Рукопись Бэрсара. Сборник
Шрифт:
– А у горбатого Равла корову сглазили, третий день не доится. Бабы на старую Гинар сказали, он и пошёл, в ноги сунулся.
– А она?
– А она за палку! «Сроду, – говорит, – своим не вредила! Не уйдёшь, – говорит, – на самого порчу наведу!»
– Что правда, то правда. На Малских выселках она раз всех кур сглазила, полгода не неслись, а нам от неё одно добро.
– А у старой Иморы сына убили, который день голосит. Сноха-то её тяжёлая, говорят, на святого Ларета рожать.
– Ой,
– А у кума Либара сына забрали. Они уж и проводы справили. Нас звать хотели, да Гинар не велела. «Худой, – говорит, – знак, чтоб вдова провожала. Уж он винился, винился. Гостинец прислал.
– Тьфу ты, господи! Нашёл вину! Живой бы воротился, а мне…
– Многих забрали? – спросил Баруф.
– Почитай, с каждого двора. Уже троих убили.
– А ты замуж не надумала?
Суил засмеялась, а Зиран сказала со вздохом:
– Двоим отказали. Она не хочет, а я не велю. Время-то, вишь, какое? Лучше уж девкой остаться, чем вдовой.
Очень горько это прозвучало, и Суила спросила торопливо:
– Дядь Огил, а ты у нас поживёшь?
– Я-то поживу, а тебе надо опять в город.
– Когда?
– Завтра.
– Одной, что ли?
– С Тиламом.
Я повернулся к Баруфу, встретил насмешливый взгляд и молча отвёл глаза. Суил заметила, как мы переглянулись – этот чертёнок все замечает! – и деловито зевнула.
– Ой, и притомилась я что-то. Вещий сон тебе, дядь Огил. И вам, добрый человек.
Зиран проводила её взглядом и мигом убрала все со стола.
– Небось, и вы умаялись, путь-то неблизкий. Я тебе, Огил, наверху постелю. Льёт-то льёт, а неровен час, кто завалится.
Ушла – и Баруф с насмешкой глядит на меня. Напрасно он ждёт, что я заведусь. Это будет смешно, а я не люблю быть смешным. Я просто спросил – надеюсь, спокойно:
– А если я не пойду?
– Суил отправится одна. А на дорогах опасно.
– Вам, конечно, больше некого послать?
– Представьте себе, – сказал он уже без улыбки. – Взяли одного из связных… Он многих знает… Если сломали…
– А Суил?
– О ней он не знал.
Мы ночевали на чердаке в блаженном тепле меховых одеял, и утром Баруф едва растолкал меня. Молча разбудил, молча оделись и молча спустились вниз.
Суил уже ждала за столом. Я подумал, что на неё приятно смотреть.
У каждой эпохи свой эталон красоты. Я считал красивыми бледных, угловатых женщин Олгона, и Суил не казалась мне ни хорошенькой, ни миловидной. Не подходило это к её крепкому телу и румяному, дышащему здоровьем лицу. Милая, славная я…
– Садитесь, садитесь, – заторопила Зиран. – Путь неблизкий, дорога – хуже некуда.
Баруф кивнул и сказал осторожно:
– Ты бы побрился, Тилам.
– Пожалуй, – согласился я, усмехнувшись.
Но все хорошее скоро кончается, и мы уже месим грязь на тропинке, срезающей петли лесной дороги. Суил с Баруфом идут впереди, он что-то тихо ей говорит, она помалкивает и кивает. А я за ними: сутулюсь, ёжусь, кутаюсь в отсыревший плащ, и на душе чёрт знает что. И раздражение, и страх, и щекотливое любопытство.
– Тилам! – Баруф остановился, поджидая, – осторожней, ладно? Не горячись. Если сможешь, вообще ни с кем не заговаривай.
Суил верно поняла мой взгляд и быстренько за меня вступилась:
– Ой, дядь Огил, зря! Говор-то у них не вовсе чистый, малость на кеватский смахивает, да в городе оно не худо. Только вы, дядь Тилам, больше на «ры» напирайте. Мы-то «ры» скоро говорим, а у кеватцев оно шариком катается.
– Если «дядя», тогда «ты».
– Ладно, будь по-вашему. Только тогда уж дядя Тилар, оно привычней.
Огромный овраг лёг на пути, и Баруф остановился. Стоял и глядел, как, цепляясь за ветки, мы спускаемся вниз, а когда он исчез за кустами, я чуть не вернулся к нему. Мгновенный холодный страх: вот теперь я один, по-настоящему один в этом мире. И мгновенное облегчение: наконец-то я один, по-настоящему один… сам по себе.
Перебрались через овраг, пошли по дороге, а потом лес расступился и зажелтели поля.
– Не ко времени дождь, – сказала Суил. – Полягут хлеба, наголодаемся.
– А ты давно Огила знаешь?
– Да годков шесть, то ли семь, ещё как отец был жив. Кабы не он, нам с матерью да ребятами только по миру идти.
Вздохнула и замолчала, и мы перетаскивали на ногах грязевые пласты, пока нас не обогнал чуть ползущий обоз. Три тяжело нагруженных повозки прошлёпали мимо, а четвёртая остановилась.
– Не в город? – спросил небритый возница.
– В город, добрый человек, в город!
– Ну так лезьте, пока сборщик не приметил.
– Господь вас спаси! – сказала Суил и вспорхнула на скамеечку рядом. Я кое-как устроился позади.
– Отколь едете?
– С Тобарских пустошей. Сено войску везём. Все выгребли, ещё сам и вези. Тьфу! – возница сплюнул в сердцах и вытянул без нужды хворостиною лошадь. Та только кожей дёрнула, но не ускорила шаг.
– А вы откуда?
– С Малка, – быстро сказала Суил.
– Далеконько. Это же какая беда вас гонит?
– Истинно, что беда, добрый человек! Брата на святого Гоэда забрали, а в дому без меня пять ртов: мать, да невестка, да маленьких трое. Оно и выходит, что мне услуженье идти. Дядя вот проводить вызвался.