Руда
Шрифт:
— Ладно, что воротился, Егор. Моя башка худо варит такое. Письменность надо. Три дня ходил по подьячим, — без бумаги не слушают, а то еще: «какое твое дело?»
— Кто продал? Кому?
Обрываясь, заменяя половину слов гневными взмахами руки, Кузя рассказал, как было дело.
— Ничего. Этому делу помочь можно. — Егор повеселел. — Лизавета откупится — и всё.
— А деньги где взять? Крестна была у Мосолова. Бает, выкупу сто рублей надо.
— Но-о?.. Сто? Да всё одно. Я
— Было бы чего.
— Будет, Кузя. Сейчас я переоденусь, пойду к главному командиру. Авось, обойдется.
Умылся кое-как, надел коричневый кафтан, в карман переложил маленький увесистый мешочек. Всё в этом мешочке — и выкуп Лизы, и освобождение Дробинина, и демидовская погибель, и Егорово счастье…
Важно, стараясь не сбиваться на торопливый шаг, Егор прошел сени Главного правления, обе палаты.
В ожидальне стояли просители. Значит, прием идет. Секретаря не видно. Еще лучше — прямо к Татищеву, такое уж дело. Рукой в кармане ослабил завязку у мешочка — и вошел.
Две спины перед столом: одна — в зеленом мундире, другая — серая, согнутая, просительская.
А за столом — Егор увидел это, когда сбоку протиснулся к столу вплотную, — не Татищев, а начальник Конторы горных дел майор Угримов.
Вот так же помутилось в голове Егора, когда пустынник Киндей неожиданно схватил его сзади за локти. Нет, теперь было хуже: там на один миг растерялся, а теперь стоял, смотрел на длинную челюсть майора, по которой сползала капелька пота, и терялся всё больше. Рука всё сжимала мешочек в кармане.
Угримов поднял к нему лицо, нахмурясь, но, не успев разгневаться, подождал минутку и обратился к стоявшему у стола человеку в зеленом мундире (это был лесничий Куроедов):
— А всего коробов угля они вывозили? — Записал цифру. К Егору: — Чего тебе?
Егор глотнул, переступил:
— К его превосходительству…
— К Василию Никитичу? Поезжай в Оренбург. — Тут узнал Егора: — Это ты пошел на Пышму и пропал?.. С рудой вернулся, а?
— Нет, Леонтий Дмитрич…
Майор с большим подозрением выкатил глаза на Егора. Тот опять смолк.
— Выйди, дурак! — заорал вдруг Угримов.
«Ругаешься? — вспыхнув, подумал Егор. — Ладно, ругайся. Посмотрим, что вскорости скажешь». — Повернулся, вышел из кабинета.
Он не понял, боялся понять, что такое: «поезжай в Оренбург». Первого встречного писаря спросил, где Татищев.
— Уехал в Орду.
— Надолго?
— Совсем уехал.
— Как совсем?
— Начальником Оренбургской экспедиции.
Егор ошалело хлопал глазами. Всё рушилось.
— Давно уехал?
— Три дня. Вместо него советник Хрущов.
— А что там, в кабинете, Угримов
— Хрущова замещает.
«Ой, беда!.. Догонять Татищева? — первая мысль. — Да где его догонишь! И думать нечего. Три дня… Кроме Татищева, никому о золоте нельзя сказать. Место хранят Демидовы. Кто же, кроме Татищева, посмеет на них ополчиться? Нет, надо скорей припрятать золото».
Спускался по каменным ступенькам и на каждой задерживал ногу. Пугал и завтрашний день: будет разговор с Юдиным, с Угримовым… Золото оттягивало карман бесполезном и опасным грузом. Для Лизы ничего не сделал. Деньги нужны, много, вот теперь же, а где их взять? Продать бы половину песка на выкуп, да кому продашь? Только попадешься.
Внизу, у крыльца, ждал Кузя. Подбежал, с надеждой заглядывал в глаза, ничего не спрашивал.
— Худо, Кузя. Татищева-то нет.
— Ну, давай как по-другому пытаться, — прохрипел охотник.
— Не знаю, как еще. Одна надежда была.
— К Мосолову идем.
— Ты не был еще у него, Кузя?
— Нет. Один-то я не хотел итти. Как слова к горлу подступят да застрянут — озлюсь, натворю чего. Шибко его не люблю.
— В Шайтанку надо, выходит.
— Здесь Мосолов.
— А Лиза?
— Лиза в Шайтанке. Я там был.
— Как она? Плачет, поди?
Кузя отчаянно посмотрел на Егора и промолчал.
— Ну, идем!
Квартира Мосолова была в демидовском доме за базарной площадью. Просторный двор за сплошным заплотом порос травой. От колодца к двери амбара протянута веревка, на ней висят разноцветные камзолы, епанчи, шубы, просто штуки сукна… Здоровенная баба в синем сарафане колотит прутьями по развешанным вещам. Клочья шерсти, пыль так и летят из-под прутьев.
Егор спросил про Мосолова. Баба зло высморкалась, ткнула, не глядя, рукой на среднее крыльцо, опять принялась выколачивать.
За крыльцом были темные сени, за сенями — кухня. Чисто, просторно. На полу — тканый ордынский ковер, на большом столе — рисунчатая скатерть. Русская печь размером своим напоминала о мраморных обрывах на Чусовой. Пахло суслом. За столом кучер Пуд припал к большому жбану и только глаза скосил на вошедших.
— Прохора Ильича повидать надо, — сказал Егор.
Кучер не ответил. Сопя, запрокидывал жбан всё выше, горло вздувалось и опад а ло от молодецких глотков. Дно жбана задралось выше головы.
— Фу-у! — дохнул Пуд и стукнул пустым жбаном по столу. — Отдыхает Прохор Ильич после обеда.
Пуд тяжело поднялся и ушел за печь. Слышно: стукнули на пол два сапога, звякнула металлическая пряжка, заскрипела под шестипудовой тяжестью кровать.