Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия

Сергей Мохов, PhD in sociology (HSE), социальный антрополог, лауреат литературной премии им. Александра Пятигорского VI сезона, координатор Лаборатории социальных исследований смерти и умирания (ЦНСИ, г. Санкт-Петербург), издатель научного журнала «Археология русской смерти», автор курса «Смерть и умирание в современном мире» для проекта InLiberty.

Публикуется под лицензией Creative Commons

Разрешается любое некоммерческое воспроизведение со ссылкой на источник

Я хочу выразить благодарность

людям, без которых эта книга не была бы написана. Это дочь Мирослава, которая дарит мне свою улыбку и любовь, помогая в тяжелые минуты, когда все хочется бросить. Это мама Татьяна Мохова, воспитавшая меня, привившая любовь к свободе и научившая отстаивать свое мнение. Это супруга Любовь Соболь, которая с пониманием относилась к моей погруженности в работу над книгой.

Это верные и добрые друзья. Прежде всего, Сергей Простаков, всегда разделявший мою увлеченность исследованием похоронных ритуалов. Сколько кладбищ посетили мы с тобой, друг! Это и Илья Болтунов, главный и ключевой информант, который за эти несколько лет стал моим другом. Без него не было бы настоящего исследования и нового взгляда на похоронную индустрию.

Спасибо научному руководителю Оксане Запорожец, которая в один из вечеров, выслушивая путаные рассказы об исследовании, обратила внимание на важность понятия инфраструктуры для моей работы.

Я хочу сказать спасибо Алексею Наумовичу Стребулаеву и Инне Вениаминовне Ковальской в надежде на то, что они прочитают эти строки. Без их помощи в моем воспитании и образовании эта книга никогда бы не состоялась.

Я хочу выразить благодарность профессору НИУ ВШЭ Симону Кордонскому и директору Фонда поддержки социальных исследований «Хамовники» Чолпон Бейшеналиевой, равно как и всему фонду «Хамовники» и его основателю Александру Клячину. На протяжении полутора лет я выполнял полевую работу, которая финансировалась грантом фонда.

Благодарю Анну Соколову и Михаила Алексеевского, ставших постоянными спутниками в размышлениях и исследованиях антропологии смерти. Вы дали мне множество ценных советов и никогда не оставляли в одиночестве. Спасибо Алёне Салмановой, которая выстроила визуальный ряд книги и терпела многочисленные правки. Спасибо Владимиру Губайловскому и Марии Глушковой за внимательную работу с текстом книги.

Эту книгу я посвящаю памяти ушедших близких людей — моего отца Виктора Мохова и бабушек Тамары Моховой и Киры Сахаровой.

На улице стоит поздняя осень, каждый день идут дожди. Мы находимся в 250 километрах от Москвы, в небольшом районном центре и заходим в здание местной администрации. Ступеньки стыдливо поскрипывают, видны следы недавнего ремонта. Мы — это я (антрополог, ведущий этнографическую работу в одном из похоронных бюро региона) и мой ключевой информант Илья Болтунов (владелец этого бюро). У нас назначена встреча с главой местной администрации; предмет обсуждения — проект мемориального парка и колумбария, который мой спутник хочет построить в этом районе. У Ильи грандиозные планы — он хочет изменить всю похоронную индустрию в России, пока же решил начать с малого, первая цель — построить парк памяти с аккуратно оформленными цветочными клумбами, памятными деревьями, большими фонтанами и мемориальными скульптурами. По его выражению, сюда будут приходить люди для «выражения скорби».

В администрации у нас состоялся короткий разговор, в ходе которого глава муниципального образования потребовал от моего информанта привести серьезные аргументы в пользу необходимости постройки подобного инфраструктурного объекта. Местную администрацию интересовал финансовый вопрос — за что и, главное, почему должны будут платить деньги люди.

Представитель администрации: Так, а почему люди должны будут платить за этот ваш колумбарий?

Информант: Потому что это нормально, когда люди платят за обслуживание. Вот смотрите. Например, они платят каждый год абонентскую плату. Взамен мы чистим и красим все. Мы планируем построить фонтаны, посадить деревья, разбить парковую зону, постоянно убирать мусор. Чтобы было не как сейчас на кладбище.

Представитель администрации:

Людям это не надо.

Информант: Почему же не надо?!

Представитель администрации: А что они сами тогда будут делать? Информант: Как что?! [Пауза] Скорбеть! И с мертвыми общаться. Представитель администрации: Нет, им ухаживать за могилами надо. Оградку покрасить и подправить ее, мусор убрать, памятник помыть и от грязи очистить.

Этот разговор многое мне объяснил. К этому моменту я занимался полевой работой более полугода. В ее ходе я пытался описать и по возможности понять устройство регионального рынка ритуальных услуг. Практически все ситуации, что я фиксировал, были так или иначе связаны с инфраструктурой и с проблемами ее функционирования. Это и отсутствие дороги на кладбище, и поиск места под захоронение, когда половина кладбища затоплена талой водой, и невозможность копки могилы в мороз, и установка памятника на крутом склоне кладбища, и сломанные холодильники в морге, и многое другое. У меня складывалось ощущение, что всё вокруг меня находится в перманентном состоянии поломки и ремонта. Я наблюдал десятки самых разных похорон, весь процесс подготовки которых был посвящен исключительно решению возникающих инфраструктурных неурядиц. В какой-то момент мне стало казаться, что процесс борьбы с материальной средой настолько тотален, что он буквально становится онтологией.

После полугодовой полевой работы я не имел никакого представления о том, как ответить на вопросы, что мне так остро ставило поле исследований: почему вся инфраструктура похоронной индустрии пребывает в поломанном или в почти поломанном состоянии? Почему подобное состояние объектов материальной культуры не встречает никакого противодействия и желания кардинального ее изменения ни у родственников умершего человека, ни у ритуальных компаний, ни у представителей власти?

Конечно, мне хотелось решить эти задачи, опираясь только на функционалистские аргументы, в основном из сферы экономики и управления, которые предлагает социальная теория. Но после разговора с представителем администрации я понял, что в этом особом режиме взаимодействия между человеком и инфраструктурой скрыт серьезный культурный модус современных российских похорон. Можем ли мы говорить о российских похоронах как об особой ритуальной практике с позиции инфраструктуры? Как подобное перманентное состояние поломки/ремонта инфраструктуры способно собирать фрейм современных похорон?

Когда я впервые попробовал сформулировать ответы и оформить свои мысли о роли инфраструктуры (ее состояния) в контексте российской похоронной индустрии, я попал в классическую антропологическую ловушку [1] , а именно: столкнулся с необходимостью ретроспективной реконструкции и хотя бы частичного представления читателю истории похоронной индустрии. Стало очевидно, что нужно попытаться ответить на множество вопросов: как устроена похоронная индустрия в мире? Какова ее специфика? Что влияет на институциональный дизайн похоронной индустрии в разных странах?

Историческая реконструкция и поиск сравнительного контекста привели в итоге к весьма авантюрным идеям и утверждениям. Изучая опыт администрирования инфраструктуры европейской похоронной индустрии, я стал все чаще обращать внимание не только на экономические и управленческие моменты, но и на культурные переменные: на отношение к телу, на связь с религиозной догматикой, на значение Реформации, на представления о бессмертии, на развитие городской культуры и рост капитализма. В этом мне помогла замечательная книга Томаса Лакера о роли мертвого тела в англосаксонской культуре (Laqueur 2015) и работы Тони Уолтера о роли инфраструктуры в европейском похоронном бизнесе (Walter 2012; 2015; 2017).