Розовый слон

Миервалдис Берзинь Янович

Я-то видел, что получилось. Одним духом я выпил три особых кофе.

С тех пор я терпеть не могу пьяниц, и горе тому, кто в санатории балуется с бутылкой!"

1961

От кофе они не умрут

Накануне молодому терапевту Асарису поставили на вид, что он недостаточно прислушивается "к жалобам трудящихся на здоровье". Дело в том, что Асарис спросил какую-то посетительницу, что у нее болит. "У меня болит сердце, — ответила

та, — потому что сбежал муж, хоть он и пьяница, но все же муж". Ну, тут Асарис попросил сердечницу закрыть дверь с наружной стороны. "Может быть, у нее болели еще и почки или селезенка. Вы этого не выяснили?" — сделал замечание заведующий поликлиникой. Асарис решил с этого дня относиться к посетителям более чутко и выслушивать абсолютно все жалобы. И когда в кабинет вошла энергичная женщина с глазами как черника, терапевт Асарис попросил ее рассказать все, что относится к здоровью, начиная с молочных зубов, кори и зарождения первой любви, от которой, бывает, мол, возникают душевные заболевания.

— Я Стрейпа, Леонтина Стрейпа. Мне пятьдесят лет. По врачам хожу редко, потому что работаю, — гладко рассказывала она, — но, когда уйду на пенсию, буду заходить чаще, пока не удастся полностью восстановить здоровье, иначе не смогу полноценно отдыхать. Сейчас у меня такой недуг, который не описан еще ни в женском календаре, ни в журнале "Здоровье", а то не стала бы я торчать в очереди перед кабинетом врача. На меня два раза в день нападает страх! В половине девятого утром и в половине шестого вечером. — Стрейпа нагнулась над столом и сверкающими черными глазами впилась в доктора.

Асарису показалось, что во взоре ее можно было прочесть нечто вроде гордости тем, что она болеет недугом, который не описан даже в журнале "Здоровье". "Эдакое замысловатое хвастовство характерно для шизофреников", — промелькнуло в сознании Асариса, и он сказал:

— Вам надо бы обратиться к невропатологу.

— Нет, к терапевту, — твердо ответила Стрейпа, — потому что у меня в такие минуты бывает сердцебиение, дрожат руки и кружится голова.

"При судорогах артерии сердечного венца, стенокардии тоже бывает чувство страха, и именно страх смерти".

— В такие минуты вы боитесь смерти? — спросил Асарис.

— Нет, тюрьмы. Притом самое ужасное, что я довольно долго не могу сообразить, за что меня могли бы посадить. Я тогда стараюсь вспомнить всю биографию, и скажите на милость — у кого в жизни не случалось что-нибудь такое, за что при желании нельзя было бы посадить в тюрьму, хотя бы на несколько дней.

Асарис про себя подумал, что его самого-то не смогли бы посадить в тюрьму даже при большом желании, но Стрейпа продолжала:

— Я тогда вспоминаю, что после войны, когда был лимит на электричество, я два года по ночам заставляла счетчик вертеться в обратную сторону. И в половине девятого мне бывает страшно, боюсь, что меня засудят за это, я дрожу и оглядываюсь по сторонам. В половине шестого я опять вспоминаю, что однажды я купила у какого-то шофера пять кубометров березовых дров, потому что на дровяной площади рынка было пусто и я совсем замерзала. Может статься, что шофер сам купил те дрова, и на меня опять нападает страх, боюсь, что меня привлекут к ответственности за скупку краденого добра. На другой день к половине девятого меня начинает трясти оттого, что зимой я посыпала тротуар солью, и сердце так и колотится — дум, дум…

— Достаточно. Значит, периодический страх и сердцебиение, — прервал ее Асарис. О недозволенных сделках он не желал больше ничего слышать, потому что вспомнил, что сам он позавчера где-то как-то купил подшипник для мотоцикла, который нельзя достать в магазине

и числится он только в каталоге запчастей. "Мы, некоторая часть населения, в известной мере еще грешны, — подумал он про себя, — только не все испытывают страх из-за этого".

