Розовый слон

Миервалдис Берзинь Янович

— Значит, она вам выдает кофе потому, что вы этот кофе хвалите? — с некоторым сомнением спросил Асарис, потому что был еще в том возрасте, когда не уверены даже в том, могут или нет появиться дети от пользования общим банным веником.

— Еще я ей льщу. Например, что ей идет новая прическа. А вообще-то ей следовало бы снимать шапку, только когда ложится спать. Рассказываю, что у меня справлялись о ней два пятидесятилетних вдовца.

— Вдовцы? — недоумевал Асарис.

— Ну да, слава богу, у нее еще хватает ума на то, что из-за шестидесятилетней старухи, каковой она является, восемнадцатилетние парни стреляться не будут…

— Значит, вы все это выдумываете, чтобы получить кофе?

— Не

просто кофе, а хороший кофе. Какой аромат!.. Пью его и чувствую себя, как на дне рождения, когда торт едят. Моя мать в свое время получала к кофе и торт. Теперь-то Ингелевиц и самой приходится туго. Но я не жалуюсь, с меня хватит и одного кофе. Спасибо ей и за мою мать. Кабы не Ингелевиц, мать никогда бы в жизни не ела пирожных.

Терапевт Асарис, полный юношеского энтузиазма, решил использовать этот случай для того, чтобы на страницах журнала "Здоровье" бороться против чрезмерного увлечения новыми традициями и доказать, что неумеренный кофеизм среди женщин может превратиться в такое же морально-физическое зло, как алкоголизм среди мужчин, что кофеизм порождает лесть и ложь, что лежит в основе всякого преступления. И он решил выяснить все до конца. Диагноз самой пациентки Стрейпы был ясен.

— А почему же Ингелевиц давала торт вашей матери?

— Я уже говорила вам — за подхалимаж. Ну да, ведь вы же приезжий. Старый Ингелевиц имел в свое время булочную, то есть кондитерскую, и некрасивую дочь. То есть эту Ингелевиц. Моя мать мыла полы у них. Однажды мать сказала ей: "Какие у вас красивые волосы!" На самом-то деле волосы у нее были как у немытого пуделя. А мать получила пирожное. Когда же этой Ингелевиц было уже под тридцать и никто не хотел на ней жениться — она ждала принца из Риги, а наших парней обзывала недотепами и деревенщиной, — тогда моя мать, увидев ее в спальне, сказала, что у нее такая же фигура, как у той дамы в книге по истории, у Венеры то есть, у которой отбиты руки. Мать тут же получила кофе и пирожное. Так это помаленьку и началось. Под конец она вышла замуж за подручного старого Ингелевица, который хотел унаследовать кондитерскую и особняк. Но подмастерье не выдержал, потому что она и от него требовала, чтобы он говорил ей три раза в день, что она красива и что он ее страшно любит. Зять Ингелевица не захотел лгать и в сорок первом году в военной суматохе смылся от жены в Цибльскую волость, а теперь, говорили, живет в Акнисте. Но Ингелевиц же не станет терять форс из-за бедности. Мать после войны вроде бы стеснялась пить кофе, но тут старый Ингелевиц начал работать кондитером, хорошо зарабатывал, и вот мою мать стали снова приглашать на кофе с пирожным. Тогда-то мать и сказала: "Вы совсем не стареете! Но за первого встречного не выходите, у вас же такое свежее лицо, как цветок жасмина". И опять все началось. После смерти моей матери я однажды сказала Ингелевиц: "Такой кофе умеет варить только интеллигентный человек". С той поры наступил мой черед. То кофе, то печенье, а там прическа и вдовцы, пока не загубила сердца и нервов. — Стрейпа прикладывала руку к груди, а всевидящими глазами следила за врачом, который, узнав все необходимое, теперь записывал это в историю болезни, затем выдал ей рецепт.

— Вот вам успокоительные лекарства. Употребляйте перед сном, запивайте теплой водой. Главный виновник — кофе. Сразу отказаться от него трудно, но ограничьте дозу. Пейте поначалу только две чашки в день, это будет ноль целых две десятых грамма кофеина, через две недели только одну, по утрам. Тогда вы за день получите только ноль целых двенадцать сотых грамма кофеина, и неприятные ощущения непременно прекратятся.

