Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия

Мохов Сергей Викторович

Мне захотелось соединить все эти идеи вместе и попытаться объяснить становление похоронной индустрии как сложной сети инфраструктурных объектов, обслуживающих культурные представления о мертвом теле и бессмертии. При таком подходе даже вопросы гигиены, сыгравшие весьма важную роль в трансформации похоронной индустрии, оказались культурно детерминированы [2] .

Я решил сопоставить с антропологической точки зрения эволюцию администрирования похорон на Западе с тем, как аналогичные процессы происходили в России, и понять, почему проект похоронной индустрии реализовался в нашем культурном пространстве совсем иначе и настолько специфично. Что может сказать нам инфраструктура и ее состояние о (пост)советской культуре смерти?

2

На

это ранее обратила внимание Мэри Дуглас в своей книге «Чистота и опасность» (Дуглас 2000), исследуя вопрос диетарных запретов и представлений о чистоте в разных странах и культурах.

Ответам на эти и вопросы посвящены отдельные главы книги. А закончить я решил краткими размышлениями о том, что ждет похоронную индустрию в XXI веке: почему похоронная индустрия в ее институциональном виде умирает или, по крайней мере, испытывает серьезную трансформацию.

Я не профессиональный историк (честно говоря, и антрополог тоже) и не претендую в этой книге на полноту изложения материала. Формат данного издания — это краткий исторический, культурологический и местами даже экономический очерк, необходимый для создания общего сравнительного контекста и формирования представлений о некоторых специфических чертах похоронной индустрии как культурного феномена.

В некоторых случаях я даю подробные исторические справки, в других — ограничиваюсь достаточно общей картиной. Для более глубокого знакомства с темой я рекомендую обращаться к трудам, указанным в библиографии.

Источниками для моей работы послужили тексты таких авторов, как Т. Уолтер, Дж. Ругг, Дж. Саламоне, В. Хардинг и др. Также я обращаюсь к заметкам и документам, имеющимся в открытом доступе, архивным материалам, интервью и, конечно, к собственному полевому исследованию, связанному с российской похоронной индустрией. К сожалению, последнего в данной книге будет гораздо меньше, чем всего остального.

В ходе изложения материала я буду опираться на некоторые теоретические конструкции, которые необходимо пояснить.

Во-первых, это понятие инфраструктуры и его связь с социальными и культурными практиками. Инфраструктура как область изучения была открыта антропологами сравнительно недавно, но уже успела стать серьезным направлением исследований, о чем свидетельствует большое количество публикаций и даже отдельный выпуск журнала Cultural Anthropology (2015). Антропологам удалось показать, как, например, строительство автомобильной дороги способно изменить жизнь целого города (Harvey and Knox 2015), как развитие линий электросвязи сыграло ключевую роль в создании западных национальных государства (Hughes 1993), как появление железной дороги и метрополитена привело к рождению нового типа городского жителя — пассажира (Hohne 2015). По мнению Брайана Ларкина, инфраструктура помогает увидеть и прояснить действие властных механизмов контроля и подавления (Larkin 2013). Этот подход нашел свое применение в целом ряде работ, например, о связи биополитики и развития системы трубопроводов в Индии (Anand 2011), о роли системы дорог в процессе национального строительства в постсоциалистических странах (Dalakoglou and Harvey 2012) и др.

Как отмечает Олег Хархордин: «Запутанный клубок современных социотехнических проблем очень трудно разделить на социальные и технические элементы. Дело в том, что сегодня политика воплощена в самом устройстве технологий: например, политические решения начала XX века повлияли на организацию промышленной инфраструктуры» (Хархордин и др. 2013). Собственно, антропология инфраструктуры, вырастая из акторно-сетевой теории Бруно Латура, уделяет особое внимание к технической стороне социальной жизни. Инфраструктурный подход выявляет сложное переплетение материальных объектов и нематериальных представлений при социальных действиях.

Сегодня исследователи, занимающиеся рынком ритуальных услуг, также обратили внимание на роль инфраструктуры в процессе становления западной погребальной индустрии. Они выявляют роль материальных объектов в формировании тех или иных видов похоронных услуг и определяют связи между различными конфигурациями инфраструктуры и ритуальными практиками. Работ в этой сфере не очень много, но они появляются регулярно.