— Сердце колотится, и с вечера не могу уснуть, — добавила Стройпа.

— Периодически два раза в день… — размышлял Асарис, регистрируя симптомы в своей мозговой картотеке и прикидывая диагноз. — Вот ли у вас каких-нибудь периодических вредных привычек?

— Теперь нет. Вредные привычки у меня были в детстве, когда я каждый вечер грызла ногти. Тогда мне тоже было страшно, как бы не схлопотать от отца по уху. Но ногти я грызла в последний раз тридцать… тридцать семь лет тому назад.

— А все же не совершаете ли вы какое-либо действие повторно дважды в день? — продолжал допытываться Асарис.

— Два раза умываюсь.

— Вряд ли от этого. Чистая кожа как раз способствует сну. Подумайте еще.

— Дважды переодеваюсь. Когда иду на работу и когда возвращаюсь. Но белье я не снимаю, так что это не должно бы вызывать страх, что кто-нибудь увидит меня… ну, голой. Еще дважды… Я дважды пью кофе. В восемь часов и в четыре, но кофе…

Асарис навострился:

— Покупаете в зернах или просите помолоть?

— Покупаю в зернах, так что домашнего помола. Две чайных ложки на чашку кипятка. Уж пить, так пить.

— И давно так пьете?

— Пятый год.

"Это получается по меньшей мере 0,1 кофеина в одной чашке. Четыре раза — примерно 0,5 в день. Страх, сердцебиение возникают через полчаса после приема кофе, когда начинается действие кофеина. Пять лет…"

Персональная электронно-вычислительная машина терапевта Асариса выбросила диагноз: хроническое отравление кофеином, то есть кофе. Но так как диагноз был найден слишком быстро и без усилий, а у пациента и связи с этим могли бы возникнуть сомнения в его качестве, Асарис решил еще побеседовать, чтобы больной остался уверенным, что выяснено все до последних мелочей. И так, выслушивая сердце и измеряя кровяное давление, Асарис продолжал разговор:

— Удары сильные. Давление повышенное. Значит, пьете уже пять лет?

— Да. С тех пор, как умерла моя мать и я начала ходить к Ингелевиц на чашку кофе.

— К Ингелевиц на кофе? Нельзя ли подробнее?

— Ну, к той, которая торгует в киоске у вокзала. Она на одиннадцать лет старше меня.

"Если женщина без причины упоминает возраст другой женщины, то это верный признак того, что она стареет", — отметил психологическую деталь Асарис.

— А раньше моя мать пила с ней кофе лет тридцать, — продолжала Стрейпа.

— Как это: ваша мать тридцать, а вы пять лет просто так, за здорово живешь, пьете кофе у Ингелевиц?

— Нельзя сказать, чтобы просто так. Мы за это доставляем ей удовольствие.

— Удовольствие?

— Мы ее хвалим. Вы разве не знали? В городе это давно все знают. Правда, теперь уже об этом особенно не говорят. Из старшего поколения мало кого осталось, а у молодых женщин только крашеные волосы да колготки на уме. Кто же, кроме меня, скажет, что у нее очень хороший кофе. Когда иду на вязальную фабрику, на работу, забегаю и выпиваю две чашки. Я уже так привыкла, что впрямь чего-то не хватает, если не выпью кофе. Как будто где-то пуговицы не застегнуты. Когда возвращаюсь с работы, опять забегаю. В это время она еще сидит в киоске, но кофе у нее с собой, в термосе, и такой же ароматный. В нашем городе больше нигде такого кофе нет. Сын как-то раз повел меня в ресторан. Там? Там было нечто коричневое в чайном стакане. Выпила я только потому, что за это было уплачено. Но у Ингелевиц — это кофе!..