Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Потапчук И. В.

Теперь о Мышакове. У него были найдены по обыску два векселя покойного: Панфилова и Баженова в 100 рублей каждый. По поводу первого из этих векселей Мышаков объяснил, что Панфилов находился в услужении у Василия Карловича и однажды, нуждаясь в деньгах, должен был занять денег и занял их у него, Мышакова, но вексель был написан на имя Василия Карловича Занфтлебена. Свидетель Панфилов это подтверждает, но мы не забудем, что он родственник Мышакова, что на предварительном следствии он не мог быть ни разыскан, ни допрошен, что сюда его пригласил сам подсудимый, Мышаков, и что на судебном следствии Панфилов с поспешностью и жаром подтвердил все, о чем бы его ни спросила защита. Как бы то ни было, такое объяснение Мышакова о векселе Панфилова прямо идет вразрез со всеми нашими свидетелями о характере, привычках и денежных делах покойного. Вексель Баженова, объясняет далее Мышаков, не имеет стоимости. Баженов здесь спрошен не был, и все усилия Мышакова и его защиты доказать это не удались. Во всяком случае, мы знаем, что вексель этот был скрыт от описи и только впоследствии, по обыску, найден у Мышакова.

На долю Алферова приходится принадлежавший покойному вексель Николая Занфтлебена в 1 тысячу 500 рублей, тот самый вексель, по поводу которого здесь еще на судебном следствии происходили такие оживленные прения, и обвинение в похищении которого, по-видимому, гораздо сильнее волнует Алферова, чем все то несравненно худшее, что ему приписывается в настоящем деле. Вексель этот также не попал в опись, и о нем никто и не слыхал до тех самых пор, как в августе 1876 г. в контору Николая Занфтлебена явился некто Грузов и заявил, что имеет взыскание с Николая Занфтлебена по векселю на имя его отца в 1 тысячу 500 рублей, когда же его спросили, каким образом вексель этот перешел к нему, Грузов в присутствии Эрнеста Занфтлебена, Лезина и Тамбурера сказал, что получил его от Алферова, который ему был должен и передал этот вексель в собственность, сказав, что сам получил его от Василия Карловича Занфтлебена как гонорар за ведение его дела. Это им показалось очень странным, потому что не в обычае было у покойного своих поверенных вознаграждать векселями.

Грузову посоветовали возвратить этот вексель обратно Алферову как подозрительно ему доставшийся. Сам Алферов говорит нам, что вексель в 1 тысячу 500 рублей передал ему покойный Занфтлебен, предоставив распорядиться этим векселем по усмотрению, и если пожелает, то и обратить его в собственность. В единственное подтверждение таких своих объяснений он ссылается на то, что в марте или апреле 1876 года, и еще при жизни покойного, он представил Николаю Занфтлебену список его векселей, и в этом списке значился и его вексель от 4 ноября в 1 тысячу 500 рублей, о котором идет речь. Но так как несомненно, что покойный векселя свои передавал своим поверенным не в собственность, а только для взыскания, и так как из всей истории с Грузовым видно, что Алферов векселем на Николая Занфтлебена в 1 тысячу 500 рублей пользовался именно как своею собственностью, то если Алферову и удастся доказать, что вексель этот он получил еще от самого покойного, результатом таких его усилий будет одно: его придется обвинять и признавать виновным уже не в похищении, а в присвоении себе векселя, вверенного ему только для взыскания. С таким видоизменением обвинения я готов согласиться, но нелишним считаю вам заметить, что Николай Занфтлебен представил вам записку Алферова, в которой, действительно, значится вексель от 4 ноября, но не в 1 тысячу 500 рублей, а в 2 тысячи, причем эта цифра переправлена. Николай Занфтлебен говорит, что он переправил эту цифру на 1 тысячу 500 рублей, Алферов же, в свою очередь, утверждает, что переправа эта принадлежит ему. Алферов говорит, кроме того, что есть еще письмо, которое должно удостоверить получение им векселя еще при жизни Василия Карловича Занфтлебена; письма этого не оказалось, почему мы и не вправе что-либо на нем основывать. Мы вспомним и о расписке Грузова, которой тоже нет, и на которую ссылается Алферов как на доказательство того, что и он передавал ему вексель только для взыскания; эту расписку тщетно искал Алферов, но найти не мог, а Грузов умер и спросить его нельзя, так что Алферову, впервые заговорившему об этой расписке при следствии, уже после смерти Грузова, весьма удобно теперь делать в свое оправдание такие указания, которые проверить нет уже никакой возможности. Я повторяю, однако же, что не могу настоятельно утверждать того, что этот вексель в 1 тысячу 500 рублей находился именно в числе документов, похищенных 11 июня. Я полагаю, что вопрос о нем может быть разрешен так: если вы признаете, что этот вексель находился в общей массе увезенных Гартунгом документов, что Алферов не получал его от покойного Занфтлебена, то присутствие его впоследствии в руках Алферова, при намерении им воспользоваться, укажет на прямое участие Алферова в похищении; если же вы признаете правдивыми объяснения Алферова о том, что он вексель получил от самого Занфтлебена, то вам придется обвинить его в другом преступлении, а именно в том, что он, получив этот вексель для взыскания, присвоил его себе.

Нам предстоит затем обратиться к последнему векселю, скрытому от описи; он не приурочивается ни к кому из подсудимых отдельно, но приходится на всех их вместе, вероятно, потому, что вексель самый денежный, самый верный, самый завидный. Это тот вексель Базилевского, заменивший собою исполнительный лист на Суворова и Барятинского, в выгодах от которого все приняли посильное участие: на долю каждого из подсудимых досталась часть суммы, вырученной по этому векселю. История его не сложная, но убедительная. Князь Суворов был должен покойному Занфтлебену вместе с князем Барятинским. По векселям, ими выданным, поверенный Занфтлебена Озембловский производил в Петербургском коммерческом суде взыскание, по которому и получил исполнительный лист в 6 тысяч 600 рублей. Кроме этого исполнительного листа, у кн. Суворова были еще счета с Занфтлебеном. Пожелав совершенно расплатиться с ним, он через приятеля своего Бегичева предложил ему в уплату вексель Базилевского в 12 тысяч рублей, по которому было уже получено 4 тысячи и оставалось дополучить 8 тысяч. Таким образом, вексель этот вполне погашал долг Суворова. Принятый покойным, он хранился долго между другими документами и, что особенно важно для нас, после его смерти совершенно бесследно пропал. О существовании его наследники и власти достоверно и положительно узнали только в январе 1877 года, когда у Гартунга по обыску найдены были прямые указания на этот вексель, когда Николай Занфтлебен узнал, что по нему в Петербурге Мышаковым уже были получены деньги, когда у самого Мышакова была найдена расписка Гартунга в получении денег по векселю Базилевского. То был вексель драгоценный, обещавший сразу легко и много, его нужно было припрятать получше, подальше, так, чтобы никто не мог найти; в удобную минуту по нему, наверно, можно было получить уплату. Все это подсудимым прекрасно удалось.

Из показаний их самих и документов, найденных у них по обыскам, мы узнаем некоторые весьма интересные подробности о том, какими обстоятельствами сопровождалось получение денег по этому векселю. В июле, после того, как уже кончились всякие описи, в квартире Ольги Петровны, в номере ее сестры, было совещание. Сюда собрались все: душеприказчик Гартунг, Ланской, общий поверенный Алферов, а впоследствии и Мышаков; говорили, объяснились, узнали друг от друга, что по векселю Базилевского можно прямо получить деньги, удостоверились, что ему наступает срок 2 августа. Распорядителем этого совещания и главным деятелем его был, по словам Алферова, генерал Гартунг, который и сказал Мышакову, что ему нужно съездить в Петербург для получения денег, что он, Мышаков, как человек свой, не чужой, должен это важное, ответственное поручение по общему согласию исполнить. Мышакову был выдан документ, причем самым дружеским патриархальным образом, даже не взяли с него расписки и отправили его в Петербург. Там он, по-видимому, несколько дней ждал уплаты, так как Гартунг телеграммою приказал ему дождаться платежа и непременно привезти деньги, 8 тысяч рублей. Мышаков получил эти деньги с Базилевского, доставил их в Москву и передал Гартунгу. О получении этих денег, замечает Ланской, подсудимые не сочли нужным уведомить наследников. Еще бы! Могло ли быть иначе: тогда ведь уже ничем нельзя было бы воспользоваться. Что же сделали с этими деньгами подсудимые? Сдали их подлежащей власти, или, по крайней мере, как достояние наследников, как чужую собственность, свято в неприкосновенности хранили у себя? О, нет! Они поступили благоразумнее и проще, они поделили эти деньги между собой: Мышакову досталось 700 рублей за хлопоты, а хлопоты по взысканию, говорит Гартунг, по словам Мышакова, были большие, так как Базилевского нужно было разыскивать; по показанию же Суворова, хлопот не могло быть никаких, так как Базилевский вовсе не скрывался и за получением уплаты стоило только обратиться к его отцу в контору. Кроме того, на поездку в Петербург Мышакову было выдано около 100 рублей (80 и 15). Итак Мышаков на свою долю получил около 800 рублей. У Гартунга осталось до 7 тысяч 300 рублей; из них он выдал Ольге Петровне 2 тысячи рублей, а на долю Алферова пришлось 1 тысяча 500 рублей. Вероятно, за хлопоты и в вознаграждение по званию душеприказчика у Гартунга осталось все остальное. Очутился в стороне один лишь Ланской, который ничего не получил, а лишь участвовал в совещании и посылке Мышакова в Петербург. По получении денег с Базилевского состоялся замечательный расчет душеприказчика с Суворовым. Вы помните, что срок векселю Базилевского был 2 августа, а уплата по нему денег, как видно из телеграммы, найденной у Мышакова и других сведений, произошла 6 августа. Очевидно, только после этой уплаты долги Суворова могли считаться вполне уплаченными и погашенными. Между тем еще в июле Гартунг прислал ему через того же Мышакова расписку без числа, но от июля в том, что все долги его сполна погашены, так как по векселю Базилевского уже получена уплата. Эта расписка, писанная вчерне Алферовым, была выдана без всякой оговорки, без колебания и сомнения, по личному доверию к своим знакомым, из желания поскорее сделать им приятное! Судите сами, так ли действуют добросовестные душеприказчики, оберегающие вверенные им чужие денежные интересы.

Относительно векселя Базилевского показания подсудимых отличаются, по обыкновению, замечательным разнообразием. Так, Гартунг говорит, что этого векселя он даже не видал, что уже и совсем невероятно. Ольга Петровна объясняет, что получила его от мужа и передала Мышакову для дисконта, затем Мышаков передал этот вексель Алферову, а Алферов опять возвратил его Мышакову. Таким образом вексель обошел чуть ли не всех подсудимых. Мышаков говорит, что вексель ему передал из рук в руки Алферов, а съездить в Петербург за деньгами его просил Гартунг; Алферов же объясняет, что векселя Базилевского у него вовсе не было, а что вексель этот, действительно, Мышаков приносил к нему, но он, Алферов, его не взял и велел передать Гартунгу. При этом Алферов знаменательно добавляет, что сокрытию этого векселя из описей он чрезвычайно удивился. В конце концов из всех обстоятельств, касающихся векселя Базилевского, следует сделать такой несомненный и крайне неутешительный для подсудимых вывод: вексель Базилевского похищен у покойного Занфтлебена 11 июня между другими его документами и тщательно скрыт от всех охранительных описей и от наследников. Как нечто весьма выгодное и верное, он побывал в руках у каждого из подсудимых и был предметом разных совещаний и переговоров. Затем по этому векселю поспешно получили деньги, поделили их между собой и, нужно отдать им справедливость, сделали это весьма осторожно, весьма ловко, не в то самое время, когда по заявлению наследников в окружном суде и судебной палате шла гражданская тяжба с душеприказчиками, но уже после начатия предварительного следствия о их поступках, чуть не ввиду следственной власти, которой только в конце предварительного следствия удалось напасть на следы этой важной добычи преступления.