Под похоронной инфраструктурой я буду понимать весь комплекс социотехнических объектов, главная функция которых заключается в проведении процедуры захоронения человеческих останков — это морги, кладбища, крематории, катафалки, производство траурных принадлежностей и памятных знаков, похоронные дома и т. д.

Другим объектом моих теоретических изысканий будет человеческое тело. Телесность, в отличие от инфраструктуры,

имеет куда более долгую историю изучения. Марсель Мосс, говоря о необходимости изучения телесных практик, отмечает: «Тело есть первый и наиболее естественный инструмент человека. Или, если выражаться более точно и не говорить об инструменте, можно сказать, что первый и наиболее естественный технический объект и в то же время техническое средство человека — это его тело» (Мосс 1996: 248–249). Я буду рассматривать тело и телесные практики как культурный текст, который может рассказать о ценностных представлениях общества. Как отмечает Ольга Попова: «Тело дается для постижения в качестве воспроизводимого культурного конструкта. Оно постигается закрепленным (легитимизированным) способом. "Рождение и закрепление тела-канона в качестве исторической телесной нормы (этической, сексуальной, анатомической, социальной и политической) находится в зависимости прежде всего от тела, которое познано, от тела-знания". Воспользовавшись этой точкой зрения как своеобразным методологическим подспорьем, рискну утверждать, что телесность, которая инициирует познавательную ситуацию, может провоцировать изменения в моральной теории и практике» (Попова 2015).

Отношение к мертвому телу связывается с представлениями о бессмертии, которые в свою очередь базируются на соотнесении тела и души, и диктуют некоторые практики обращения с мертвым телом. Здесь я отталкиваюсь от работ Эрнеста Беккера и утверждаю, что человеческая культура представляет собой производное от «экзистенциального страха смерти». Стремясь утвердить те или иные концепции «символического бессмертия», культура производит и определенные практики обращения с останками.

Петер Слотердайк утверждает, что «в великой технике нет ничего, что прежде отсутствовало в метафизике» (Слотердайк 2007). Поэтому я попытаюсь связать появление и развитие похоронной инфраструктуры с меняющимся отношением к мертвому телу и представлениями о бессмертии, которые формируются под влиянием европейской философии. Рационализм, позитивизм и другие философские направления, в частности марксизм, я буду рассматривать в их антропологическом аспекте, в качестве объективированной теоретической рамки как моих информантов, так и находимых в исторических источниках.

Конечно, любые попытки построения метанарратива и самого широкого теоретизирования и обобщения выглядят достаточно рискованно. На любое количество примеров всегда найдется достаточное количество контрпримеров и контраргументов. Эта книга не исключение — внимательный читатель найдет на страницах больше вопросов, чем получит ответов. Однако мне хочется надеяться, что некоторые выводы и теоретические конструкции окажутся полезными для понимания развития и сегодняшнего состояния похоронной инфраструктуры, в том числе в России.

Глава 1. Смерть в Средние века и раннее Новое время: от церковной монополии к первым гробовщикам

Media vita in morte sumus quern quaerimus adjutorem nisi te, Domine, qui pro peccatis nostris juste irasceris?

Sancte Deus, sancte fortis, sancte et misericcrs Salvator: amarae morti ne tradas nos [3] .

Первый этап становления похоронной индустрии — это почти тысячелетний период, начиная с темных веков раннего Средневековья и до Реформации в XVI веке, когда Мартин Лютер написал свои «95 тезисов». На протяжении почти 10 веков вся социальная жизнь Европы находилась под прямым влиянием Римско-католической церкви. Она управляла третью пахотных земель Европы, участвовала в политической жизни и в разрушительных войнах наравне с феодалами, регулировала торговлю, а ее представители были самым образованным сословием (Колесницкий 1986). Неудивительно, что на протяжении всего этого времени католическая церковь не только формировала картину мира средневекового человека, рассказывая ему о жизни и смерти, но занималась и административной стороной этого вопроса: проводила похороны и обладала монопольным правом на содержание погостов.

3

«Media vita in morte sumus» — название и первая строка латинского антифона, который переводится как «В разгаре жизни мы находимся в смерти». Полный перевод звучит так: «Посреди жизни в смерти пребываем. / В ком отыщем помощь, / ежели не в тебе, Господи? / Который за грехи наши / праведно гневается: Святый Боже, / Святый крепкий/Святый и милосердный Спаситель, / Тяжкой смерти не предай нас».