Рука майора Громова
Шрифт:
Холмин пожал плечами и на его лице отразилось нечто, вызвавшее у Бадмаева чрезвычайное удивление.
— Вы что же, не верите? — спросил начальник отдела удивленно и насмешливо.
— Сомневаюсь, — коротко ответил Холмин.
— Какие могут быть сомнения? Все ясно и понятно, — загудел Бадмаев. — Эта растреклятая «рука майора Громова», растрепавшая у меня все нервы, явственное дело рук Шелудяка. Он давно под меня подкапывается, вот и придумал подходящий фокус. Вы моего заместителя не знаете. Он очень хитрая и коварная бестия.
— Не похож Шелудяк на «руку майора».
— Так
— Я и не утверждаю, что убийца или убийцы четырех ваших работников призраки.
— Тогда, кто же?
— Пока неизвестно. Посмотрим. Выясним.
— Ну, вам-то, положим, выяснять не придется. В этом деле мы теперь разберемся сами. А вас я должен буду… изолировать.
Сердце Холмина тревожно дрогнуло.
— То-есть, как изолировать? — спросил он.
— Как обычно. В камере-одиночке, — ответил энкаведист.
— Позвольте! Ведь вы обещали выпустить меня на волю.
— В том случае, если вы найдете «руку майора Громова». Разве вы ее нашли?
— Но ведь я же работал для вас.
— Мало ли кто на нас работает. Всех не наградишь. Выпустить вас на волю никак невозможно. Вам известно о нашем отделе слишком много, не подлежащего оглашению. За вашу работу для отдела вы будете пользоваться в тюрьме некоторыми привилегиями: усиленный паек, часовая прогулка, кровать с матрасом и одеялом, ну и всякие там мелочи. Вот все, чем я имею возможность отблагодарить вас.
— Что-ж и на том спасибо, товарищ начальник, — с горечью сказал Холмин.
— Гражданин начальник, — поправил его Бадмаев.
Эта поправка убедила Холмина в том, что начальник отдела не шутит и на душе подневольного детектива, волею энкаведиста возвращаемого в «первобытное состояние», стало так тяжело, как еще не бывало никогда. Сразу рушились все его мечты о свободе, об Ольге и счастье. Стараясь скрыть дрожь и тоску в голосе, он произнес, в безнадежном раздумье:
— Значит, я заключенный по-прежнему.
Бадмаев подтверждайте мотнул подбородком.
— Да. Сейчас я вызову конвоиров…
Он потянулся к телефону, но, в это мгновение, от сильного толчка дверь открылась и, нарушая все правила внутриотдельской дисциплины, в кабинет ворвался юнец в мундире с лейтенантскими знаками различия — личный секретарь Бадмаева. Его физиономия представляла собой олицетворение ужаса и паники: щеки мелового цвета, вытаращенные округлившиеся глаза, посеревшие трясущиеся губы, крупные капли пота на лбу. Прическа над лбом торчала дыбом, хотя и была напомажена. Он подбежал к столу Бадмаева и крикнул срывающимся истерическим голосом:
— Товарищ начальник!.. Он ходит!.. Ходит!..
Бадмаев рассерженно прогудел:
— Не впадайте в панику! Кто там еще ходит?
Перепуганный секретарь, заикаясь, с трудом выдавил из себя: — М-майор Г-громов.
— Где? — быстро спросил его, давно ожидавший чего-либо подобного и поэтому не растерявшийся Холмин.
— Там… там… в коридоре, — тыкал трясущейся рукой гонец, в сторону двери.
Бадмаев попытался приподняться с кресла и не смог.
— Опять… опять… опять…
Холмин выскочил в коридор и здесь увидел следующее:.
Несколько энкаведистов в страхе жались к стенам по обе стороны ковровой дорожки, а по ней шла высокая фигура в длинной армейской шинели с поднятым воротником и в фуражке, козырек которой был надвинут на лоб. Она двигалась медленно, как бы плывя в воздухе и едва касаясь ногами земли.
За своею спиной Холмин услышал тяжелое сопенье вставшего, наконец, с кресла Бадмаева и прерывистое дыхание его секретаря.
Фигура в шинели медленно прошла мимо них, направляясь к повороту коридора и Холмину показалось, что он чувствует исходящее от нее веяние смерти. С трудом пересиливая это чувство, он крикнул:
— Стреляйте же кто-нибудь! Стреляйте скорее!
Фигура остановилась, обернулась к нему и по коридору разнесся ее глухой, монотонный голос, который потом уже, спустя несколько дней, энкаведисты назвали замогильным:
— В меня нельзя стрелять… Я уже расстрелян…
Электрические лампочки с абажурами, горевшие под потолком коридора, ярко освещали его лицо и, взглянув на него, Холмин невольно содрогнулся от ужаса, смешанного с отвращением. Перед ним было лицо умершего или убитого давно, по крайней мере, с месяц тому назад: безжизненное, матово-бледное, местами покрытое желтизной и липкой влагой смерти и уже начавшее разлагаться; между распухшими, почерневшими губами виднелись оскаленные зубы, прикусившие язык: — тусклые, неподвижные глаза мертво смотрели из полуопущенных синих век.
Руки в широких рукавах шинели поднялись вверх, цепко ухватились пальцами в черных перчатках за воротник и опустили его, обнажив затылок. Он был залит кровью, а посредине его, глубоким вдавленным пятном, чернела рана.
Кто-то из энкаведистов, жавшихся к стенам, испуганно ахнул. Фигура в шинели, протяжно застонав, двинулась дальше. Еще несколько шагов и она скроется за поворотом коридора. Кое-как пересилив охвативший его страх, Холмин крикнул ей вслед:
— Кто вы? Майор Громов?
Не оборачиваясь, фигура в шинели ответила монотонно и глухо:;.
— Нет… Я только рука… правая рука майора Громова…
В тот же миг она скрылась за поворотом коридора и уже оттуда, еле слышно, как вздох, донесся ее голос:
— Убийцы майора Громова будут убиты рукой майора Громова…
Нервы кого-то из энкаведистов не выдержали и тишину, на несколько секунд сковавшую коридор, разорвал неистовый панический вопль:
— Товарищи! Спасайся, кто как может!
Энкаведисты бросились врассыпную, прячась по своим кабинетам и Холмин остался в коридоре один. Минут пять простоял он неподвижно, стараясь стряхнуть с себя ужас, навеянный на него появлением «руки майора Громова». Наконец, это ему удалось и профессиональное любопытство пересилило все остальные его чувства.