Затем несколько слов о также похищенных из имущества покойного векселях Безобразова и Титова. Безобразов и Титов — это старые и близкие друзья душеприказчиков, и особенно Ланского. Они были должны покойному Занфтлебену по векселям, оба на сумму около 3 тысяч. Этих векселей в описанном имуществе покойного в том виде, в каком оно было принято от Гартунга, не оказалось. Безобразов говорит, что свой долг уплатил Занфтлебену еще в декабре 1875 г.,

причем и вексель его был уничтожен, а Титов, по его словам, погасил свой долг в марте 1876 г. и тоже свой вексель получил обратно и его уничтожил. Между тем оказывается, что уже после смерти Занфтлебена, то есть после 11 июня, в руках Алферова, по собственному его показанию, находились эти самые документы, так что, с одной стороны, в одно и то же время векселя Безобразова и Титова как оплаченные были уничтожены, а с другой, как неоплаченные находились для взыскания у Алферова! Кому же верить? Вывод из этого можно сделать такой: векселя Титова и Безобразова не были вполне оплачены, остались у Занфтлебена после его смерти и 11 июня были похищены вместе с другими векселями, а затем уничтожены, потому что с друзей своих душеприказчики не считали возможным требовать уплаты. Алферов по этому поводу выражался весьма определенно, он подробно описал, какие именно векселя ему передала Ольга Петровна после смерти мужа. Их было всего на 15 тысяч: вексель Панчулидзева в 7 тысяч, Жукова на 2 тысячи, Вырубова на 3 тысячи, а остальные, следовательно, всего на 3 тысячи рублей, векселя Титова и Безобразова. Подержав у себя некоторое время эти векселя, он возвратил их обратно Ольге Петровне.

Господа присяжные заседатели! Быть может, внимание ваше уже утомлено, но настоящее дело так сложно, а всестороннее объяснение его так необходимо в интересах правосудия, что я решаюсь просить еще на некоторое время вашего внимания. Я пришел к тому заключению, что 11 июня, после смерти Занфтлебена, все принадлежавшие ему векселя были похищены, а из некоторых даже извлечены выгоды; это было для подсудимых тем удобнее, тем возможнее, что на большей части из документов, по крайней мере, на самых ценных, были бланки покойного Занфтлебена, что весьма облегчало пользование ими: возможно было пустить их в оборот или же продать их, или отдать векселедателям. Скоро, однако же, похищение было обнаружено, и дальнейшее пользование плодами кражи по необходимости, приостановилось. Тогда, вероятно, по совету опытных людей, придумали очень хорошую и остроумную уловку: стали утверждать, что большая часть увезенных с дачи векселей были еще покойным Занфтлебеном подарены в собственность Ольги Петровны; при помощи такого объяснения было всего легче объяснить и оправдать сокрытие от описи тех векселей, которые были от нее утаены. Этим способом казалось так удобно и так безопасно все свести к простому гражданскому спору о праве собственности на увезенные с дачи векселя. И вот вы слышали, как Ольга Петровна утверждала, что покойный Занфтлебен еще при жизни передал ей на 80 тысяч своих векселей по бланкам в полную собственность, так что ныне все эти векселя принадлежат ей. По поводу этого заявления прежде всего заметим, что 11 июня, в день смерти покойного, когда на дачу его прибыли наследники и между ними и вдовою происходили уже ссоры из-за оставшегося имущества, когда возник вопрос и о вексельной книге и о векселях Гартунга, тогда никакой речи об этих подаренных векселях на 80 тысяч рублей не было, никакого заявления о таком порядке вдова не сделала, ей, вероятно, еще не успели внушить его. То же самое повторилось и на другой день, 12 июня, и только на третий день, 13 июня, когда в квартире Гартунга уже кончилась опись, Ольга Петровна вышла откуда-то из внутренних комнат и заявила, что все векселя с бланками покойного принадлежат ей. Это заявление она поддерживала на предварительном следствии, поддерживает его и здесь на суде.

Нам предстоит рассмотреть его на основании данных, обнаруженных на судебном следствии. Я утверждаю, что это заявление с первого до последнего слова ложно, что векселя ей переданы ее покойным мужем не были, и что если она это утверждает, то только для того, чтобы, с одной стороны, оправдать себя, а с другой — удержать не принадлежащие ей, но увезенные ею вместе с Гартунгом векселя в своей собственности. Собственно говоря, даже не нужно было бы серьезно доказывать лживость такого объяснения; она представляется слишком очевидной: нельзя же, в самом деле, вас уверить, что все векселя покойного принадлежат подсудимой только потому, что на них его бланки, когда мы знаем, что и по завещанию ей всего-навсего назначена особая небольшая сумма в 10 тысяч рублей. Пока сама Ольга Петровна Занфтлебен не докажет, что векселя действительно были подарены ей мужем и поэтому принадлежат ей, мы не имеем ни права, ни основания верить, так как для нас является доказанным неоспоримо, что векселя, выданные на имя Василия Карловича Занфтлебена, принадлежат ему же и остались после его смерти как имущество его наследников. Для того, однако же, чтобы не возникло никаких сомнений в справедливости выводов обвинения, рассмотрим ближе это заявление подсудимой. Прежде всего, для чего именно поставлены были на векселях бланки, которые теперь дают возможность вдове сделать попытку присвоить себе самые ценные документы мужа? Объясняется ли происхождение этих бланков как-нибудь иначе, ближе к истине, естественнее и правдоподобнее? По единогласному показанию всех свидетелей, покойный ставил бланки на своих векселях только в одном случае, именно, когда передавал их своим поверенным для взыскания, так как доверенностей он обыкновенно не выдавал, и поверенные, как это, впрочем, довольно часто практикуется по вексельным делам, в силу бланков производили взыскания уже от своего имени, обеспечив вместе с тем самого Занфтлебена выдачей расписок в принятии от него векселей.

Я имел уже случай обратить ваше внимание на распределение самого качества всех векселей по категориям бланков. Во всем имуществе, вошедшем в описи 13 и 16 июня, векселей без бланков приходится всего на 17 тысяч, векселей с безоборотным бланком на 8 тысяч, а наибольшее количество векселей, на сумму около 80 тысяч рублей, осталось векселей с бланками ответственными. Покойный, говорят свидетели, держался порядка, общего многим дисконтерам: не получая уплаты по векселям или почему-нибудь желая сбыть их, он ставил свои ответственные бланки, по которым векселя вследствие его значительного кредита приобретали еще больше ценности; и затем передавал векселя другим лицам. Дарить же векселя на 80 тысяч рублей, хотя бы и жене, было совершенно не в характере и не в обычае Василия Карловича; все, что мы знаем об этом характере, безусловно противоречит самой мысли о возможности подобного подарка. Противоречат ей и все свидетели, с которыми покойный имел разговор об обеспечении своей второй жены: так, свидетелю Крапоткину покойный в конце 1875 г. говорил, что хочет обеспечить Ольгу Петровну всего тысяч на 6—7; другой свидетель, Жеребин, человек, близкий к покойному, но зато весьма далеко стоящий от настоящего дела, также удостоверил, что незадолго до своей второй женитьбы Василий Карлович Занфтлебен говорил ему, что обеспечил Ольгу Петровну 7 тысячами чистых наличных денег из числа 15 тысяч рублей, только что полученных им от Талызина. Свидетелю присяжному поверенному Спиро покойный незадолго до своей смерти сказал, что хотел бы обеспечить жену свою, потому что боится, чтобы ее не обидели. Когда же Спиро заметил, что он еще при жизни может передать ей свои документы по бланкам, покойный, ответив отрицательно, произнес замечательные слова, он сказал: «Да, передать, а там и поминай ее как звали». Вот какое грустное сомнение гнездилось в мыслях старика, вот что должно было удержать его и в самом деле удержало от такой передачи! Мы знаем его упорный, подозрительный характер, его скупость; в отношениях даже к своим близким, к детям, даже в мелочах у него всегда примешивался денежный интерес. Возможно ли на основании одного только заявления подсудимой допустить, чтобы такой человек без оглядки, без мысли и соображения о будущем и возможных его случайностях еще при жизни щедрой рукой отдал все наиболее ценные свои документы на сравнительно огромную сумму своей второй жене, которая, по собственному его убеждению, была привязана к нему главным образом материально, и из материальных же побуждений была в состоянии его оставить?! Свидетели почти в один голос утверждают, что такая передача векселей была немыслима и невозможна, тем более, что в тот самый момент, когда, по словам г-жи Занфтлебен, совершился этот подарок, покойный даже нуждался: на него поступали взыскания, денег на расплату у него не было; ему ли было передавать свои векселя в полную собственность женщине, которая, хотя и стала его женой, но всякую минуту могла его бросить и уйти? Лучшим доказательством невозможности этой передачи и, следовательно, лживости заявления Ольги Петровны, служит содержание духовного завещания, оставленного покойным. По этому завещанию, в котором воля покойного определена весьма точно, Ольге Петровне назначено всего 10 тысяч рублей, не более и не менее, с просьбой немедленно выдать ей их наличными деньгами. Вот все, что покойный имел в виду сделать для своей второй жены.

Обеспечение в таком размере является естественным и, по свидетельским показаниям, вполне соответственным характеру покойного и его предсмертным отношениям к Ольге Петровне, в которой он видел не столько жену, сколько сиделку. Я полагаю также, что если бы Василий Карлович Занфтлебен, как утверждает подсудимая, и пожелал действительно передать ей свои векселя, то всего ближе и проще было бы ему эту передачу удостоверить двумя строчками, помещенными в конце духовного завещания. Между тем ничего подобного нет, кроме наличности бланков, происхождение которых нам известно и объясняется совершенно другим путем, имеется только одно голословное ее заявление, что векселя ей подарены. Проверяя шаг за шагом это заявление, мы прежде всего наталкиваемся на кассовую книгу покойного, из которой видно, что до самой смерти его Спиро, Жуков, Вырубов и другие платили ему проценты по тем самым векселям, которые, как утверждает Ольга Петровна, были ей переданы и принадлежат ей. Впрочем, она и тут не смущается и продолжает говорить, что муж подарил ей векселя, а проценты по ним продолжал получать сам; к сожалению, и это объяснение не выдерживает никакой поверки. Сама Ольга Петровна показывала прежде, что векселя ей были переданы мужем в марте 1876 г., а затем самым странным образом изменила свои показания и стала говорить, что она получила их в конце апреля, что они хранились у нее, в ее собственном столе. 11 июня, передавая все документы Гартунгу, она вынесла и их из своей комнаты и отдала ему. Подсудимый Гартунг, вообще не имеющий никакого желания ей противоречить, все-таки не решается утверждать, что это было на самом деле так, он объясняет, что все было им взято из письменного стола покойного, и Ольга Петровна никаких документов из своей комнаты ему не приносила. Затем, если векселя действительно принадлежали ей, зачем же было передавать их генералу Гартунгу? Почему, в таком случае, она не передала ему и другие свои вещи для охранения? Она говорит, что боялась, что наследники отнимут у нее эти векселя, но возможно ли, правдоподобно ли, чтобы наследники стали отнимать у нее то, что и без того перед законом составляет их неотъемлемую наследственную собственность, так как векселя написаны на имя их отца, а поставленные на них его ответственные бланки отнюдь и ни в каком случае не удостоверяют передачу их его жене. Не лишено значения и то, что Гартунг ни 12 июня Колпакову и Николаю Занфтлебену, ни 13 июня при производстве у него в квартире описи ни единым словом не упомянул о принадлежности векселей Ольге Петровне.