Рождение музыканта
Шрифт:
Иван Николаевич ускакал. Евгения Андреевна почти не выходила из своих комнат. Она заметно прихварывала. Когда Мишель приходил к ней, она вглядывалась в него с ласковой тревогой:
– Богу молюсь, мой милый, чтоб исцелили тебя Горячие воды!
– Себя поберегите, маменька, не тревожьтесь обо мне!..
Но матушка помнила все его лихорадки и все боли, которые то грызли его, приводя в изнеможение, то исчезали, будто никогда их не было. Но стоило только о них забыть, они опять щелкали зубами, готовясь его загрызть.
– Кто тебя знает, – вздыхала Евгения Андреевна, –
В первый же день приезда он поведал ей обо всем, что передумал за тишнеровским роялем в тихой Коломне.
– Не легко тебе будет, родной, – сказала Евгения Андреевна, целуя его в лоб, и крепко обняла, будто хотела защитить сына на трудном пути.
А жизнь шла своим заведенным порядком. По страдному времени народ дневал и ночевал в полях. Выезжая из дому, мужики крестились на церковь чаще и размашистее:
– Как бы опять не голоднуть!..
Прошлогодний недород еще сказывался во всем, и о нем помнили крепко. Повстречав барича, мужики рассказывали ему наперебой:
– Всю губернию под корень обглодал, что твой Палиён! Семян – и тех не оставил!..
Глава пятая
Широко жили шмаковские предки! В барском доме можно с непривычки заблудиться: тут тебе и двухсветная зала, и круглая, и боковая, и портретная галлерея. Если со счету не сбиться, можно насчитать, не много не мало, сорок апартаментов. А с обоих боков еще лепятся к главному дому флигели для гостей.
Вот как жили прадеды Глинки-Земельки! Только никто теперь не помнит, когда они этак жили. Лишь поглядывают теперь предки Земельки на потомков из золоченых рам, собравшись в портретной галлерее. Было когда-то, что господа Земельки новыми землями обрастали, а другие в походы хаживали. Но были и такие, которые всю жизнь музыкой да театром тешились. Таких было, пожалуй, более всего.
Но молчат о былом древние предки и гордо взирают друг на друга из потускневших рам.
Особый ход ведет из портретной галлереи в самую гущу парка. Если свернуть от дуба любви к фонтанам да спуститься по парковым террасам к озеру, по которому плавали когда-то белые лебеди, тогда оживает среди ельнинской глухомани далекий и причудливый призрак – «Версаль». Вот что затеяли здесь во время оно шмаковские Глинки-Земельки, ревнуя о славе смоленских вотчин.
Пожили шмаковские прадеды в своем ельнинском «Версале», надо полагать, наславу, только о потомках вовсе не подумали. Правда, к изящным художествам их приучили, театры и оркестры им завещали; даже персиковые деревья, вывезенные из Прованса, и те наследникам передали. А вот поместья растеряли. Теперь шмаковским Глинкам если бы и зваться Земельками, то разве что в обиду. Теперь старший шмаковский хозяин Афанасий Андреевич каждый год считает и к одному приходит: доходу – рубль, расходу – десять.
А прошлый год и совсем сбил Афанасия
Хорошо еще, что можно обойтись и без двухсветной залы.
Почему же нельзя музицировать в круглой зале или в боковой? Очень даже можно!
И приказал Афанасий Андреевич заколотить двухсветную залу до благоприятных времен.
И в парк «Версаль» налезла из соседних лесов всякая беспородная голь. Чортова ель на версальские террасы внуков напустила; дуры-осины нашвыряли ржавой ветоши в наливные пруды, а из прудов поднялась осока.
По весне обошел Афанасий Андреевич парк и на Елизавету Петровну ополчился:
– Хоть бы ты, ma ch`ere, за бабами присмотрела да на старосту прикрикнула! Почему не чистят пруды?
– Vraiment, Athanas, почему не чистят? – эхом откликнулась ему Елизавета Петровна.
– Почему, почему! – вскипел Афанасий Андреевич.
Но как раз в этот самый час на усадьбу въехала древняя линейка дядюшки Ивана Андреевича, и хозяева бросились встречать дорогих столичных гостей.
Наставив черепаховый лорнет, тетушка Елизавета Петровна наблюдала, как вылезал из линейки Иван Андреевич, потом снова навела лорнет на линейку:
– Mon Dieu, как выросла Софи!.. A voil'a ca, Eugenie!
Перецеловав по очереди всех прибывших, дядюшка Афанасий Андреевич заглянул в пустой экипаж:
– А где же Мишель?
– В Новоспасском высадили, – отвечал Иван Андреевич, – однако обещает быть за нами следом…
Гостей повели в дом, началась суматоха с устройством для них комнат, потом от звонких ахов Евгении Ивановны ожил парк «Версаль»…
Гости не внесли, впрочем, никакого беспорядка. Между столов и музык, тетушкиных десертов и семейных променадов дядюшки находили время и для деловых бесед. На второй день Афанасий Андреевич увел братца в кабинет и плотно закрыл дверь, чтобы не огорчать без нужды Елизавету Петровну.
– Как заплатить проценты по закладной, не предвижу! – сказал в расстройстве Афанасий Андреевич.
Но Иван Андреевич почел нужным прежде всего его утешить:
– Вообразите, братец, от этих процентов все порядочные люди страждут!
– М-да, – согласился Афанасий Андреевич, – однакож пришел я к твердому убеждению: надо что-нибудь перезаложить…
– Почему бы и не перезаложить? Всенепременно перезаложить! – обрадовался Иван Андреевич.
– Однако, – снова расстроился от неприятных мыслей Афанасий Андреевич, – что перезаложить и как?..
Время шло к обеду, а братья, уединившись в кабинете, все еще перебирали деревушки и выселки, мысленно блуждали по лесным угодьям, но ничего подходящего для перезалога так и не нашли.
– Стой, стой! – вспомнил Афанасий Андреевич. – Как вы, братец, смотрите на Ушаковскую пустошь?
– Приятные места, – отвечал Иван Андреевич, – и помнится, будто лес там этак мечтательно шумит…
Стоило Ивану Андреевичу только произнести эту речь, как и в воображении Афанасия Андреевича весьма натурально предстал Ушаковский лес, но за дверью раздался знакомый голос: