Русская миссия Антонио Поссевино
Шрифт:
— Люка!
Тот встрепенулся, словно очнувшись ото сна, и огляделся. Увидев Истому, поднялся со стула.
— Благодарю. Грацие, — сказал Истома и указал слуге на дверь. — Ступай.
Когда он покинул спальню, Шевригин достал бумаги и пересчитал: все двадцать три листа были на месте. Он уселся на стул и стал кидать записи в камин — по одному, по два листа, тщательно перемешивая их кочергой и следя, чтобы бумага прогорала полностью, и даже сам пепел измельчая в серый порошок, чтобы не сохранилось ни одно слово, ни одна буковка от собранных им сведений о нравах папского двора, о явных и тайных направлениях европейской политики и о планах Рима
Наутро Шевригина разбудил Люка. Слуга тормошил его за плечо, взволнованно тараторя:
— Господин, вставай, вставай! К тебе от папы приехали, очень важный человек. Говорить с тобой хочет.
Истома поднял голову: Люка, убедившись, что он проснулся, стоял в шаге от кровати, держа в одной руке кувшин с водой, в другой — полотенце. У его ног зеленел помятыми боками медный таз. В Риме металлические вещи на удивление быстро покрывались плёнкой окислов. Истома ещё вечером обратил внимание, что даже серебряные миски, которые он поставил под ножки своей кровати для защиты от клопов, стали значительно темнее, чем в момент покупки. Хотя тут, возможно, сыграла роль налитая в них вода. И лишь оружие, казалось, не было подвержено ржавчине, но это скорее была заслуга капралов папского войска, нещадно наказывающих солдат за ненадлежащую сохранность оного. А уж у аристократов явиться в свет с пятнышком ржавчины на шпаге было равнозначно позору.
— Господин, — повторил Люка, протягивая кувшин, — изволь умыться. Тебя ждут.
Прохладная вода прогнала остатки сна. Интересно, кому он понадобился? И почему такая срочность? Или, может, здешние нравы предполагают ранний подъём, и лишь он, предоставленный самому себе, валяется на кровати, сколько влезет?
В коридоре Истома увидел Паллавичино, который, протирая заспанные глаза, направлялся в сторону столовой. Значит, разговор будет за завтраком. Так кто же к ним приехал?
За накрытым столом сидели герцог Сорский и тот монах, что во время аудиенции принял у Истомы письмо и передал его. Антонио Поссевино! Они о чём-то негромко разговаривали. Увидев Истому, монах встал и, мягко улыбаясь, молча приветствовал его кивком головы. Герцог указал на места за столом:
— Садись, дорогой гость. Прости, что подняли тебя так рано. Но при дворе день начинается сразу после восхода солнца, а приближающийся момент твоего отъезда заставляет нас завершить начатые дела. С тобой будет говорить Антонио Поссевино, который назначен посланником к твоему царю. А теперь прошу всех отдать почтение моему угощению.
И герцог первым принялся за еду. Вслед за ним взяли ложки и остальные. На завтрак были поданы бобы с бараниной.
"Выходит, я должен показаться этому монаху дурачком, — подумал Истома. — Что же он за человек? Судя по тому, что на аудиенции стоял рядом с папой — из особо приближённых. Стало быть, прощелыга".
Он сделал блаженное лицо и сказал:
— Рим — хороший город. Мне понравился.
Поссевино, внимательно выслушав переводчика и посмотрев на Истому в упор, от чего у того словно колючая волна от лба до подбородка прокатилась, ответил:
— Римская история насчитывает более двадцати трёх столетий. За это время случались и взлёты, и падения. И жители сумели накопить изрядный опыт в области устройства городской жизни. Неудивительно, что он нравится многим. И я рад, что Рим понравился и тебе, дорогой посланник.
Истома, стараясь сохранять
— Нам предстоит совершить совместное путешествие от Рима до Москвы, и мне хотелось бы иметь рядом надёжного друга.
Истома сделал удивлённое лицо:
— Разве я давал повод усомниться в том, что я друг? Да и государь мой отправил меня к папе для того, чтобы завести дружбу для совместных действий против безбожного султана турецкого. И чтобы папа указал королю литовскому и польскому Стефану Баторию на невозможность проливать христианскую кровь, и на то, что нам всем следует объединиться против басурман.
Поссевино наклонил голову, словно соглашаясь с ним, между тем в голове его клубились совсем другие мысли: "Разумеется, этот варвар пытается врать, но общие представления о том, как следует вести политику, у него полностью соответствуют его сути, то есть дикарские. Представление о тонкой политической игре у него отсутствует совершенно".
— Я придерживаюсь того же мнения, дорогой Северин-ген, — ответил Поссевино, — и я чрезвычайно рад этому. Теперь, когда мы решили, что являемся единомышленниками, нам следует обсудить некоторые вопросы, касающиеся нашего путешествия.
— Какие же?
— Посольство будет двигаться на север через Венецианскую область, затем на Прагу и далее — в Речь Посполитую. Полагаю, для тебя этот путь не совсем приемлем, не так ли?
Истома сокрушённо вздохнул:
— Я буду с вами только до Праги, а через Речь Посполитую мне путь заказан. Уж больно поляки чванливы и не любят русских. Если я последую и после Праги с вашим посольством, мне наверняка придётся рубиться со многими, и я допускаю, что меня даже могут зарезать исподтишка или выстрелить в спину. Я готов биться в честном бою, но от подлости защититься невозможно. Поэтому я поеду на север — в Любек и далее морем на Русь.
Поссевино согласно кивнул головой:
— Это разумное решение. Боюсь, даже если папа защитит тебя посольской грамотой, там, вдалеке от Рима, многие поляки не посчитают это достаточным основанием, чтобы отпустить тебя живым. — Он поморщился. — Очень буйный народ.
Хорошо вышколенные слуги убрали со стола тарелки с остатками бобов и баранины и поставили блюда с жареной рыбой и вино, тут же разлив его по бокалам. Поссевино, пригубив вина, поднял свой бокал и внимательно посмотрел через него на окно, затем, уже без бокала — на хозяина дворца:
— Знаю, ты всегда был ценителем хороших вин. А это по описанию напоминает мне…
— Фалернское, — перебил его герцог.
— Откуда?
— Мои люди основательно изучили древние источники, поэтому виноград для его изготовления, — герцог кивнул на вино, — сажали именно там, где наши предки возделывали лозу для фалернского, — на склонах горы Массико в Кампанье. И именно тот сорт, который указывал Колумелла [102] , — Альянико.
Поссевино отпил из бокала:
102
Колумелла — древнеримский агроном, оставивший обширные записки по земледелию.