Розовый слон
Шрифт:
У Бертула грудь наполнилась радостным желанием действовать. Его салоном уже интересуется даже такой общепризнанный трезвый человек, как Зислак! Как только Алнис вернется, пусть тут же отправляется назад с конкретным детективным заданием. Предприятие разрасталось — Шепского теперь можно считать агентом номер два, он будет инспектировать чердаки бирзгальских хибар, построенных в начале века. В городе Салдус, говорят, был найден даже картон, написанный Розенталем, на обратной стороне которого неизвестный старичок резал листы самосада.
В автобусе на районный
— Вам еще не надоело жить в одиночестве в этой обшарпанной будке фотографа? А может, вы вовсе не одиноки, может быть, ночью какая-нибудь зеленая русалка выплывает к вам из реки погреться?
— Анни, это исключено, пока в Бирзгале живете вы!
— Вы всё льстите мне… — Анни повторила известную формулу, которой отвечают застенчивые девицы, уверенные, что на самом-то деле им вовсе не льстят. — Наверняка кто-нибудь уже успел что-либо про меня наговорить. Взять хотя бы того же Касперьюста. Он как-то раз покупал бутылку пива, а я в шутку спросила, есть ли у него разрешение от жены. — Анни глядела на бегущие сосны. — Я и сама могу порассказать правду. С последним мужем я вынуждена была разойтись, потому что ни одну ночь я глаз не могла сомкнуть…
Бертула ужалила ревность, какую испытывает всякий мужчина, если при нем приятная женщина хвалит достоинства другого мужчины.
— В Африке, говорят, такие случаи не редкость. Расовые особенности… — пробормотал он.
— Разве негры тоже сильно храпят?
— Почему… негры должны храпеть? — смутился Бертул.
— Я разошлась с последним мужем потому, что он ужасно храпел. Так был муж как муж, работал в пекарне. Но если хоть немножко выпьет, так от храпа прямо потолок обваливался. А какой же мужчина не выпивает!
— Совершенно верно, — от души согласился Бертул.
— Поначалу думала — выдержу, он всегда приносил свежие пирожные эклеры, но под конец я стала говорить: "Не можешь ли ты спать потише!" Храпун-то сам ни за что не верит, что от его храпа всю ночь оконные стекла дрожат. Проходит неделя, другая. Нет, не могу. Как выпьет и уснет, иди спать в другую комнату. А он, этот Ояр, проснется — нет меня рядом, сразу скандалить. Опять, мол, я от него убегаю. Я потихоньку к врачу ходила, может, имеются какие лекарства. Попалась эта докторша Симсоне, такая тихая, молодая. Думаю, молодых теперь больше учили. Оказывается — ничуть.
— Про невесомость учат, а как избавиться от храпа, не знают, — согласился Бертул.
— Вот именно. Симсоне только смотрит на свои туфли и объясняет мне: храпят люди, собаки, медведи, гориллы и слоны… Мне-то какое дело, что горилла
Бертул вполне верил, что ударить Анни опасно, и торопливо пробубнил:
— Да-да, женщину надо часто любить и редко бить.
— И тогда я сказала: "Убирайся!" Вот так и живу… — Анни вздохнула и опять позволила себе дотрястись до Бертула.
Она рассказала только про одного мужа, но на пальцах было по меньшей мере три кольца. Пусть! Денег на четвертое кольцо у Бертула не было, и достоверно известно, что и не будет. Скорее всего… придется у Анни выпросить те сотни, если найдется музыкальный ящик, про который пронюхал Зислак.
Анни открыла белую сумочку и стала показывать фотокарточки в качестве иллюстрации к биографии.
— В общем-то в Бирзгале Жить можно… Вот где я живу. Мне принадлежит полдома. — Змея-искусительница начинала с дома, не понимая, что у Бертула была душа художника. Здание типа чернильного пузырька, так себе. Оштукатурено, забор из проволочной сетки. За ним далии и в проеме входной двери Анни в купальнике. Значит, на снимке объединено материальное и художественное.
— Домик славный, оконные рамы белые, как нейлоновая рубашка.
— В мой день рождения… — Второй снимок. Свежепричесанные женские головки, мужчины уже без пиджаков, но все при галстуках. Обязательная бутылка коньяка, как символ культуры и ранга. Стол в добровольном соревновании с соседями до последнего предела завален посудой и закусками. И ваза с розами. Только розы, ну, может быть, еще гвоздики или каллы, другие цветы, когда идешь в гости, уже и не цветы. Если бы кто-нибудь принес букет васильков, над ним бы долго смеялись, как над ничтожеством или блаженным. Один верзила, таращась на фотографа, прижал нахально свою бороду а-ля Бауман Карл к щеке Анни. — Муж сестры. — пояснила Анни, догадываясь о ходе мысли Бертула. — Нет ли у вас каких-либо фото с собой?
Хотя Бертулу не принадлежал особняк и единственная жена бросила его еще шестнадцать лет назад, фотографии у него имелись. Из Гауяскалнсского санатория. Бертул посреди танцевального ансамбля. По обе стороны от него по девушке, одетой в смешной русско-венгерско-молдавский национальный костюм. У Бертула под подбородком "бабочка". Затем моментальный снимок — Бертул в единственном числе. Застигнутый врасплох фотографом — в полуобороте, с бокалом вина в руке.
— Красноречиво. Без притворства, — засмеялась Анни. — Подарите мне это.