Русские качели: из огня да в полымя
Шрифт:
— Вы вывели в большую политику Бориса Ельцина, рекомендовав его вместо себя в 1976 году на Свердловскую область. Не удивился ли Брежнев такому выбору?
— Очень удивился. Дело было так. К этому моменту у меня в Москву забрали несколько толковых людей, которых можно было назначить вместо меня в Свердловске. Кого-то министром, кого-то ещё куда-то, Рыжкова, например, забрали замминистра. Но, даже несмотря на это, когда меня пригласил Брежнев и спросил: «Кого предлагаешь вместо себя в Свердловский обком?», я ответил: «Колбина». Он был у меня первым замом, уралец, металлург,
Более того, я даже настоял, чтобы Брежнев при мне позвонил в Тбилиси и попросил отдать Колбина в Свердловск. Он позвонил. Я попросил трубку, стал убеждать Шеварднадзе отдать Колбина. Шеварднадзе отказался, а Брежнев поддержал его, а не меня. Что оставалось делать? Предложил Ельцина. Брежнев его не знал, но деваться нам было некуда.
В этом же интервью Яков Петрович говорит о «своеобразных дефектах характера Ельцина, которые заставляли его всегда действовать исключительно в своих интересах. Во имя них он одного мог заласкать, второго затаскать, с третьим сделать всё что угодно».
Нам, журналистам, Ельцин, как я уже говорил, показался энергичным моторным руководителем. А другим, с изнанки, мы и не могли его знать. Но однажды я стал невольным свидетелем эпизода, который лично меня резанул по сердцу. В одном из районов области поздней весной 1981 года проводилось выездное совещание-семинар по новым технологиям кормозаготовок и кормоприготовления. Съехались со всей области первые секретари сельских районов, председатели райисполкомов, ведущие специалисты сельского хозяйства. Что бы там ни говорили, но подобные семинары были полезны. И к ним готовились основательно за несколько недель, а то и месяцев.
Подготовкой к этому семинару занимались службы, подчиненные секретарю обкома по сельскому хозяйству Николаю Матвеевичу Дудкину. Но после скоротечной болезни он умер, и это совещание пришлось проводить самому Б.Н. Ельцину. Как корреспондент газеты, я был на этом семинаре, стараясь записать самое важное, о чём говорили. Неожиданно Борис Николаевич прервал выступление очередного специалиста и раздраженно, ни с того ни с сего, ткнув пальцем себе под ноги, рыкнул: «Ему, Дудкину, там хорошо, а мы здесь отдуваемся за него…».
Все, кто слышал эту странную реплику, недоумённо и хмуро молчали. И только один районный секретарь, стоящий неподалеку от Ельцина, угодливо хихикнул, оценив чёрный юмор своего босса.
1982–1983 годы для редакции «Уральского рабочего» стал годом серьезных кадровых потерь. В собкоры центральных газет сразу ушли восемь сотрудников. «Уральский рабочий» и до этого поставлял журналистов в московские издания и на преподавательскую работу на факультет журналистики Уральского госуниверситета. Но чтобы сразу расстаться почти с десятком лучших специалистов, такого в истории газеты ещё не было. Ушли Владимир Денисов, Владимир Ермолаев, Анатолий Усольцев, Владимир Ардаев, Валерий Коршик, Владимир Долматов, Сергей Кожеуров, Виктор Хлыстун, Сергей Рябов…
Валерий Коршик, надо отметить, сначала не хотел расставаться с «Уральским рабочим». Но один эпизод, произошедший в кабинете заведующего отделом пропаганды и агитации обкома партии, потряс Валерия Степановича, и он понял, что задерживаться в родной газете при таких руководящих пропагандистах теперь уже не стоит.
Мне было ещё рано посматривать на сторону, хотя о собкоровской работе, конечно же, мечтал и старался как можно больше писать, чтобы меня заметили коллеги из центральных изданий. Однажды я заглянул в городское агентство «Союзпечать». Меня интересовала тема возврата периодических изданий из розничной реализации. В советское время газетные киоски ломились от неликвидного товара. Некоторые газеты и журналы покупатели даже и не спрашивали. Нарасхват были толстые литературные журналы «Наш современник», «Москва», сатирический «Крокодил», «Работница», «Крестьянка», «Литературная газета» и другие популярные, а ныне уже забытые, издания. Возврат неликвида на склад вовсе не означал, что им не интересовались покупатели. Просто в розницу навязывалось такое количество экземпляров, что их не могли реализовать. А ведь это убытки, как для издательств, так и для торговли.
Директор городского агентства «Союзпечать» со словами «а теперь я вам историческое место покажу» повел меня по крутым ступенькам в подвал здания. Когда спустились в подвальное помещение, забитое кипами старых газет и журналов, мой спутник полушепотом сказал: «Вот здесь расстреляли царскую семью… Знаете об этом?».
Ещё бы не знать. То, что в небольшом особнячке инженера Ипатьева летом 1918 года была казнена царская семья, было известно всем. И когда по Свердловску пошли разговоры о сносе этого дома (в нём-то и размещалось агентство «Союзпечать»), какая-то инициативная группа стала собирать подписи под обращение в ЦК КПСС с протестом против уничтожения исторического здания, имеющего к тому же архитектурную ценность.
Я хорошо помню этот дом. Он стоял на склоне Вознесенской горки и с восточной стороны казался сильно вросшим в землю. Не берусь судить о его архитектурной ценности, но он, как историческое свидетельство, как память о горьком прошлом, должен был бы остаться на века.
В 1975 году Политбюро ЦК КПСС по предложению Ю.В.Андропова приняло секретное постановление о сносе этого здания. Свердловский первый секретарь Я.П. Рябов умудрился затянуть исполнение решения, передав скандальную миссию своему преемнику — Борису Николаевичу Ельцину. И в сентябре 1977 года, незадолго до 80-летия Октябрьской социалистической революции, дом был разрушен.
Впоследствии, уже при новой власти, расстрел царской семьи в подвале ипатьевского дома стал на многие годы едва ли ведущей политической и идеологический темой. Сам факт убиения императорской семьи преподносился как мрачный символ жестокости и кровожадности большевистского режима. Снимались бесчисленные фильмы об этом, писались сотни статей и книг. Мой коллега, самарский журналист и писатель Сергей Жигалов, создал на эту тему роман под названием «Царская голгофа», в котором показал величие жертвенности коронованной особы.