Рождение музыканта

Новиков Алексей Никандрович

– Кому в такую, темь ехать? Упаси бог! – отвечал с козел ямщик. – Ноне, барин, добрые люди не поедут…

Но ветер действительно донес издали голоса и фырканье лошадей, шедших вброд.

– Едут, спаси Христос, едут! – встревоженно сказал ямщик и, скатившись с козел, исчез во мраке.

Из-за поворота дороги замигали, перебегая, огоньки. Голоса стали громче. Потом к линейке приблизился всадник, закутанный в плащ.

– Ай, какой… – начала было Евгения Ивановна, но Софи во-время ее ущипнула,

и Евгения Ивановна успела только еще раз пропищать: – Ай!..

– Добро пожаловать! – сказал незнакомец густым, низким голосом. – Люди и экипажи следуют за мной!.. – и он снял шляпу, украшенную перьями.

Если бы все это происходило на театре, можно бы подумать, что на место крушения явился странствующий рыцарь, чтобы свершить подвиг милосердия. На театре то мог бы быть, впрочем, и благородный разбойник, насытившийся кровавой добычей и готовый оказать великодушие несчастным. Но что мог обозначить незнакомец в плаще и в шляпе с перьями, явившийся из мрака ночи на большой Смоленской дороге?

– Жеребцов – государю моему слуга и дворянин! – объявил незнакомец, словно отгадав тревожные мысли путников, застигнутых бедой.

Вглядываясь в печальную картину крушения, господин Жеребцов еще раз поклонился:

– Рад счастливому случаю и приятному знакомству!

Насчет счастливою случая Глинки, сидевшие в разбитой линейке, могли бы и не согласиться, но знакомство с господином Жеребцовым начиналось действительно приятно: подъехавшая за ним коляска была вместительна и удобна. Путники быстро в нее пересели. Конные люди господина Жеребцова тотчас окружили коляску со всех сторон, и весь кортеж почти тотчас свернул с большака.

Господин Жеребцов молча скакал подле коляски, только иногда подавая своим людям какие-то знаки. Фонари бросали едва видимый свет. Впрочем, когда у одного из всадников распахнулся дождевик, Михаил Глинка мог бы побожиться, что он увидел на груди у него изображение черепа и под ним скрещенные кости.

«Что за чертовщина?» – подумал он и, взглянув на Софи, озадачился еще более: Софи дрожала мелкой дрожью и даже зубы у нее стучали.

– Что с вами, Софи? – осторожно спросил Мишель.

– 3-замерзаю! – покорная судьбе, едва могла ответить Софи.

Повидимому, она ничего не заметила, а дядюшка Иван Андреевич набросил на нее и Евгению Ивановну еще один плед.

Но лошади уже выбрались, наконец, из необозримых вод и дружно прибавили ходу.

По счастью, до усадьбы господина Жеребцова было совсем недалеко. Едва гости вошли в дом, расторопные горничные увели продрогших путниц для свершения туалета, а хозяин пригласил мужчин в кабинет. Глазам вошедших представился лес чубуков. Чубуки тянулись вдоль стен и забирались на диваны. Казалось невозможным проникнуть в эту непроходимую чащу. Только трубки, висевшие во множестве на пестрых коврах, могли поспорить с этим обилием чубуков.

На письменном столе

покоился большой ржавый гвоздь, предназначенный, очевидно, для очистки тех же трубок, а груда табачного пепла, скопленная за долгие годы, была памятником мирных размышлений хозяина. Но остро отточенный кинжал с ржавыми пятнами на клинке, лежавший рядом, мог бы поведать, пожалуй, совсем об ином… Стоило приглядеться внимательнее, и тогда сквозь чащу чубуков ясно вырисовывался мушкетный ствол и – чорт возьми! – в дальнем углу кабинета как будто прятался самый заправский разбойничий кистень.

В полном сиротстве среди этого престранного общества на столе возвышалось тяжелое бронзовое пресс-папье. Никаких иных признаков письмоводства не было ни на столе, ни в кабинете.

– Прошу! – сказал хозяин, беря со ставки увесистый чубук и протягивая его Ивану Андреевичу.

Дядюшка был так озадачен, что, сроду не курив, молча принял чубук.

– Огня!.. – господин Жеребцов ударил в ладоши и пронзительно, по-лесному, свистнул.

– Не имею удовольствия… – опомнился было Иван Андреевич, но казачок, влетевший в кабинет, уже насел на него с огнивом. Сделав ловкий контрвыпад чубуком, Иван Андреевич зашел за стол и там закончил свою речь: – Не имею удовольствия курить, сударь!

Господин Жеребцов снова свистнул, казачок исчез, а дядюшка, выйдя из-за стола, изысканно поклонился хозяину:

– Испытав радушие и гостеприимство ваше, еще не имел возможности отблагодарить вас… Часто ли выезжаете в столицу, сударь?

– Никогда! – отрубил господин Жеребцов и исчез.

При его исчезновении в кабинете обнаружилась вторая дверь, хитро замаскированная ковром.

– Дядюшка, куда мы попали? – спросил Мишель.

– Вообрази, маэстро, и сам никак не пойму столь странных обстоятельств!

Словно в подтверждение дядюшкиных слов, двери кабинета быстро распахнулись. Что-то полупрозрачное и крылатое мелькнуло в них, потом видение шарахнулось назад и, зацепив крылом о косяк двери, исчезло. Приглушенный женский крик тотчас замер в наступившей тишине.

– Ты видел, маэстро?! – дядюшка стоял перед захлопнувшейся дверью, не доверяя ни глазам, ни слуху. – Ты слышал?

– Дядюшка, – внушительно сказал Мишель, – нам надо немедля проведать, как чувствуют себя кузины!

– Всенепременно, друг мой, я именно об этом же сейчас подумал!

– Дамы ожидают в столовой! – раздался голос господина Жеребцова. Незаметно войдя, он подозрительно оглядел кабинет. – Надеюсь, вас никто не обеспокоил? Прошу! – и взял под руку Ивана Андреевича так решительно, что о неповиновении не могло быть и речи.

Но в столовой их действительно встретили обе путницы, переодевшиеся и освежившиеся после дорожных приключений.

– А где же любезная хозяйка столь радушного дома? – отнесся к хозяину Иван Андреевич. – Можем ли мы надеяться, сударь?..