Русь (Часть 1)
Шрифт:
Подождали еще немного и пошли спрашивать Митрофана.
– Ай еще не выходил?
– спросил удивленно Митрофан.
– Не видать, - сказали мужики.
– Должен сейчас выйти. Пойду посмотрю.
Он вошел в дом, но сейчас же вернулся.
– Что за оказия! Он сейчас только тут был на дворе.
Мужики оглянулись кругом по двору.
– А сердитый был?
– спросил староста.
– Да, ничего себе...
– сказал Митрофан.
– Телята свои подвернулись под руку, так, батюшки мои, сколько крику было.
– На чем бы злость ни сорвать, только б душу отвести, - сказал кто-то.
– То-то вот, сидели бы посмирней, вот бы и не звал никто.
–
– Может, еще не выйдет.
– Сам позвал, да не выйдет, чай, у человека голова на плечах, а не лукошко.
– Значит, задержался, зря не стал бы народ томить, - сказал Федор после некоторого молчания, как всегда стараясь найти какое-нибудь оправдание факта, минуя вину самого человека.
– Небось пилюлю готовит, - сказал Андрей Горюн, - они все так-то, держит, держит народ, а потом и подвезет. Нас уж кто только не обувал.
– Пилюлю, говорят, готовит, - сказал тихо маленький Афоня, повернувшись к своему приятелю, длинному молчаливому Сидору, который выслушал это молча, медленно моргая глазами.
Фома Коротенький с палочкой ходил около дома и, приподнимаясь на цыпочки, заглядывал в окна.
– Ничего не видать, - сказал он шепотом, повернувшись к тем, кто смотрел на него.
Все недовольно молчали. Митрофан стоял около кухни (обычное местопребывание его в свободное время), курил трубку и, сплевывая, оглядывался иногда по двору и к воротам, отсло-няясь спиной от притолоки, и даже пожимал иногда плечами. Это становилось странным.
Митенька Воейков, идя от Житникова после часовой беседы с ним, морщился при досадных и позорных воспоминаниях о подробностях этой беседы. Потом, войдя в ворота своей усадьбы и наткнувшись глазами на огромную толпу мужиков, окружавших его балкон, оторопев, замер на месте. У него вдруг упало и испуганно забилось сердце. Почему-то мелькнула нелепая мысль, что они пришли его убить. Он с замирающим сердцем напрягал всю силу своего соображения и не мог никак придумать, зачем они могли прийти к нему в таком количестве. Потом вдруг вспомнил, что он сам же велел их позвать. Но он вовсе не подозревал, что Митрофан сгонит сюда целую деревню.
Митенька свернул с дороги и, обойдя через сад, зашел со стороны черного хода, откуда мужики не могли его видеть.
Увидев Митрофана, выжидательно посматривавшего в сторону ворот, он поманил его пальцем, стоя за углом дома. Митрофан, увидев хозяина, вскинулся к нему руками, как это делают, когда находят того, кого считали без вести пропавшим, и торопливыми плывущими шажками подбежал к нему.
– Ты что, с ума сошел?
– сказал Митенька шепотом.
– А что?
– удивленно спросил Митрофан.
– Да всю деревню-то пригнал...
– Для разговору пришли, - сказал Митрофан.
– Вы сами приказывали.
– Да ведь я тебя просил двух-трех человек привести, а ты...
– Чем больше, тем лучше, - отвечал Митрофан.
– Самый злейший недоброжелатель никогда не додумается сделать того, чего ты каждый раз ухитряешься настряпать, - сказал расстроенно владелец. Что я с ними буду делать? Ну, пойди к ним, скажи, что меня задержали, я сейчас выйду.
Митенька почему-то бегом пробежал на черный ход, в потьмах сеней наткнувшись на пустое ведро, которое загремело и покатилось. Мысленно послав к черту и ведро и Настасью, он вошел в кабинет. Нужно было наскоро сообразить, о чем говорить с народом.
Делать это ему приходилось первый раз в жизни. Хотя он вырос в деревне, около этого народа, пользовался трудами рук его, а потом вся юность его была высшим служением этому народу и искуплением перед ним своей
При встрече с знакомыми мужиками у него, правда, находилось в запасе несколько фраз и вопросов, которые давали возможность поддержать дружеский соседский разговор минут на пять. Вопросы эти касались большею частью обычных тем: состояния погоды весной, летом и предполагаемого урожая. Иногда, - впрочем гораздо реже, - разговор принимал другой харак-тер, если мужичок жаловался на какого-нибудь помещика, обидевшего его. Тогда Митенька всегда принимал сторону мужичка и говорил, что все помещики эксплуататоры, пьющие кровь из народа, и что народ только тогда начнет жить и развиваться, когда сбросит их с своей шеи.
Иногда такой разговор возникал при встрече с незнакомым мужичком.
– А вы, стало быть, не помещик?
– спрашивал мужичок.
– Какой же я помещик, - говорил Митенька, - что угодно, только не помещик.
– А откуда сами-то будете?
– Да вон, из усадьбы, - отвечал Митенька.
– Из Воейковской... так как же не помещик?..
– говорил мужичок и сейчас же замолкал, как замолкает проштрафившийся человек. А Митенька, покраснев до корней волос и растеряв-шись, тоже не знал, что сказать. "Как им объяснить, чтобы они поняли раз навсегда, что я не помещик, никто..." думал он, морщась иногда после такой беседы. Затруднение было оттого, что слишком низка была ступень сознания народа, чтобы понять его, Дмитрия Ильича. Причем у него всегда было чувство вины перед мужиком еще и за то, что умственный труд его, культур-ного человека, был, несомненно, легче физического труда мужика, не только легче, а был прямо баловством в сравнении с тем напряжением сил, какое делал мужик. И Митенька иногда неволь-но делал утомленное лицо, если встречался с кем-нибудь за садом во время своего уединения и умственной работы, чтобы не думали, что это ему достается легко. Но лицо еще можно было сделать утомленным, а дворянские руки, не знавшие никогда работы, трудно было в момент такой неожиданной встречи превратить в трудовые и мозолистые.
В последнее время он избегал всяких бесед даже один на один, так как чувствовал некото-рую робость и тревогу, что, если разговор затянется, вопросы о весне, урожае иссякнут и ему не о чем будет больше спрашивать. Это чувство было похоже на то, какое он испытывал на балах, когда боялся, что не найдет, о чем говорить со своей дамой.
А теперь вдруг Митрофан ему удружил, согнав целых две слободы мужиков. Конечно, он культурный, интеллигентный человек, соль земли, ее мозг, и ему было что противопоставить их слепой силе. И к тому же в новой полосе жизни ему легче было защищать перед ними свое право на жизнь, право, которого у него не было в старой жизни с ее отречением от личного блага во имя блага большинства. Теперь он прямо мог сказать, что он такой же человек, как и они, что он тоже хочет жить, иметь свое место на земле. Хотя его место было несколько больше, чем у них, даже взятых в совокупности, но это не его вина, а вина государства и исторических условий.
– С чего же начать?
– спросил себя Митенька, потирая лоб.
– Может быть, так и начать с исторических условий, в которых развивается общество, а потом...
– Я им объяснил, - сказал Митрофан, просунувшись боком и плечом в дверь.
Митенька с досадой оглянулся на него.
– Хорошо, хорошо, не мешай.
– И вдруг увидел, что потерял нить мысли. Пошершавив по своей привычке в затруднении макушку ладонью, он выглянул из-за шторы на собравшийся народ и на цыпочках отошел.