Ручеёк

Петров Юрий

— Не спеши, подожди малость, разве тебе со мной не о чём поговорить, разве ты не знаешь меня?..

— А чего ждать? — равнодушно ответил Васёк.

— Смотри, какой гордый! Можно подумать, что ты не хочешь идти со мной сторожить коней… Хочешь, я возьму тебя сегодня?

— Правда? Честное слово, правда?.. — просиял Васёк. Вернувшись домой, он влез на чердак, разыскал там свой кнут и вечером отправился на конный двор к дяде Ехрему. Оттуда они погнали лошадей к Тростниковому оврагу, в ночное…

Первая ночь с табунами не была спокойной. Со стороны леса показались чёрные тучи. Дядя

Ехрем лёг и задремал на меже. Слышно было, как кони старательно жуют сочную траву.

— Пожалуй, будет гроза, — сделал вывод дядя Ехрем, поглядывая на небо.

— Но если будет большая гроза, мы табун загоним под мост, дядя Ехрем, — деловито ответил Васёк.

— Это верно, — согласился табунщик, — лошадь — скотина не глупая, сама понимает, где лучше скрываться от ливня. Летний дождь скоро проходит, и возвращаться в деревню не стоит… А может, и не будет…

Васёк отогнал коней от посевов. Молнии вспыхивали всё ярче и ярче. Погромыхивал гром, хотя дождя ещё не было, и кругом стояла тишина. Только однообразно журчал ручей в овраге.

— Ой, наверное, молния ударила в дуб! — вскрикнул Васёк, когда сверкнула ослепительная вспышка.

— Не бойся! Ночная гроза обманчива. Всякая молния кажется близкой, — ответил дядя Ехрем, кутаясь в свой поношенный дождевик.

— В такие грозовые ночи я никогда ещё не бывал в открытом поле, — оправдывался Васёк, подсаживаясь к лежащему дяде Ехрему. — Страшно всё-таки.

— Ничего, сынок, — успокаивающе говорит табунщик и, позёвывая, поднимается и садится рядом с подпаском. — Такова она, жизнь-то, Васёк, — вздыхает дядя Ехрем. — А я на своём веку ещё не такое видывал, брат…

— Неужели страшнее бывает? — робко спрашивает Васёк.

— Что было, то было, и быльём поросло… В молодые годы я всякое видел, — отвечает дядя Ехрем мальчугану, встаёт и идёт к табуну.

А над лесом, совсем близко, беспрерывно сверкают яркие молнии и грохочет гром. Но лошади как ни в чём не бывало жуют траву. Лишь матери чаще обычного подают голос отставшим сосункам. А жеребята, задрав голову, тревожно ржут и бегут на зов матерей.

Над самой головой раздаётся страшный грохот; под ногами (так показалось Ваську) покачнулась земля. Вернувшись к подпаску, старый табунщик берёт свой брезентовый дождевик подмышку и решительно говорит:

— Айда, Васёк, сомкнём табун и поставим его под мост Эртемена.

Затем сильно ударил своим длинным кнутом и стал сгонять коней в плотный кружок.

Когда кони укрылись под широким мостом, оба табунщика вышли на песчаную насыпь, оглядели кругом — нет ли где ещё какой лошади? Крупные капли дождя ударили о настил; совсем близко, над головой, сверкнула ослепительная молния, потом ещё и ещё. Соседняя дубрава, речная долина, телефонные столбы и старые дубы осветились, как на экране кино, и снова исчезли.

Табунщики, спасаясь от ливня, соскочили под мост. Вдруг над головой раздался конский топот и громыханье кованой телеги. Было слышно, как ездок погоняет коня.

— Взгляни, Васёк, кто там проезжает так поздно. Доброму коню и в дождь не дают покоя…

Поднявшись на мост, Васёк заметил подводу и громко крикнул:

— Кто едет?..

— Ишь, какой голосистый! Ты лучше наблюдай за табуном,

у вас одна лошадь забрела в посевы и направляется к нижнему оврагу.

Васёк по голосу узнал дядю Михея, односельчанина. Он, видимо, ездил в район и там задержался.

Услышав про отлучившуюся лошадь, Васёк оробел. Шутка сказать: лошадь может пропасть, а его, Васька, дядя Ехрем больше не возьмёт с собой. Хуже того, дядю Ехрема обвинит правление в потравах. Пересчитав коней, они оба убедились, что ушёл из табуна Одноглазый, мерин вороной масти, известный своим бродяжничеством.

— Делать нечего, Васёк, — сказал старый табунщик, вынимая из кармана своих широких штанов трубку, — съезди, пригони бродягу.

Васёк, не сказав ни слова, застегнул пуговицы своего пиджака, развязал узду, с которой не расставался, и отправился ловить Верного, чтобы оседлать его.

Дождь начал утихать, но вода, не успевшая впитаться в землю, хлюпала под ногами Верного и разлеталась по сторонам.

Долго ездил Васёк по ночному пустынному полю. Через час до старшего табунщика долетела звонкая песня.

Чей-то молодой голос, бодрый и весёлый, выражал своим пением неподдельную радость, удовлетворённость собой и всем миром!

Эх, ты, песня! Всякий, кто услышит тебя, кто поймет [I тебя в ночной глуши, невольно взволнуется и призадумается. Как прекрасна природа! Какая светлая жизнь! И как эту природу надо ценить!

Но кто это заливается в степи? Оказывается, Васёк, ведущий в табун пойманного Одноглазого.

После грозы дядя Ехрем выпустил табун из-под моста. Застоявшиеся кони просились на волю, рвались на луг.

— Долго ты пропадал, парень, — сказал недовольным голосом дядя Ехрем, увидев Васька.

— Еле разыскал, — ответил подпасок.

— А далеко он зашёл?

— Да нет! Он был у сломанной старой берёзы…

После дождя воздух особенно чист. Где-то в кустах неугомонный дергач-коростель дёргает свою ржавую цепочку. За деревней, у дальнего леса, всё еще пламенели вспышки молний. Эта гроза, видимо, напомнила старому табунщику о минувшей войне, о пушках, о страшной артиллерийской канонаде. Табунщик вспомнил, как он, находясь на войне, на изрытых снарядами полях, скучал по этим полям, по этим табунам коней, заботливо выращенным им когда-то.

— Не нужно этого больше, не нужно! — сказал он вслух.

— О чём это вы, дядя Ехрем? — спросил подпасок, со страхом подумав, что старый табунщик не разрешает ему больше пасти табун.

— Я про войну, Васёк… Нехорошая эта штука, война…

— Вы, дядя Ехрем, везде бывали, всё знаете…

— Бывал, знаю, — прервал его табунщик. — Ты лучше расскажи, как разыскал конька-бегунка?

— Да так, поездил и разыскал. Когда мы вышли с Верным в ржаное поле, ноги и колени у меня промокли насквозь. Еду по мокрой ржи, а оглянуться назад не смею: так и кажется, что кто-то пробирается за мной и вот-вот схватит за шею холодной шершавой рукой… «Ты же табунщиком хочешь стать и тебе нельзя бояться», — говорю сам себе. Потом, преодолев страх, остановил лошадь, оглянулся — никого нет… Прислушался. Что-то впереди шумит негромко: «шуп, шуп, шуп», а что это, не знаю. Неужели, думаю, забрался в рожь леший, чтобы нагнать на меня страху?