘И ни в коем случае не испытывал отвращения или возмущения, кроме недостатков бедного старого чепа. Дело в том, старина чеп, что ты нас не знаешь. Действие – я тебя не смущаю? – не имеет для нас того же значения, что и для вас. Мы считаем это, в целом, довольно приятным и полезным занятием. Нас не слишком беспокоят проблемы законности и тому подобное, поскольку собственность может передаваться по женской линии, и поэтому модель нашего социального поведения имеет тенденцию развиваться в ...
‘ Но в монастыре! Сказал Хьюстон, его страдания никоим образом не уменьшились от этой рационализации. – Как ты можешь одобрять...
‘Ах, хорошо. Это, конечно, приводит к определенным трудностям. Люди там довольно преданы этому – естественно: у них так мало альтернативных удовольствий. И, конечно, в принципе их не должно быть. Это означает, что три женщины должны постоянно находиться в движении, чтобы сделать аборт. ’
Эта информация вызвала такие новые ужасы, что Хьюстон потерял всякое желание заниматься этим. Он молча посмотрел на герцога, взял свой стакан с виски и залпом осушил его. Герцог налил ему еще.
Он сказал, слегка обеспокоенный: ‘Знаете, вам не следует особенно беспокоиться о ... о ком–либо здесь. Это может быть очень опасно для вас. Ты никогда не узнаешь так много, старина чеп.’
Но было кое-что, чего герцог тоже не знал. На другой день Он сказал: ‘Изумруды? О, они часть довольно красивой легенды. Предполагается, что дьяволица бесконечно плакала по обезьяне и так горько, что в конце концов часть ее слез превратилась в изумруд. Обезьяна приходит раз в год, чтобы, так сказать, высушить их.’