Розовый слон
Шрифт:
Ниже упасть нельзя, понял Алнис, наткнувшись на гладкую, негодную покрышку. Мой спасательный круг… Положив голову на него, он лежал и ждал "скорую помощь", потому что не могло быть сомнений в том, что он тяжело ранен. Первую заповедь "скорой помощи" он помнил: пострадавшего зря не тормошить. Он продолжал бы лежать недвижно, но брюхо-то болело. Вывинтил из кожи штопор, ушедший на два витка. Наверху завыла сирена. Сейчас к нему прикоснутся нежные руки женщины-врача, на него будут глядеть синие, сочувствующие глаза и скажут ему: "Вы непременно будете жить! Поломаны только три ребра, один спинной позвонок, слегка проколота печень, но у нас в больнице есть
Не тут-то было. Наверху по дороге протарахтел мотоцикл, но никто не взглянул вниз, где лежал под насыпью во рву художник Алнис Мелкаис. Он был вынужден встать сам. Нагревалась голова. Сняв красную каску, он, одеревенелый и побитый, карабкался по насыпи вверх. А там понял, почему его не заметили.
Как мотогонщик со стажем, Кипен после толчка не полетел в канаву искать местечко помягче, а приземлился там же на дороге, И "скорая помощь" его сразу заметила. Не зря же японская куртка была пылающе красной! Не зря он был самым знаменитым бирзгальским шоссейным кавалеристом! Нежные руки врача действительно коснулись щеки пострадавшего, но это была щека Кипена.
— Возможен внешний перелом лодыжки. Рентген покажет.
— Мои данные… на машине, — лежа уже на носилках, Кипен указал на своего упавшего скакуна, на брызговиках которого еще теперь можно было ясно прочесть: "Мунтис Кипен род. 1950, не женат ул. Лауку 3 группа крови II".
И автоинспектор был уже тут. Казалось, тот же самый, у которого Алнис просил избавления. Осмотрев место происшествия, инспектор опустился на колени около Кипена, который попросил оставить его на несколько минут на поле проигранного боя. Еще и толпа-то не собралась. Кто знает, когда еще суждено будет ему пережить катастрофу в столь же подходящем месте.
— Можешь, Язен, нюхать, я не пил, ты меня знаешь.
— Да я не об этом, — извинился инспектор. — Все будет в полном порядке, Мунтис. Протокол составлю в больнице. Тренировочная поездка…
Теперь инспектор и Кипен заметили и Алниса, потому что тот был длиннее домохозяек в передниках, транзитных шоферов и стайки пожилых людей, которые уже окружили место происшествия. Женщины в годах вытягивали шеи, стараясь увидеть трупы и кровь.
— Есть, есть… — сведущая тетушка рассказывала другой, — полный сапог крови.
— Этот длинный сидел сзади, ногой цеплялся за столбики, поэтому я и свалился, — пояснил Кипен.
— Дурень! Ладно, выясним! — мрачно поглядел на Алниса инспектор и выпалил вопрос: — С какой скоростью ехали?
Рассказать правду о заскоках Кипена! Тогда по крайней мере двенадцать месяцев маленькие дети могли бы смело ходить за хлебом и без риска пересекать улицу. Сколько кур, лягушек, не говоря уже о более мелких животных, было бы спасено! Скрюченный ударом, охрипший Алнис, покрякивал:
— Он ехал… как чокнутый…
— Я не спрашиваю вас о состоянии. Километры!
— Под шестьдесят… — В последний момент Алнис сообразил, что, если он будет говорить правду, его сочтут кляузником, возможно, так подумает даже Инта Зилите. А кляузника Зилите запрезирала бы. Поэтому он решил солгать. — Не больше. Я глядел на циферблат.
— Можете идти, — разрешил инспектор.
— Он сам санитар, — сказала какая-то тетушка, указывая на большую медаль Алниса с красным крестом.
После этого никто и не подумал спросить, нет ли у Алниса какого-нибудь внутреннего перелома. Прихрамывая, Алнис потащился в город.
Тут один старичок, как позже выяснилось, заместитель прокурора,
— Я всегда говорю: не ездите так шибко!
— Я вам что-то хочу сказать на ухо, — шепнул Кипен.
Когда старик нагнулся, пострадавший, собравшись с последними силами, дал ему в ухо, затем, подавляя боль в ноге, даже с улыбкой на губах уплыл в машину "скорой помощи". Уже давно он опасался и ожидал аварию. Боялся, что может сильно разбиться, но и жаждал, потому что теперь у его биографии совсем другая ценность. Кто из знаменитых мотогонщиков мира хотя бы раз не грохнулся? Теперь достигнуто все: "Ява" не особенно побита, нога — если повреждена только лодыжка — никуда не денется, зато вокруг стояло много бирзгальцев.
— Моего тягача… — были его последние слова, когда санитар захлопнул дверцу.
— Сообразим! — отозвался инспектор, и двое мужчин повели "Яву" следом за машиной "скорой помощи".
Блюдя где-то слышанную поговорку: пунктуальность — вежливость простых людей, Бертул всегда в половине девятого, гладко причесанный, приходил в дом культуры. После этого у него, как у творческого работника, ритм дня обычно нарушался с такой же легкостью, как составленная смета. Деньги и время он не умел беречь. Мороженое за двадцать копеек. Хотя было уже заметно, что Нарбут вскружил Азанде голову своим искусством. Одна или две бутылки пива за какие-то пятьдесят — семьдесят копеек. А пиво иной раз чертовски возбуждало аппетит… У замшевых туфель носы уже потеряли бархатистость, блестят, как долго ношенные штаны. С художественным салоном медлить нельзя, иначе придется щеголять голыми пальцами ног!
В то утро, когда запланирована была поездка с Ан-ни в районный центр, он тоже в половине девятого приотворил тяжелые, вооруженные медной ручкой двери дома культуры. Может быть, заменить эту ручку более современной — блестящей колбаской из стальной трубы? Можно бы, но старую ручку в Бирзгале не удастся продать.
В вестибюле слышался стук молотка, падали доски, раздавались шлепающие шаги. Это шумное оживление создавал Нарбут единолично, сегодня он был в клетчатой рубашке, джинсах и кедах. Художник пилил, забивал гвозди, отступал, прищуривал глаз, наклонял голову, отдирал и снова вколачивал гвозди.
— Касперьюст потребовал картинную галерею. И он ее получит. Только добывайте побыстрее фотографии тружеников!
— Оборудовать витрины поручено вам.
— Я художник, я не обязан знать передовиков! Это в вашей компетенции, — обронил Нарбут.
Чувствуя, что Нарбут больше не видит его, Бертул направился в апартаменты дирекции. Жена Касперьюста с дочкой в Риге, сам, должно быть, нянчит внука Хлопотку. Итак, Бертул в полном уединении сосредоточенно изучал документы, которые Касперьюст уже проштудировал и завершил свою работу резолюциями на углах бумаг. Будучи психологом-практиком, Бертул открыл еще одну черту на гладком лице Касперьюста: директору очень нравилось ставить резолюции. Накладывание резолюций полностью компенсировало разницу директорского оклада с той зарплатой, которую Касперьюст получал когда-то, раскрашивая стены дома культуры наподобие узоров на пиебалских полотенцах. В то время он получал две сотни, а сегодня ему отсчитывали только одну сотню. Если за такую зарплату работает квалифицированный маляр, то он по природе слагатель резолюций, всю жизнь ждавший случая, когда авторучка в его руках будет эквивалентна маршальскому жезлу, которым размахивают на театре военных действий.