Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)
Шрифт:
Если отбросить людоедскую демагогию, утверждающую, что нравственность есть понятие классовое, не считать нравственность перчаткой, то как согласиться с пафосом вот этих строк:
Пей, товарищ Орлов, председатель ЧК,
Пусть нахмурилось небо, тревогу тая.
Эти звезды (!) разбиты ударом штыка,
Эта ночь беспощадна, как подпись твоя!
Пей, товарищ Орлов, пей за новый поход!
Скоро выпрыгнут кони отчаянных дней!
Приговор прозвучал, мандолина поёт,
И
Я вставил тут свои восклицательные знаки — и зря: ведь надо бы их ставить после каждого слова!
Тем более, что Владимир Маяковский Светлову позвонил, услышав эти стихи, и всячески их расхваливал.
Интересно, что и поныне на Западе гадают — какие именно круги в советских верхах были пружиной экспансии… Не гадать надо, а советских поэтов читать! Они всё, всё выбалтывают! Все государственные — особенно идеологические — тайны!
У Светлова же главное то, что впервые в русской поэзии в его стихах восхваляется палач! И не тот, оперный, в кумачовой рубахе, а этот — под кумачевым знаменем! (Вот вам и "милость к падшим призывал", но — по-советски…)
Кто-нибудь попробует оправдывать Светлова тем, что не читал же он в двадцатых годах "ГУЛАГ", только не оправдание это. Во все времена находились порядочные люди, не закрывавшие глаза на на уничтожение целых классов общества или целых наций…
Вторая излюбленная тема Светлова — впрочем, она уже и в этих строках мелькнула — это призыв к агрессии против Европы, оголтелая пропаганда войны. Кстати, официально в СССР запрещённая. В этой теме Светлов несколько впереди паровоза, куда больший экстремист, чем средние пропагандисты даже того очумелого времени. Они уже твердили стыдливо-оборонческие речи вроде "нас не трогай, и мы не тронем", а поэт в подаче этой темы оставался ближе к циничным и откровенным формулировкам Геббельса, чем к лицемерной сталинской фразеологии:
Крепчает обида, растет и внезапно
Советские трубы затрубят на Запад.
Советские пули дождутся полета!
Товарищ начальник, откройте ворота!
Это — 1927 год. А вот что он написал годом позднее:
Мы десять лет надеемся и терпим,
Пока под взрывы пушечных зарниц
Проскачет эскадрон нетерпеливым темпом
Через барьер разрушенных границ.
И дождался-таки Светлов! Тринадцать лет еще ждал. А потом не всё, правда, так вышло, как ему виделось, но ведь поэт-то — не пророк! Не пушкинские всё же времена! Советский ведь поэт!
А впрочем, и не тринадцать лет — меньше, ведь при разделе Польши с Гитлером светловские эскадроны и скакали "через барьер разрушенных границ"! А пару дней спустя Молотов на сессии Верховного Совета сказал: «Польша, этот ублюдок Версальского договора —
Основное, как все помнят, горьковское требование к соцреализму — «показывать жизнь не такой, как она есть, а такой, какой она должна быть», то есть, выдавать желаемое за действительное.
Светлов осуществил это в стихах даже раньше, чем Горький выдумал!
"И вожди, простые, как друзья,
руки мне на плечи положили"
Упивается человек!…
Когда он пишет, что "эта девушка из Ленинграда первой в цехе снижает брак", то едва ли стоит обращать внимание на такие строчки. Это не поэзия вовсе.
Но вот когда сочинял он «Гренаду», то оставался все же поэтом, хотя и освящал самое гнусное дело в истории — навязывание другим силой оружия своих порядков и даже взглядов. Ведь вся идея этого знаменитого стихотворения («Я землю оставил, пошёл воевать,
Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать» может быть кратко и точно пересказана фразой из фильма «Айболит 66»: «Я вас всех счастливыми сделаю, а кто не захочет…» Жалость к погибшему "мечтателю-хохлу" читателя не убеждает — ведь кому-то и Бармалея жалко… А «мечтатель», который «Гренаду в книжке нашел», готов скакать туда и загонять испанцев в колхозы, не спросясь этих самых крестьян, хотят ли они, чтобы к ним явился некий шолоховский Давыдов, и разыскав среди них всяких павликов морозовых поощрял доносы в мировом масштабе…
Парадокс Светлова в том, что он талантлив. Наивно ему приписывать было бы психологию Сальери или психологию его сверстников, вроде халтурщиков Жарова или Безыменского. (Хотя девять десятых стихов у Светлова так же бездарны, как у них, но…)
Романтика комсомольцев двадцатых годов само слово гуманизм объявила «буржуазным понятием» и употребляла, как бранное. Вот почему обыкновенный фашизм, отличающийся от советской лицемерной идеологии только куда большей откровенностью, и есть суть поэзии Светлова. Он в поэзии — как в политике Троцкий, — там, где Ленин, а потом и Сталин лицемерили, он выбалтывает истинные цели самыми прямыми словами.
Но как объяснить появление Светлова в литературе? Случайностью? Ну, нет! Светлов близок к искреннему пафосу куда более талантливого, чем он, поэта — к пафосу Эдуарда Багрицкого: сказавшему о своём веке:
«.. Если он скажет «солги» — солги,
Если он скажет «убей» — убей!»!
"Была бы только санкция, романтики сестра!" — так поздней сформулировал идеи своего учителя в поэзии А. Галич. «Романтики сестра!» или ещё куда раньше прозвучавшее раскрытие подобного лицемерия: