Ртуть
Шрифт:
— Просто… поставь его на тумбочку. Я… выпью позже. — Каждое слово давалось ему с трудом. Его тело было так напряжено, что казалось, сухожилия на шее и руках вот-вот лопнут.
— Я не оставлю тебя здесь в таком состоянии, идиот. — Я забралась на кровать и приподняла его голову. Мне потребовалось немало усилий, чтобы просунуть руки под его плечи и приподнять его торс настолько, чтобы я могла пристроиться сзади, но я справилась. Прислонившись спиной к изголовью, я позволила ему прижаться ко мне так, что его голова оказалась у меня на животе, а мои ноги — по обе стороны от его тела. Он не протестовал, когда я поднесла стакан к его губам и осторожно влила в рот немного воды. Ему потребовалось много времени, чтобы напиться,
— Теперь ты можешь идти. Я думаю, это… проходит.
Он нес полную чушь. Если судить по его дрожи, то следующий приступ только начинался.
— Я никуда не пойду.
Волосы мокрыми темными прядями прилипли к лицу. Его глаза встретились с моими, и мое сердце замерло на два удара, когда я увидела ртуть в его правом глазу. Она пульсировала, закрывая почти всю радужку, оставляя лишь маленький полумесяц зеленого цвета, пробившийся сквозь нее.
— Я заставлю тебя уйти, если… если придется, — выдавил он из себя.
Заставит меня? О, он бы заставил меня, не так ли? Этот гребаный мудак. Я пыталась помочь ему, а он решил оттолкнуть меня. Как он мог так бесить, даже когда был беспомощен и терял сознание от боли? Я ответила ему четко, чтобы не осталось никакого недопонимания.
— Если ты используешь клятву, которой добился от меня обманом, чтобы заставить меня покинуть эту комнату прямо сейчас, я никогда не прощу тебя. Я найду способ сделать твою жизнь абсолютно невыносимой. И вообще, пока мы здесь и так мило беседуем об этом, ты больше никогда не будешь принуждать меня против моей воли. Ты меня услышал? Ты понял?
— Мне не нужно…
— Я не шучу, Фишер. Если у тебя есть хоть капля уважения ко мне, если я тебе хоть немного небезразлична, ты никогда, никогда больше не будешь принуждать меня. Ты меня понимаешь?
Он облизнул губы, прожигая меня взглядом. Несмотря на то, что он видел меня перевернутой, он, похоже, смог разглядеть ярость на моем лице, потому что его веки сомкнулись, и он слабо кивнул.
— Я… понимаю.
— Отлично. А теперь перестань прогонять меня. Я остаюсь.
Снова кивок.
— Хорошо.
Следующие четыре часа — не один, не два, четыре — были тяжелыми. Оникс прятал нос в простынях, когда очередная волна боли и исступления накрывала Фишера. Я держала его изо всех сил, когда его тело сводило судорогой и он выгибался на кровати, но это, похоже, не помогало, и я позволила ему напрягаться и дрожать. Цепочка на шее Фишера прилипла к его коже, кулон со скрещенными кинжалами, обвитыми виноградными лозами, покоился во впадине горла, мокрый от пота, а я смотрела на эту проклятую штуковину, недоумевая, какого черта она не выполняет свою функцию. Все дело было во ртути. В этом у меня не было никаких сомнений. Даже если бы я не заметила, как сильно она растеклась по его радужке, я бы догадалась об этом по словам, которые постоянно звучали в глубине моего сознания.
Аннорат мор!
Аннорат мор!
Аннорат мор!
Гремело в моих ушах.
Несло мрачное предзнаменование.
В самые темные часы ночи, когда луну, должно быть, закрыли тучи, а в комнате сгустились тени, Фишер ненадолго затих.
— Расскажи мне что-нибудь. Отвлеки меня. Иногда бывает легче, когда… я думаю о другом.
Я провела руками по его плечам, поглаживая большими пальцами его напряженные мышцы, как делала это весь последний час. Я не удивилась, когда чернила под его кожей подобрались ближе к тем местам, где наши тела соприкасались. Я смотрела, как они поднимаются по моим пальцам, образуют странные формы, превращающиеся в руны и тонкие узоры, по мере того как они продвигались вверх. Была большая
— О чем тебе рассказать? — спросила я.
— О чем угодно. Расскажи мне о своей жизни… до всего этого.
Я немного посидела, размышляя над его просьбой. Я не знала, с чего начать. Было много того, чем я не хотела делиться. О многом не хотелось вспоминать. Опасные уголки моего сознания, в которые я не хотела возвращаться.
Голова Фишера сдвинулась на моем животе.
— Почему ты так хмуришься? — спросил он. Я опустила взгляд и обнаружила, что он смотрит на меня. По его лбу больше не катился пот. Дрожь, казалось, тоже немного утихла. Облегчение.
— Я не знаю. У меня очень мало светлых и счастливых воспоминаний о Зилварене. — Последние несколько часов я много раз прикасалась к коже Фишера, поэтому, даже не задумываясь об этом, провела пальцем по его лбу, по виску, убирая мокрые волосы с лица. Он закрыл глаза, его ресницы были тонкими и изящными, как мазки черной туши на бледной коже.
— Я не хочу яркого и счастливого, — хрипло прошептал он. — Я хочу настоящего.
Это было тяжело услышать. Такие слова от мужчины, отказывающегося отвечать на мои вопросы о нем, вполне могли заставить девушку закричать от ярости. Но мои подозрения, что Фишер связан каким-то словом или магией и действительно не может ответить, в какой-то момент укрепились в моем сознании, как факт. И тем не менее. Он лежал в моих объятиях, беспомощный и уязвимый во всех смыслах этого слова. Обнаженный. Я тоже могу немного побыть уязвимой.
— Мой отец умер, когда мне было два года. Я его даже не помню. Моя мать была на четвертом месяце беременности Хейденом, когда это случилось. Песчаная дюна обрушилась на торговый форпост на стеклянных равнинах. Его либо раздавило, либо он задохнулся насмерть, одно из двух. А когда мы потеряли источник дохода, моя мать стала проституткой, — прямо сказала я. В Зилварене это не было секретом. Все знали Айрис Фейн — либо по обмену читов на ее время, либо потому, что другие женщины в нашем округе целыми днями громко жаловались на то, что среди них живет распущенная женщина. — Она продавала свое тело в основном за еду и воду, но и деньги тоже зарабатывала. Ее клиентами в основном были стражи. Люди Мадры. Пять дней в неделю она работала в этом месте рядом с рынком. «Доме Калы». Там была своя охрана, так что женщины по большей части были в безопасности. Один крик из спальни — и пять здоровенных ублюдков выбивали дверь и вытряхивали все дерьмо из того, кто доставлял неприятности. Но иногда она работала и дома. Чтобы свести концы с концами. Я наблюдала через щель в двери ее спальни, когда приходили стражи, величественные и гордые, облаченные в свои золотые доспехи.
— Мужчина, у которого я когда-то училась. Элрой. Он любил ее. Она была красива и полна… огня. Время от времени он приходил в дом и что-то чинил. Но он никогда не домогался ее. Он был не таким. Сколько раз он заботился о ней, когда какой-нибудь дворцовый страж избивал ее в нашем доме… — Я покачала головой, рассеянно накручивая на палец прядь влажных волос Фишера.
— Она не хотела, чтобы я пошла по ее стопам, поэтому заставила его пообещать, что он возьмет меня работать в кузницу, как только я стану достаточно взрослой. Мне было десять, когда я впервые вошла в его мастерскую. А моя мать? К тому времени она уже начала заниматься контрабандой. Все начиналось с кусков металлолома. То, что можно было переплавить в оружие. Поначалу Элрой с удовольствием помогал ей. Делал кинжалы. Небольшие ножи. Мама раздавала их своим подругам в «Доме Калы», чтобы они могли защитить себя, когда работали дома. Но потом она стала приносить домой мечи и щиты. То, за что ее могли убить, если бы поймали.