Русская миссия Антонио Поссевино
Шрифт:
— И я сделаю всё, что в моих силах, — ответил Поссевино, — и надеюсь, — тут он посмотрел на брата Гийома, — на помощь лучшего нашего знатока московских дел.
Брат Гийом молча склонил голову.
— Сын мой, — обратился папа к Поссевино, — ты уже выбрал, кто отправится с тобой в Московию?
— Да, ваше святейшество, — ответил тот. — Это брат Стефан из хорватских земель, уроженец Богемии брат Андрей, брат Паоло из Кампаньи и коадъютор брат Микеле Мориено, миланец [99] .
99
Стефан
— Одобряю твой выбор, — ответил папа, — двое из четверых — славянского корня. Возможно, это послужит на пользу при обращении в католичество народа общего с ними происхождения.
— Это соображение я учитывал при выборе спутников, ваше святейшество, — ответил Поссевино. — Но кроме этого, они — грамотные и преданные Святому престолу братья.
— Сын мой, — обратился папа к Гийому, — пусть тебя не смущает, что тебя нет в составе посольства. Ты принесёшь больше пользы, если станешь действовать тайно, а московиты даже не будут знать о твоём существовании. Именно поэтому ты не участвовал во встрече с этим Северингеном, но сам мог хорошо рассмотреть его. Каким ты его увидел?
— Это чрезвычайно умный и проницательный человек, — просто ответил брат Гийом.
В кабинете повисла тишина. Краткая характеристика, данная братом Гийомом русскому, настолько отличалась от общего устоявшегося мнения о гонце московского царя, что её следовало сначала переварить в сознании. Первым рассмеялся кардинал Комо:
— Да этого не может быть! Он целыми днями бродит с герцогом Сорским по Ватикану и разглядывает женские прелести на картинах и скульптурах. На его родине такого он не увидит!
— А чем он занимается вечерами? — спросил брат Гийом.
— Герцог утверждает, что русский частенько посещает римских весёлых дев. Он даже купил новое платье, чтобы выглядеть как житель Рима.
— В Московии я тоже всегда ходил в русской одежде, — ответил брат Гийом.
Папа и Поссевино переглянулись: неужели брат Гийом прав, и Томас Северинген уже не меньше трёх недель пропадает по вечерам из герцогского дворца неизвестно куда? Хотя… даже если так, он вряд ли сумел в столь короткий срок найти себе осведомителей — пусть шляется, где хочет. Да и итальянского он не знает. Но… Папа нахмурился:
— Сын мой, русский заявил, что не знает никакого языка, кроме родного, да ещё немного — латынь. Как ты оцениваешь его слова?
— У меня есть некоторые основания сомневаться в его словах, ваше святейшество. В то время, когда мне довелось скрытно наблюдать за ним, я обратил внимание на интересную особенность. Иногда случалось, что в его присутствии некоторые начинали по-итальянски обсуждать между собой вещи, не предназначенные для чужих ушей. Ведь при дворе все знают, что русский лишь немного знает латынь, но не итальянский. И он на мгновение как будто останавливался, и лишь то, что он вёл со своим собеседником разговор через переводчика, позволяло ему быстро собраться.
— И что это значит? — с тревогой спросил папа.
—
В кабинете вновь повисло молчание.
— Надеюсь, никто при дворе не был настолько глуп, чтобы вести в присутствии русского разговоры, касающиеся нашей предстоящей миссии? — спокойно поинтересовался брат Гийом.
Оценив смущение присутствующих, он добавил:
— Возможно, это не для каждого очевидно, но сомнение должно быть всегда. Я и предположить не мог…
— Хорошо, сын мой, — перебил его папа, — он пока в Риме, и даже если ты прав, то… До Москвы дорога дальняя.
Он не договорил, но все и без того поняли, что хотел сказать понтифик. Если наблюдения брата Гийома верны, то доехать до Москвы русскому не суждено.
Глава девятая
ПОДГОТОВКА К ОТЪЕЗДУ
Истома ежедневно проверял, на месте ли его записи. Он понимал, что выкрасть их могут в любой момент — да вот тот же Люка, приставленный ему в услужение, и утащит. И способы русской тайнописи им наверняка известны, поэтому им останется только нагреть письмо над пламенем свечи, а уж знатоков русской грамоты здесь хватает — в этом Истома теперь не сомневался! Конечно, они вряд ли пойдут на столь открытое вмешательство в его дела, ведь злить русских сейчас — не в их интересах. Но народ здесь живёт премудрый — вдруг да нашли возможность сделать невидимые чернила видимыми, а потом снова невидимыми?
Он задумался и мысленно обругал себя: что ему стоило с самого начала писать тайное письмо ещё и литореей? Достаточно — литореей простой, а уж какие буквы какими следует заменять, о чём они с Андреем Щелкаловым договорились загодя, ещё в Москве, — это у него навсегда отпечаталось перед внутренним взором. Сегодня ему не нужно было ехать к Орацио с Джованни, поэтому он решил посвятить вечер на переписывание бумаг. Сначала он переписал письмо, которое служило прикрытием, — о Риме, здешних нравах, картинах, скульптурах. Также переписал заметки о Венеции, об Арсенале, о приёме у дожа. Записки, составленные во время пути от Балтики до Адриатического побережья, в том числе во время нахождения в Праге, он трогать не стал — всё равно там межстрочные промежутки были пустыми — просто не о чем писать. Ну, авось ещё пригодятся!
Когда он дописывал последние листы, чернила на первых уже высохли. Теперь Истома стал нагревать старые бумаги и переносить проявившиеся записи на новые листы — тоже молоком, но уже с использованием литореи. Дело это оказалось небыстрым, и Истома провозился до самого вечера. Когда Люка пришёл звать его на ужин, Истома засовывал в походную сумку обновлённые записи, а перед ним на столе лежал целый ворох старых бумаг. И оставлять их здесь совершенно не стоило!
— Господин посланник, герцог просит тебя к столу.