Русские не сдаются!
Шрифт:
Толпа шутов расступилась, и моему взору открылась картина: на огромном стуле сидела огромная женщина, смуглая, с неприбранными, но явно расчёсанными чёрными, как воронье перо, волосами. Рядом восседал граф Бирон, на стульчике.
Пришло в голову сравнение, что государыня — словно в кресле, а вот граф сидит на табуретке. Внутри себя я улыбнулся, представив Бирона в майке-алкоголичке и протертых трениках.
Недалеко от них стояла старушка, что-то притопывая и махая руками. Из обрывочных фраз, что доносились до меня, я понял, что она рассказывает какую-то сказку. Или даже показывает её
— Пошла вон! — произнесла императрица.
Рассказчица проявила удивительную для старческого возраста гибкость, отвешивая поклон, после чего стоящий рядом с ней лакей подал ей серебряный рубль, и она спешно, семеня маленькими ножками, ретировалась.
Рубль за сказку? А неплохая работа, учитывая то, что нынешний рубль — валюта куда как весомее, чем будет даже лет через сорок.
Я поклонился, несколько копируя поклон бабки, лишь немного левую ногу поставив впереди. Примера больше было не у кого взять, но получилось что-то вроде приветствия, как показывают в фильмах про мушкетеров. За тем исключением, что шляпы с пером на мне нет, вот и махать нечем. Хотя… Нет, наверняка императрица не поймет юмора, если я начну махать перед ее лицом своим париком.
— Ну, говори, красавец, что же ты эдакого сотворил, что предо мной стоишь! — повелела государыня.
— Ваше Императорское Величество! — вложив в приветствие сколько мог почтительности, я начал свой рассказ.
Да… Оскара мне! Я и показывал злобных французов, имитировал удар шпаги и кривлялся, изображая предсмертные хрипы врага. Доходил до откровенной грязи в своем повествовании. Но… государыня смеялась, порой хлопала в ладоши. Вот и приходилось скатываться в такую пошлость, например, описывать, как француз умирал. Но… минута у императрицы всей жизни стоит. И свои плюшки я так и не получил. Может, этим рассказом я из полковника стану бригадиром? Для начала нужно, правда, стать еще полковником.
Кстати, Юрий Федорович Лесли из полковника получил чин генерал-майора. Перешагнул, стало быть, через ступень. Значит, за особые заслуги. Стоит ли мне подобного ждать?
— Ай, молодец, како справно рассказываешь! Надо будет когда еще тебя звать! — рассмеявшись, говорила государыня. — Но то хорошо, иное спытаю… У тебя, граф…
Лицо императрицы резко стало серьезным. Пропал игривый настрой и у меня. Между тем, не дожидаясь ответа Бирона, сама государыня продолжила:
— Так что? Чем же награждать тебя? Чинами, землями? Или невестой справной с приданным добрым? — Анна Иоанновна оперлась на подлокотники своего трона и чуть приподнялась. — Али казнить, как негодника, преступившего закон? А что, граф Бирон, а не забрать ли нам жалование у Тайной канцелярии, у Андрея Ивановича Ушакова? Не провести ли дознание самим?
А может, так оно и было, и нынче государыня изволит веселиться? Показывает уже собственные актерские данные? И, как бы сказал Станиславский: «Верю!» Неизвестно почему, но я верю, что про казнь тут всерьез. Для меня это серьезно, для повелительницы — веселье.
Есть у меня такое убеждение, что если государыня веселится, то обязательно кто-то должен заплакать. Может, не прямо так и зарыдать, но огорчиться — точно. У императрицы явно специфическое чувство юмора, в основе которого лежит унижение
Я напрягся. А когда увидел, как не под конвоем, а, скорее, в сопровождении двух лакеев идет бывший капитан фрегата «Митава» Пьер Дефремери… Напряжение чуть не переросло в панику. Стало понятно, что спектакль только начинается. А что в эпилоге пьесы? Не любезная ли просьба палача прибрать мои все еще длинные волосы, чтобы удобнее рубить было?
Я взял себя в руки, постарался отринуть все эмоции. Внешне точно не проявлял никакого беспокойства. В таких ситуациях нельзя показывать волнение. Те, кто устраивает подобные спектакли, ждут именно такой реакции, и режиссера постановки я не намерен был этим радовать.
Греет лишь только уверенность в своей правоте, непогрешимости. Даже если сейчас француз начнёт рассказывать о моей вине, никаких импульсивных слов или поступков быть не должно.
А то, что он станет это делать, — я уже был уверен. Понурый взгляд, стыдливый, такой бывают у человека, преступившего свои же принципы, сломленного. Он шел и не смел посмотреть на меня, хотя я и пробовал поймать взгляд Дефремери.
— А теперь расскажи-ка, Петруша-француз, за что ты связал Норова, и что, по твоему разумению, случилось на фрегате! Давай же! Что уже рассказывал, то и повтори. А то нынче унтер-лейтенант награды ждет… Пусть уже дождется!
Глава 19
Тот, кто добр, — свободен, даже если он раб; тот, кто зол, — раб, даже если он король
Аврелий Августин
Петергоф
19 июня 1734 года
— Выходит… Что за дело ты избил и связал моего гвардейца? — спрашивала Анна Иоанновна француза, но не сводила при этом с меня глаз.
Императрица изучала мою реакцию на свои слова. И это было несколько странновато. Ведь если француз утверждает, что связал меня за то, что я, якобы ругал императрицу, а я не могу его слова назвать ложью… Собственно, а почему же не могу?
— Что ответишь, Норов? — спросил Бирон.
Вид у фаворита был такой, что я ожидал, когда он подмигнет мне, мол, не тушуйся, я спасу.
— Быть такого не могло, ваше императорское величество! Я противился вести переговоры с врагом. И не мог и помышлять о разговорах о вас, лишь токмо указав, что не можно ваше имя подвести. Тот, кто осмелился напасть на фрегат вашего величества, достоин драки, баталии, но не переговоров. Говорить с врагом потребно токмо о его сдаче и условиях мира после русской победы, — сыпал я пафосными фразами.
— Так что, господин Дефремери, лжу возводить вздумал на моего гвардейца? — смеясь, говорила государыня.
— Так, вашье вельичество, лжу возьявсти! — еще больше сгорбившись, отвечал француз.
И тут меня осенило… Да они же развлекаются! Вон как Бирон сдерживается, чтобы не заржать в полный голос! Но Дефремери… Как пошел он на такое шутовство? Это же унижение!
— Вашье вельичество, да прости уж их! — как я и ожидал, в роли примирителя выступил Бирон.
— Ты, Петруша, отправишься на Дон. Следи за тем, как там строятся лодки! Сослужишь добрую службу, забуду все! — произнесла государыня и махнула рукой, повелевая увести француза.