Упоминание точных цифр, очевидно, подействовало впечатляюще на энергичную Стрейпу. Она смиренно взяла рецепт и простилась.

— А может быть, мне стало плохо еще и потому, что в последние

месяцы мы, то есть Ингелевиц, перешли на новый сорт кофе, который, кажется, очень крепкий. — В дверях она еще обернулась. — Доктор, прошу вас, осмотрите и ее тоже. Раз уж у меня за пять лет сердце и нервы сдали, что ж тогда с ней творится! В некотором смысле она, конечно, тронутая, а так у нее довольно хороший характер. Если у меня поправится здоровье, то, может быть, мы сможем с Ингелевнц хотя бы пить чай?..

Да. Раз уж у Стрейпы сердце превратилось в пульсирующий вулкан, из которого вырывается пламя страха по поводу краденых дров, то не превратилось ли в таком случае сердце Ингелевиц в бесформенный комок ужаса? К тому же Ингелевнц проживала на ого участке. Асарис понимал также и то, что случай с Пигелевиц обогатил бы задуманную нм статью о кофеизме.

Через час он уже стоял у станционного киоска. Чтобы иметь время разглядеть внешность Ингелевиц, он попросил видовые открытки и стал перебирать их. Свои наблюдения он начал снизу. Прежде всего руки. Пальцы костлявые. Кожа вялая, как изношенные и сморщенные перчатки из свиной кожи. Ногти не только покрыты лаком, они чистые. На пальцах целых четыре перстня под золото с большими зелеными, фиолетовыми, красными камнями, видимо стеклами. Сиреневого цвета жакет. Под воротничком блузки в черную крапинку мужского типа бабочка, А лицо? Будет ли оно под стать кольцам и бабочке? Да. Раз увиденное, оно впечатляло и запечатлялось в памяти.

Слой пудры превращал это лицо в осыпанный мукой пергамент, на котором отразилась история всей Римской империи. Мелкокурчавые, скатавшиеся в комочки волосы, которых явно не хватало, чтобы прикрыть кожу головы, могли бы рассказать о том, что в Древний Рим завозили из Африки негров. Права Стрейпа: шапку с такой головы можно снимать только на сон грядущий, да и то лишь в теплой комнате. Нос, большой как серп, свидетельствовал, что во времена великих переселений народов в Риме появились тевтонские племена. А тонкие, теперь подкрашенные фиолетовой помадой губы, с опущенными в презрительной мине римского сенатора уголками, посмеивались над окружением, которому явно непривычен такой комплект деталей лица.

"Если бы у нее был хороший характер и добрая улыбка, то не так бросались бы в глаза ее нос и волосы, — подумал Асарис. — Но, по рассказам Стрейпы, она была капризной и деспотичной по отношению к мужу. Однако ж это, в сущности, не связано с кофе".

Выдержка и холодная внешность делали Ингелевиц похожей на деловую секретаршу крупного директора, и это обстоятельство побудило Асариса говорить прямо. Отложив открытки, из которых он по рассеянности отобрал десять совершенно одинаковых фотоснимков скверика перед Оперой с дородной бронзовой дамой в центре, Асарис сказал:

— Я из поликлиники, терапевт Асарис. Вы живете на вверенном мне участке. Только что ко мне обращалась Стрейпа. У нее оказались больное сердце и нервы. В этой связи меня интересует состояние вашего здоровья, так как вы, по ее словам, уже продолжительное время пьете вместе кофе.

— Не просто кофе, а мой кофе, — приглушенным, но мужественным голосом заметила Ингелевиц и строго вдоль носа посмотрела на Асариса, которого несколько удивило то, что Ингелевиц не выказывала никакого интереса к своему здоровью.

— Простите, — ваш кофе. Эту привычку…

— Кофе не привычка, это стиль жизни, который я соблюдаю еще с юных дней.

— Простите, но нельзя ли кофе… то есть, хочу сказать, изменить этот стиль, к примеру… вечером вы сходили бы в кино.

— Кино я и так посещаю, несколько фильмов снято не без моего участия, — в голосе Ингелевиц прозвучало такое превосходство, что Асарис растерялся.

— Простите. Я как-то не запомнил вашу фамилию. Кого вы играли?

— Не я играю, а моя собственность.