Русские исторические женщины
Шрифт:
«Княжна-кесаревна» Екатерина Ромодановская родилась ровно за год до основания Петербурга (1702), и потому всею своею жизнью должна была уже принадлежать новой России, хотя еще в молодости переживала время петровских реформ и, можно сказать, лично участвовала в похоронах старой России, как участвовала потом и в похоронах царя-преобразователя.
Едва ли был в России дом знатнее и богаче того дома, в котором родилась, росла и воспитывалась «княжна-кесаревна», дом, в котором Петр Великий «был как дома», как свой человек, как член семьи, и в этом доме ласкал и баловал маленькую «княжну-кесаревну», следил за ее воспитанием, сам выдал ее замуж.
Не удивительно, что под влиянием Петра «княжна-кесаревна» получила отличное воспитание, как о том говорят ее жизнеописатели.
До девятнадцатилетнего возраста о маленькой княжне-кесаревне вообще имеется очень мало известий в современных памятниках. Известно только, что 12-го ноября 1721 года, во время празднования в Петербурге свадьбы гвардии
– Это за то, – сказал государь: – что ты не отдал княжне решпекту и после танца не поцеловал ей ручки.
И провинившегося перед кесаревной танцора заставили опять выпить.
На святки двор переехал в Москву, а вместе с двором переехали в Москву и князья Ромодановские с кесаревной в свой роскошный дом. Здесь молодая девушка, по словам ее биографов, участвовала но всех удовольствиях двора и города: ездила к вдове царя Иоанна Алексеевича, Марфе Матвеевне, урожденной Апраксиной, которая приходилась ей теткой и жила в Измайлове; была в числе семи особ женского пола на ассамблее у Александра Григорьевича Строганова, богатейшего боярина тогдашней Москвы, и там танцевала под музыку хозяйского оркестра и участвовала в petits-jeux, затеянных генерал-прокурором Ягужинским, человеком вообще очень веселого нрава; праздновала последнюю зимнюю и свой девичью ассамблею в доме родительском, где был и царь Петр, и герцог голштинский, и весь двор; делала визиты, которые в то время совершались по вечерам, так как тогдашнее общество обедало рано, а после обеда ложилось почивать часа на два, на три, и, наконец, – была просватана, не без участия и содействия самого царя, за графа Михаилу Гавриловича Головкина, в то время еще сержанта гвардии, хорошо говорившего по-немецки.
Сам государь, принимавший такое горячее участие в судьбе княжны-кесаревны, указал свадьбе быть 8-го апреля.
Это была действительно кесарская свадьба. Царь принял на себя звание «маршала» свадьбы. Он же сам руководил и свадебным поездом в церковь, при таком церемониале: два трубача верхом, не трубившие; двенадцать шаферов верхом; царь в открытом кабриолете, шестернею, с большим маршальским жезлом в руке; жених в карете шестерней; затем весь поезд. Из церкви Петр отправился за невестой, и привез ее в таком поезде: два трубача верхом, игравшие марш; двенадцать шаферов, капитаны гвардии, на прекрасных лошадях в богатых чепраках и сбруях; сам Петр, верхом на превосходном гнедом коне, с жезлом в правой руке (чепрак и седло зеленые, шитые золотом); невеста, в карете, шестерней, а с ней подруги: Нарышкина, тогда невеста несчастного впоследствии Артемия Волынского, и Головкина, невеста князя Трубецкого; затем поезд дам. У самой церкви царь-маршал соскочил с лошади и сам отворил дверцу кесаревниной кареты. Невесту ввели в церковь под руки посаженые отцы – князь Меншиков и граф. Апраксин. Серебряные венцы были так тяжелы от множества брильянтов и жемчуга, особенно венец кесаревны, что его все время держали на руках, не опуская на голову девушке. В доме молодых Петр сам распоряжался всем – и отводом мест гостям, и рассаживаньем их по чинам. За дамский стол государь посадил молодую, по правую ее руку – посаженую мать, императрицу; по левую – женихову мать, княгиню Меншикову; подле императрица – сестру невесты, княгиню Черкасскую; подле Меншиковой – сестру жениха, генеральшу Балк, у середины стола, против невесты, дружка ее – Нарышкина; по обеим сторонам его – подруг невесты – Нарышкин; и Головкину; далее по обе стороны, дам по чинам. За мужским столом государь посадил: молодого; по правую его руку – посаженого отца, князя Меншикова; по левую – посаженого отца невесты, графа Апраксина; подле Меншикова – тайного советника Толстого; подле Апраксина – Салтыкова; против жениха – герцога голштинского; по правую руку его – цесарского посла, графа Кинского; по левую –
Сам Петр все время был на ногах, всем распоряжался, и находился в отличном расположении духа. Императрица, как бы сжалясь над ним, послала ему с камер-юнкером жареного голубя. Петр отошел к буфету и там, стоя на ногах, ел голубя из рук, с большим аппетитом. Первая перемена кушаний была, по обычаю, холодная; вторая – горячая. Увидев, что вторую перемену несут на стол гренадеры, Петр побежал к обер-кухмейстеру, ударил его маршальским жезлом, велел гренадерам с переменой возвратиться и передать блюда капитанам гвардии, которые и поставили их на столы. Герцогу и иностранным министрам государь подавал напитки собственноручно; прочим разносили шафера, капитаны гвардии.
После стола начались танцы, сначала церемониальные: дамы по одной стороне, кавалеры – по другой; музыканты заиграли род погребального марша; кавалер и дама первой пары, сделав реверанс соседям и друг другу, взялись за руки, оттанцевали тур влево и стали опять на свое место; то же, по очереди, повторили и все пары, без всякого такта. Затем следовали польские, менуэты и англезы. Молодая часто танцевала с герцогом; но первый менуэт торжественно прошла с мужем. Когда стемнело, перед домом зажгли фейерверк. В щите сияли две соединенные буквы Р и С, из белого и голубого огней, с надписью белым огнем – vivat, т. е. vivat princesse Catherine. Фейерверком тоже распоряжался сам Петр, все время бывший на дворе. После фейерверка – опять танец «прощальный». Пары связывались носовыми платками, и каждая, становясь по очереди первой, должна была изобретать фигуры, а прочие – подражать первой. Этот танец, начинаясь в зале, мог окончиться и в других комнатах, в саду, даже на чердаке, что зависело от коновода, т. е. прыгавшего впереди скрипача. Здесь коноводом был Петр. Он, с жезлом в руке, усердно прыгал и завел всех в спальню. Там, за столом, уставленным одними только сластями, усаживалась исключительно свадебная родня, не встававшая до тех пор, пока не доложат ей, что молодой совершенно пьян. Действительно, к одиннадцати часам молодой не стоял на ногах, и гости разъехались, выслушав от шаферов приглашение пожаловать завтра, в три часа пополудни, в дом князя-кесаря.
На другой день – опять пир. Когда, после стола, молодой, по обычаю, «пройдя через стол», сорвал венок над головой своей жены, и возвращаясь, хотел сесть на приготовленное ему место, по правую сторону кесаревны, Петр сказал ему по-голландски:
– Нет, постой, дочь кесаря должна сидеть на первом месте.
Молодые пересели. Тосты следовали один за другим с обычными церемониями. Петр, как маршал, прислуживал. Когда обед кончился, Екатерина Алексеевна и дамы пошли в другие комнаты, чтобы дать время подмести и убрать все в зале для танцев; а Петр с шаферами сел в соседней комнате обедать. После «церемонии танцев», т. е. танцев официальных, государыне вздумалось помучить стариков – канцлера и Долгорукова: она, танцуя в первой паре с герцогом голштинским, долго не прекращала танца, и старики страшно устали. Но тотчас же начавшийся англез обязал не только их, но и всех толстяков приготовиться к моциону. Государь и государыня, в первой паре, придумывали разные премудрости; Апраксин, Шафиров, Толстой и князь-кесарь, люди очень толстые, следуя за ними, едва переводили дух. Но первая пара была неумолима, и толстяки, обливаясь потом, полумертвые от утомления, валились на стулья. Развеселившийся государь пустил в ход штрафные бокалы. Пляска и попойка длились до одиннадцати часов вечера. Танцевали, впрочем, только те, которые были в башмаках. Императрица уехала первая, за ней вскоре государь, а потом и все гости.
Камер-юнкер голштинского герцога, Берхгольц, в записках которого и находится описание этих торжеств, видел и постель молодой кесаревны, «лучшую во всей России, сделанную по французской моде, обитую красным бархатом, с широким везде золотым галуном».
Мы с намерением привели это подробное изображение свадебных торжеств княжны-кесаревны: тем ужаснее будет контрастнее жизни в Сибири.
Свадьба, наконец, кончилась. Княжна-кесаревна Ромодановская перестала существовать и была уже не кесаревна, а графиня Головкина.
Мужу ее тогда же представилось повышение: его назначили министром-посланником в Пруссию на место брата Александра, произвели в камер-юнкеры и определили содержание в три тысячи рублей, т. е. половину того, что получал его брат, который «высокий градус имел, и больше иждивения надобно было».
Вскоре муж молодой Головкиной уехал в Пруссию. Сопровождала ли она его за границу – неизвестно, но есть основание полагать, что она с ним не разлучалась, как не разлучалась потом и двадцать лет спустя, когда его ссылали навечно в Сибирь.
Прошло два года, и царя-маршала, который так усердно танцевал на свадьбе Екатерины Ивановны, не стало. Муж ее вернулся в Россию.
Похоронили скоро и Екатерину I, тоже веселившуюся на свадьбе кесаревны. Начались перевороты, от которых Головкина стояла в стороне, но муж ее принимал в них непосредственное участие. Погибли Меншиковы, Долгорукие, породнившиеся было с царским домом.
На престоле императрица Анна Иоанновна. Настает время Биронов. Головкина получает звание статс-дамы, Головкин – чин тайного советника.