Рождение музыканта
Шрифт:
– Athanas, можно к вам?.. Mon Dieu, – сказала войдя в кабинет, Елизавета Петровна, – вы уморите гостей голодом!
– И вечно ты, мать моя, под руку скажешь! – отвечал Афанасий Андреевич, раздосадованный до крайности. – Пойми, Христа ради, ведь дела у нас, дела! – и даже перевел для убедительности на французский: – Les affaires!..
Выпроводив супругу, Афанасий Андреевич безнадежно махнул рукой:
– Опять сглазила! К сожалению, должен огорчить вас, братец: ведь именно Ушаковский лес продан в третьем году на вывоз.
Совещание продолжалось, но результатов так и не было.
Софи сидела в это время
Евгения Ивановна тоже бродила по парку без всякой определенной цели. Уморившись от расспросов, которые тетушка Елизавета Петровна начала вчера и не кончит даже завтра, племянница предпочла отправиться в дальнее путешествие. Этому чуть было не помешала отвратительная лягушка, перепрыгнувшая через дорогу, но, терпеливо выждав, Евгения Ивановна бесстрашно продолжала путь. Ее внимание привлекла музыка, давно несшаяся из людских флигелей. Музыка то умолкала, то снова начиналась, и было похоже, что кто-то твердил заданный урок. Добравшись до музыкантской, Евгения Ивановна храбро залезла на фундамент, ухватилась за раму и осторожно заглянула в окно… А через секунду она стрелой пронеслась мимо Софи и, ворвавшись на террасу, едва не сбила с ног тетушку Елизавету Петровну.
– Ma tante, ma tante, [42] – Евгения Ивановна едва переводила дух от стремительного бега, – Мишель!..
Тетушка Елизавета Петровна приготовилась к обмороку:
– С ним случилось несчастье?!
– Он прячется в музыкантской! Я его нашла!..
– Но как он туда попал?!
Тетушка спрашивала так, будто Мишель угодил по крайней мере в наливной пруд. Но Евгения Ивановна ничего более не могла объяснить. Тогда Елизавета Петровна отправилась в кабинет, где все еще продолжалось совещание.
42
Тетушка, тетушка.
– Athanas, я проникла в вашу тайну!..
Афанасий Андреевич смутился, ибо отнес слова супруги насчет процентов и закладных. Но тетушка истолковала это смущение по-своему.
– Почему вы прячете Мишеля в музыкантской? Pourquoi donc, Athanas?
Эффект получился совершенно неожиданный.
– Он здесь, злодей! – прорычал Афанасий Андреевич и бросился в музыкантскую,
В музыкантской Афанасий Андреевич стиснул в объятиях Мишеля:
– Он здесь, а тетушка, кузины и мы с Иваном Андреевичем понапрасну его ждем!
– И напрасно теряем время, маэстро! – целуясь, выговаривал ему Иван Андреевич.
Мишель клялся, что зашел в музыкантскую только по пути на минутку. Но дядюшки уже вели его под конвоем в столовую.
– Вот он, ma ch`ere! – сказал Афанасий Андреевич. – Изволь-ка объяснить теперь свое поведение, мякинная голова!
– Тетушка! – кинулся к Елизавете Петровне Мишель. – Не дайте хоть вы меня в обиду!
Но тетушка, уже все забыв, хлопотала только о том, чтобы наславу угостить Мишеля.
– Это я вас нашла, Мишель, – склонилась к нему Евгения Ивановна. – Сначала я встретила лягушку, а потом нашла вас…
– Спасибо! – ответил ей Мишель. – При случае не премину и я отблагодарить вас, сударыня!
– Ты опять шепчешься за столом? – прищурилась на Евгению Ивановну Софи.
– И еще подает дурной пример мне! – громко пожаловался Мишель.
– Ах, какой! – с полным недоумением протянула Евгения Ивановна. – Ай, какой нехороший Мишель! – До сих пор она имела о благодарности иное представление.
После обеда все перешли в боковую залу. Там все еще висел на стене живописный замок, а под ним в полном составе сидели музыканты, и скрипач Илья нетерпеливо поглядывал на Афанасия Андреевича.
– Что бы такое сыграть в твою честь, старче? – задумался Афанасий Андреевич.
– Из Мегюля, дядюшка, – просительно сказал Мишель, – сделайте одолжение, из Мегюля!
– То-то, злодей!
Довольный выбором племянника, Афанасий Андреевич уже вынул было из кармана платок, но не успел им взмахнуть, как Мишель взял у Ильи скрипку, стал перед оркестром и, подняв смычок, дал знак к вступлению.
Дядюшка Афанасий Андреевич так и застыл с платком в руке.
– A voil'a cа… – нерешительно начала было тетушка.
– Voil'a, voil'a! – фыркнул на нее дядюшка, заинтересованный сюрпризом. – Хоть теперь-то под руку не говори, мать!
Залу уже оглашали звуки увертюры. Глинка играл, склонив голову набок, взглядывая то на одного, то на другого музыканта. Быстрым кивком иди взмахом смычка он выравнивал ансамбль, умерял и усиливал звучность, и весь оркестр шел за ним покорно и стройно. Он подал знак скрипкам: форте! – и скрипки дружно выбежали вперед. «Тишка, не зевай!» – мигнул кларнету диригент, и Тишка-кларнет, во-время вступив, уже не ковылял за скрипками вприпрыжку, а ловко пошел им наперерез. Тогда диригент с опаской покосился на трубы, но и трубы, смирившись, согласно и мягко запели свою партию.
Глинка стоял перед оркестром сосредоточенный, властвуя над ним безраздельно. Он кинул взгляд на дядюшек, на Софи, упиваясь своей властью, и вдруг понял: близится конец. В самом деле, уже звучали последние такты финала. Потом музыканты опустили инструменты. Увертюра была сыграна вся, до последнего аккорда, и хотя она далеко не в первый раз звучала в этой зале, господину Мегюлю еще никогда не был оказан такой восторженный прием.
– Шампанского! – кричал дядюшка Афанасий Андреевич, взмахивая платком.