Руны огненных птиц
Шрифт:
Ситрик, уловив знакомые слова, решил прислушаться.
– Она могла ошибаться. Покров излечит от болезни и проклятия, но не от… старости. Иначе бы колдуны, все, кто умеет ткать из крапивы и льна, жили бы вечно.
Холь вздохнул.
– Я говорил Ситрику, что дорога наша лежит в одну сторону. Как раз хотел добраться до твоего чертога и остаться здесь зимовать. Я не хочу идти дальше и рисковать своей жизнью. Наверное, я бы и вовсе предпочёл остаться здесь.
– Здесь?.. В мире, где нет смерти, – протянул Вёлунд.
– В мире, где нет смерти, – повторил Холь.
– Она
– Может, я смогу его уговорить. Он его раздобудет, а я подожду здесь, в чертоге альвов. Может, он найдёт такой отрез, какого хватит и мне, и проклятой.
– Ему ещё делиться покровом с Лесным ярлом.
– Он найдёт!
– И не пропадёт без тебя?
– Я… я думаю, да.
– Холь, тебе не нужен Зелёный покров. Всё, что тебе нужно, – это смелость. Можешь остаться у меня в гостях, отправить паренька одного в Ве, но не рассчитывай на покров. Глупость сказала хульдра. Ты не болен.
– Что, если я умру уже завтра? – Голос Холя дрогнул. Ситрику послышалось, что мужчина с трудом подавлял слёзы. – Я слишком беспечно обращался с тем временем, которое мне было отведено. Я не знаю, сколько мне осталось. Это страшно.
– Ты, верно, позабыл, каково это – быть человеком. – Вёлунд мягко рассмеялся и похлопал Холя по плечу. – В этом вся прелесть и весь ужас жизни – ты не знаешь, когда умрешь. Но ты привык быть неуязвимым.
– Привык. Что будет после меня?
– Новая жизнь. И боги умрут однажды. Боги умрут скоро, но мир на этом не закончится.
Холь помолчал немного и, верно, отпил немного пива.
– Я останусь, Вёлунд. Я не пойду дальше. Здесь огонь, как и прежде, не жжётся. А там, за стенами усадьбы… Я обжёг руки впервые за, может быть, тысячу лет!
– Огонь гаснет в тебе.
– Я помню, как мой учитель обжёг ступню, пройдя по углям. Он погиб всего через несколько дней. Он был убит, но он… не восстал, как было прежде. – Холь глубоко и прерывисто вздохнул. – Раз уж мне осталось так мало, то я предпочту растянуть свою жизнь в чертогах альвов.
– Твоя правда, – заключил конунг-кузнец.
Ситрик отшатнулся от стола, крепко сжав кувшин, и, пока ни Холь, ни Вёлунд его не заметили, быстро пошёл прочь. Он остановился лишь у дерева, под которым оставил Альвейд, однако девушки там уже не оказалось. Вместо неё в тени сидели уставшие музыканты. У одного из них за спиной лежала тальхарпа, завёрнутая в плащ, – инструменту было жарко близ костров. Меж ними сидел и Орм, и, заметив Ситрика, тот осторожно кивнул гостю. Парень кивнул ему в ответ.
Ситрик опустил у корней дерева кувшин и плюхнулся рядом, прислонившись спиной к стволу. Он закрыл глаза, тяжело дыша. Ему было сложно понять, что он сейчас испытывает. Он не мог ни выудить, ни даже подцепить ниточку из того спутанного клубка, в который превратились его мысли и чувства. Альвы разговаривали и смеялись, но парень слушал их вполуха. Смешно
Ситрик лёг на траву, уставившись в крону ясеня. Листва шумела на ветру, и в звоне её была своя лёгкая, еле слышимая мелодия. Нужно было навострить слух, чтобы услышать её сквозь треск костров, смех и счастливые выкрики.
Мысли в голове смолкали от количества выпитого, а вот голоса альвов и музыка становились громче: Ситрик услышал, как на другой стороне поляны поют и подыгрывают на флейте.
– А ты чего не играешь? – спросил он у музыканта, когда тот принялся рассказывать Орму о своём новеньком инструменте. Как он успел понять из разговора, звали его Эгиль.
– Руки заняты. – Эгиль усмехнулся и приподнял над головой большой рог, полный мёда. Такой и в самом деле никуда не поставить – только держать.
– Хочешь, я подержу? – предложил Ситрик, приподнимаясь на локтях.
– Вот хитрец. – Эгиль хохотнул. – Только не выпей всё.
Ситрик не стал признаваться, что ему куда интереснее было послушать игру альва, чем выпить мёд.
Эгиль достал тальхарпу, уселся удобнее, подложив под зад брёвнышко и свёрнутый плащ. Взял в правую руку смычок и осторожно коснулся им струны, свитой из конского волоса. Полученный звук ему не понравился, и Эгиль, развернувшись спиной к костру, принялся подкручивать колки, всё целуя и пытая смычком струны. Наконец ему понравилось звучание, и музыкант, заправив за ухо прядь светлых волос, принялся играть.
Это была не односложная танцевальная мелодия, какие Ситрик привык слышать на пирах и танцах. Это был вой ветра и лай охотничьих собак, звук, с которым крылья сокола разрезают воздух, шум моря и гул надвигающейся грозы.
Эгиль трогал смычком струны, тонкие напряжённые пальцы его бегали по конскому волосу, легко находя нужный отзвук. Лицо его было красиво и серьёзно в этот момент. Он слушал себя и мелодию, чуть прикрыв глаза. Тело его покачивалось в такт, и пальцы то сильнее, то легче прижимали струны. Игра Эгиля была прекраснее всех поэтичных слов, что когда-либо доводилось слышать Ситрику. Она вытесняла всё прочее из мира и становилась им. В этом новом мире не было тесно, не было жарко, но было тревожно. Волнение это не было злым или напуганным, оно было трепетным, точно внутри тела все жилы превратились в струны, звенящие в такт.
Забывшись, Ситрик отпил из рога. Эгиль, заметив это, косо улыбнулся и, в последний раз позволив прогреметь грозе над морем, закончил игру.
– Прости, – пробормотал Ситрик.
– Пей, не стесняйся, – произнёс Эгиль. – Лучше мёда не сыщешь во всех мирах.
Ситрик отпил снова. Мёд был сладок и душист, пах луговой пыльцой, а цветом напоминал растопленное золото. И пьянил куда лучше пива.
Тряхнув головой, Эгиль снова заставил тальхарпу петь. И теперь меж струн звенели щиты и мечи, голосили валькирии, насаживая на копья стальное небо. С воинов тёк пот битв, лишая их сил. Жалили стрелы, вонзались в плоть с леденящим душу свистом. И крики. Всюду были крики. От звуков становилось всё страшнее, а в сердце рождалась жестокость. Гул битвы звучал, как скорое предзнаменование неотвратимой смерти.