Рождение Клеста
Шрифт:
Если выясняется, что у путников с собой есть медяки, то тогда наводчик сразу же отправит верхового галопом, чтобы предупредить разбойников.
Ему, знающему местность, не составит труда обогнать нашу тяжело груженую колымагу по короткому пути.
Солнышко поняла всё это гораздо раньше нас:
— Нет, не могла она так сделать!
Мы оглянулись на неё:
— Да откуда ж ты знаешь? Сама, что ли, рассказала про нас кому?!
— Ничего никому не говорила. Но только она так не могла — это я точно знаю! — девушка упрямо мотнула головой, отбрасывая все наши доводы.
— А кто ж тогда сказал?! — вскричал Малёк.
— Не знаю. Но не она — точно.
Так как спор стал совершенно
— Кончай базар. Какая теперь разница, кто нас выдал? Мы же мстить назад возвращаться не будем. Нам теперь главное, чтобы про нас слухи не пошли, что мы такие шибко шустрые. И нам совсем не нужно, чтобы после каждой нашей ночёвки возле деревни оставался штабель изрубленных покойников…
Так мы точно далеко не уедем! Это понятно?
Мой горячий, храбрый друг, похоже, в этом никакой проблемы не видел, но, глянув на меня и запнувшись, решил тему про мертвецов больше не продолжать.
Настроение у меня в тот день сложилось препоганое. Мы, получается, врагов убили не намного больше, чем подданных нашего короля. Странная у нас какая-то война получается… А ведь для того, чтобы это казённое золото довезти, нам ещё ехать и ехать. Сколько ж ещё нам тогда придётся прикончить своих же!
Когда я стал взрослее и умнее, то понял, что все войны в разных странах идут удивительно похожими. В разбойники идут и дезертиры, и разорённые, отчаявшиеся люди, и всякая шушера, быстро соображающая, что ограбить беззащитных беженцев — самое милое дело, очень выгодное. Мы, похоже, нарвались как раз на такую категорию умников, вылавливающих лёгкие жертвы, бегущие из поверженного Гренплеса в ближайшие деревни, в поисках пропитания. Ухват нам успел пожаловаться, что цены на продукты после сдачи города стали грабительскими, а ремесла захирели: трудно стало кормиться, оплачиваемой работы почти не осталось.
Солнышко тоже в тот день ехала невесёлая, потухшая, с потемневшими глазами усталой женщины. Она увидела вблизи такое, чего ей раньше никогда не случалось: большую, яростную резню, в которой думают только о том, чтобы убить противника — иначе умрёшь сам. Если бы она раньше жутких ран не видела, то могла и в обморок хлопнуться, как это у девиц принято.
От грубой хватки на её предплечье быстро проявились багрово-синие пятна — на них смотреть казалось больно и досадно. Какие-то мерзавцы лапали её хуже, чем полковую девку, а мы не успели их вовремя уничтожить! Эх!
Чтобы скрыть свою досаду, я яростно мял в ладонях вожжи и изо всех сил делал суровое мужское лицо бесстрастного воина, который на такие мелкие пустяки, как синяки у девиц, не заморачивается. Вот именно: мы с другом всё-таки не первый раз столкнулись со смертью врукопашную — и живы пока что. Нам ли расстраиваться из-за каждой царапины?!
