Розовый слон
Шрифт:
— Нет, не был. Такого я бы сразу узнала. Мне очень нравится, как он дает Карлену своюкровь…
Следующее кафе в универмаге. Продавщица сразу вспомнила предъявленного.
— Был, только что тут был. Все время через плечо наблюдал, кто поднимается и спускается по лестнице, а когда не смотрел, пил кофе и улыбался.
У автобусной остановки, где находилось следующее кафе, то самое, где Бертул намеревался истратить свои последние гроши, Анни встретила его улыбкой, солнечной, как локоны ее волос.
— Все осмотрели?
— Музей сегодня
— Я купила билеты и уже собиралась идти к церкви, на место нашего рандеву. У нас еще двадцать минут.
— Может, зайдем в кафе?
Бертул радостно распахнул перед ней дверь. Это было мрачное кафе, город не чувствовал ответственности за его благопристойность и чистоту, потому что здесь бывали граждане всей республики. Обтерев газетой столик, Анни принесла две рюмочки южного ликера. Бертул сообщил, что ему предложили место в районном отделе культуры:
— Должность считается более высокой, чем моя, но в зарплате разницы нет. Я попросил время подумать. — Это был ход; пусть Анни не думает, что он привязан к Бирзгале. Анни в самом деле стала серьезнее, и ее серебряные серьги колыхались тихо, как вечерний звон.
По дороге домой оба задремали, Бертул сидел у окна, чувствовал плечо Анни, и его щеку щекотали ее волосы, Анни засыпала, и голова ее склонялась на его плечо. Затем она будто встрепенулась и произнесла:
— Простите, — и снова повалилась на него, на сей раз уже без цели, просто уснула на самом деле.
Естественно, что в Бирзгале Бертул проводил Анни до дома. Авоська со свертками мануфактуры и валмнер-ским окороком руки не оттягивала, но все же было рискованно: городок небольшой, и уже завтра все будут говорить, что худрук побывал у Межляжки дома, И вместе с этим известием он будет списан в глазах остальных женщин, то есть общества.
Надо было пройти мимо пустых рыночных столов. Налево в сторону реки сворачивала усыпанная гравием улочка, и они подошли к знакомому по фотокарточке домику — "чернильному пузырьку" за забором из проволочной сетки и за далиями, у которых распускались первые цветы.
— "Лаймдота", "велта рука", "королевское дитя", — Анни мощной рукой, украшенной серебряной цепочкой, нежно прикасалась к цветкам. Далии сейчас в Латвии в моде, хотя красивыми были всегда.
Бертул еще чувствовал хмель под волосами, и ало-зеленый свет предвечернего солнца превращал уединенный сад в иллюстрацию из книжки сказок. Как хорошо было бы здесь же поужинать и завалиться спать… Поди, уж нашлась бы тахта пошире.
— Подождите! — Анни ушла, оставив авоську в его руке.
Ну да, сама войдет со двора и впустит его через белую "парадную" дверь, которую открывают редко. Так и есть! В прихожей в целлофановых мешках висели зимние вещи, вдоль стены стояли в ряд вымытые бутылки для вина будущего года. Потом его ввели в просторную комнату.
— Вот одна комната. Другая маленькая. — Анни кивнула на стену, где под зеленой тяжелой занавеской, наверное, скрывалась
Бертул вздохнул:
— Великолепно! Уютно!
Полированные стулья с велюровыми сиденьями, буфет с закругленными углами, карнизы для штор из сверкающего металла, телевизор накрыт вышитой цветами скатеркой, на ней глиняный кувшин. На стене среди других фотографий он приметил цветное фото размером с тетрадный листок с синим морем, пальмами и белым пароходом.
— Это на память, — пояснила Анни, и от нее веяло тяжелым ароматом лилий. — После средней школы я ездила на поездах дальнего следования, потому что ужасно хотелось вырваться из дома. Есть такое село у реки Салацы. Ну, разве что река, а само село… И так изо дня в день. А хотелось увидеть мир… Поэтому я и поступила на работу в вагон-ресторан.
Другой снимок в полированной рамочке показывал нечто вроде большой каменной корчмы, а может быть, даже замок мелкого помещика в тени старых деревьев.
— Первый муж работал здесь агрономом, мы жили на втором этаже, А теперь уж не хочется никуда ехать, свет повидала…
Так. Первый муж агроном, последний пекарь. Но колец на пальцах было четыре.
— Присаживайтесь, сейчас согрею колбаски.
— К сожалению… через полчаса мне надо быть в доме культуры. Репетиция драмкружка. И не знаю, право, очаровательная, как отблагодарить вас за сегодняшнее радушие…
Анни хлопнула в ладоши, будто этого только и ждала:
— Помогите мне полить огород! Должно быть, высох, как в Туркмении, я там однажды была. — И она исчезла за зелеными занавесками.
Не успел Бертул выкурить и полсигареты, как Анни появилась в халате макового цвета, разукрашенном белыми японскими журавлями. Халат чуть приоткрылся, мелькнули ноги выше колен и без чулок. Как сказать ей, что не может он таскать ведра с водой… Влип. Через кухню они вышли во дворик. За обычным двухэтажным сарайчиком находился сад, черт его знает какой величины — ряды яблонь, красной смородины и вишен исчезали в сторону реки, как в лесу. Это несправедливо. Куда смотрит исполком, если у одного сад величиной с прерию, а, к примеру, Бертулу отпущено столько земли; сколько прилипает к подошвам туфель. Копаясь в земле, люди изнуряют себя…
— Этот уголок мой, — Анни сделала полукруг носиком лейки.
В уголке, кроме яблонь, к сожалению, еще имелись грядки длинного и хилого гороха, стручковой фасоли, моркови и, к несчастью, еще не съеденных гусеницами капустных кочанов.
— Насос у сарайчика. Подносите воду" а и буду поливать.
— Уже бегу… — в болезненной улыбке подергал усиками Бертул.
Бертул вернулся к насосу. Борозды в этих брюкво-бурако-турнепсовых грядках высохли, как пепел. Замша туфель вмиг запылилась, стала серой, как мышиная шкура. Единственные туфли… В какое болото забрел, такие ягоды надо есть. Бертул кряхтя снял туфли и взялся за рычаг насоса.