Сзади послышалось шевеление. Я оглянулся: Малёк подсел к девушке и успокаивающе гладил её по спине. Кхм-м-м-м-да… Мой друг что-то не очень походил на бесстрастного воина…
Ревновал ли я Солнышко к Мальку? Ну, моя гордыня, конечно, пострадала. Но я же тогда понимал, что у меня не имелось ни к какой женщине серьёзных чувств. Я бы, разумеется, был не прочь переспать с ней разок-другой, но это разрушило бы робкие ростки наших с ней дружеских отношений, которые мне казались гораздо важнее всяких кратких лямуров. А Малька, кажется, что-то зацепило, и он прямо на глазах начал изменяться. Если бы я был уверен, что мой друг просто хочет с Солнышкой переспать, то я бы непременно набил ему морду (хотя, как знать, кто из нас кому набил бы). Но, так как он стал вдруг серьёзным, то я предпочёл не замечать, как они с ней начали тихо мурлыкать меж собой о чём-то своём, весело жуя пирожки, всунутые нам
Но, я вам скажу, война — это совсем не то место для любви. Сегодня ты здесь, а завтра — там. Сегодня ты жив, а завтра — как знать? Главное: для любви всё же нужны чувства, внимание нужно оказывать, то да сё. А какие уж тут нам чувства? — только что дурные мужики с топорами набросились. В Гренплесе нихельцы нас валунами забрасывали, как шапками, а потом кинулись крошить, как капусту. Вся душа словно выгорела, все чувства притупились. Хотелось только напиться и переспать с гулящей девкой, для облегчения. Вот когда мы жили в избе Ухвата, то понемногу оттаяли, и снова стали похожи на подростков, только с глазами бывалых стариков. Но я-то понимал, что такая благодать будет не вечной, и война снова жадно втянет нас в свои игры со смертью. Только мой простой друг этого не понимал и знать не хотел, жадно наслаждаясь жизнью и не пряча свои чувства глубоко внутри себя. Я не хотел впускать Солнышко глубоко в душу, так как боялся неизбежного расставания. Малёк же не боялся ничего и никогда. Особенно того, что не грозило ему смертью.
Эта стычка с разбойниками изрядно нас напугала: мы побоялись ночевать в очередной деревне. Решили устроить ночёвку в лесу, а в селе только приобрести еды в дорогу. Днём. И сразу же двигать дальше.
Собственно, приготовление пищи в этот раз прошло более скучно, чем с самый первый. Мне гораздо крепче запомнилась картинка спящих под телегой друзей: Солнышко спала, доверчиво прижавшись к Мальку, а у него было такое умиротворённое лицо, как будто война уже закончилась. И её выиграл именно он. Хм, а он ведь на полголовы её ниже… Причём, ведь обоих это ни капельки не смущает!
Я встал на самый первый караул. Сидел у самого костра, так как охранять сон друзей в стороне не имело никакого смысла: в одиночку мне круговой дозор не под силу. Это лишь сотня может (и обязана!) создать удалённое охранение. Нам же только оставалось надеяться, что на нас не кинутся большой толпой, а ворам-одиночкам я и один не позволю перерезать глотки сонным людям, как-нибудь.
Степи возле Гренплеса заканчивались; наш путь пролегал, в основном, по лесным дорогам. Но я знал, что дальше к югу мы неизбежно вновь пойдём по целинным землям, где население живёт, в основном, скотоводством, и где среди верноподданных Его Величества проживает много выходцев из южных стран, как раз этим и занятых. Они и охотники хорошие, и воины, — но, разумеется, всё равно не чета моему Учителю, хотя он их земляк. В тех местах встреча с нихельцами нам никак не грозила — по крайней мере, Ухват в этом был железно уверен. Но и углубляться далеко на юг нам не требовалось: так, только пройти немного по границе бескрайней степи, а потом вновь взять севернее.
Затявкала в кустах одинокая шнырга, сверкая своими жёлтыми глазами. Вот ведь противная тварь: прикидывается такой несчастной, беспомощной и жалобной. Но, только кинь ей кусок — на звук чавканья мигом сбегутся её соплеменники, и начнут требовать жратву уже смелее. Если дашь ещё кусок — обнаглеют вконец, окружат, начнут даже хватать за штанины. Прокормить всю ораву ты едва ли сможешь, а они, зверея от того, что еда только поманила их одуряющим запахом, начнут уже кусаться. Как только ты получишь от их зубов хотя бы царапинку — всё, считай, что ты уже труп: запах крови мигом сводит их с ума, и эти мелкие зверюшки кидаются на тебя всей стаей. От многочисленных мелких ранок человек слабеет и погибает: его обглодают до последней косточки. Так что с такими собачками церемониться никак нельзя. Это мы крепко усвоили, когда шли в учебный лагерь, а шнырги нас навязчиво сопровождали, пожирая объедки после наших стоянок.