Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века
Шрифт:
Рассматривая дело по совести и внутреннему убеждению, не связанные никакими формальными признаками преступления, никакою наличностью улик, вы оцените эти обстоятельства по их достоинству и, быть может, дадите им благоприятное для подсудимого графа Ланского место в вашем приговоре. Я же должен был представить вам все данные, все факты, все соображения о виновности всех лиц, преданных вашему суду.
Если в заключение мы бросим беглый взгляд на общий нравственный характер преступления, составляющего предмет настоящего процесса, оно предстанет перед нами во всем своем неприглядном и безотрадном виде. Пользуясь смертью и всегда сопровождающим ее общим смятением, подсудимые похитили денежное и документальное имущество покойного, частью для того, чтобы извлечь из него прямую выгоду, вырученные по векселям деньги положить в свой карман или войти в преступное соглашение с векселедателями. Их не остановило присущее каждому человеку невольное уважение к едва остывшему праху покойного, они рылись в его документах, торопливо разбирали, забирали их и наполняли ими свои карманы, между тем как в раскрытую дверь им видно было еще не положенное в гроб тело отошедшего в вечность. Всеми своими помыслами они были погружены в своекорыстные и темные расчеты, в векселя и расписки, в бланки ответственные и безоборотные, в проценты и счетные книги в ту самую минуту, торжественнее и печальнее которой не бывает в жизни, когда умиляется и смягчается самое черствое сердце, когда добрые люди плачут и молятся о спасении души новопреставленного... Всеми своими последующими поступками подсудимые показали, что не у смертного одра близкого им покойника, не среди окружающего его скорбного благоговения были тогда их мрачные мысли: они были далеко в соображениях практического, финансового свойства. Вдова думала о том, что в награду за проданную молодость и тяжкий уход за больным стариком смешно было бы удовольствоваться
И в самом деле, чего бояться им? Ведь стоит только все свести к личным семейным счетам и к простому гражданскому спору между сонаследниками... О, это смелое сведение дела к спору гражданскому! Какой это удобный, приятный, распространенный, новый путь! Скоро, скоро настанет время, когда нож поднимут над человеком, требуя у него кошелька и станут говорить, что это спор о праве гражданском! А у подсудимых есть еще другое хорошее убежище: ведь один из участников, и чуть ли не самый главный, самим покойным уполномоченный, его душеприказчик. Положим, он душеприказчик, исполняющий будто бы волю покойного задолго до утверждения ее к исполнению, похищающий вряд ли согласно с этой волей свои векселя, расходующий деньги покойного направо и налево, мирволящий его должникам, отдающий вынужденный и наполовину вымышленный отчет в своих действиях через три месяца после привлечения его к следствию, но ведь он все же душеприказчик... И потому о своих правах и своих действиях Гартунг несколько другого мнения, нежели обвинительная власть. Она полагает, что он похитил имущество покойного, а он уверен, что охранил его; она думает, что наследники потерпели от совершенного им преступления, а у него хватило духу сказать в глаза одному из них, что он действовал в их же интересах, что своим вмешательством он, странно выговорить, облагодетельствовал их. Между этими облагодетельствованными Гартунгом наследниками есть одно лицо, на которое да будет мне позволено обратить ваше внимание. Это та бедная, болезненная, пороком сердца страдающая 14-летняя девочка, которую прежде так любил отец и которую так жестоко оттолкнула от него мачеха.
Это та маленькая Августа, о воспитании и благоустройстве которой и о заведовании капиталом ее предсмертный голос отца так трогательно просил генерала Гартунга и графа Ланского постараться и позаботиться. Ну, вот они и постарались, и позаботились: опекуны и душеприказчики, мачеха, слуга и поверенный, все соединились для того, чтобы облагодетельствовать малолетнюю сироту-наследницу расхищением ее имущества. Нравственное чувство глубоко возмущается этой стороной настоящего дела, и когда вы, господа присяжные заседатели, во время ваших совещаний будете сводить расчеты подсудимых с потерпевшими, эту маленькую, беззащитную потерпевшую вы не забудьте!
Еще несколько заключительных слов, и моя обязанность будет исполнена.
Если вы, милостивые государи, согласитесь со мною и примете мои выводы, если мне удалось сообщить вам хоть долю того сознательного и глубокого убеждения, которое руководило словом моим, судьба обвинения обеспечена. В настоящем же деле его торжество будет и торжеством правосудия. Мужественно и спокойно, без колебаний и без сожаления скажите перед судом и подсудимыми, перед обществом и своею совестью, что закон нельзя попирать безнаказанно, что чужая собственность должна быть священна одинаково и для маленьких, и для высокопоставленных людей. Не бойтесь суровости вашего решения и его справедливых последствий, виновные должны быть наказаны, и в этом деле, как и во всех других, быть может, даже скорее и больше, чем во многих других. Ни вы, ни я, никто из здесь присутствующих не может закрыть глаза перед несомненным общественным и воспитательным значением вашего приговора. Тысячи людей и здесь, и за пределами этой залы с нетерпением ждут вашего ответа на вопрос о виновности подсудимых с генералом Гартунгом во главе. Они хотят знать, так же ли общественное правосудие карает за преступления сильных, как и слабых людей, так же ли оно строго к тому, кто, все имея, чтоб не поддаться соблазну, не устоял перед ним, как и к тому, кого толкнула в беду нищета, голод, безрассветное невежество. Они хотят слышать, можно ли безнаказанно, прикрываясь своим положением, своими правилами, своими ложными объяснениями, поправлять свои денежные обстоятельства путем кражи у мертвого и его малолетней наследницы. Они хотят убедиться, найдут ли представители общественной совести в себе достаточно нравственной силы, чтобы покарать по заслугам стремление к легкой наживе, поместившееся и на высокой ступени общественной лестницы так же прочно и властно, как и везде. Дайте же, милостивые государи, на эти вопросы, во имя справедливости и в назидание ваших сограждан, достойный и твердый ответ. Скажите, и благодетельной правдой будет проникнуто ваше слово, что за разоблаченные перед вами деяния Гартунгу, его соучастникам и всем, кто подобен им, место не в уважении общества, не в передовых рядах его, не в безнаказанном благоденствии, а в обвинительном приговоре общественного, присяжного суда.
Господа присяжные! Смерть каждого человека производит известные перемены как в мире физическом, так и в мире духовно-нравственном. Из общества людей вычеркивается один из живых его членов, уступая другим и свое общественное положение, если он его имел, и свои имущественные права в форме наследства. Отсюда возникают более или менее разнообразные последствия, появляются новые интересы, завязываются иные отношения. Но редкий человек живет бездомным, одиноким; почти у каждого есть своя семья, родные, друзья, и для этих лиц в умершем теряется не только известный член общества, но смерть уносит с собою близкого для них человека. Каждому, я думаю, знакомы в его жизни такие утраты, каждому из нас памятны те минуты, какие переживали мы при виде трупа любимого человека, который еще так недавно был с нами, чувствовал, мыслил, как мы, и от которого теперь осталось только то, что было человеком. В особенности же страшно поражает нас та первая минута, когда мы, стоя у смертного одра умирающего, видим, что дорогая жизнь уже отлетела, или когда мы слышим впервые роковое известие о том, что не стало в живых близкого нам человека. Как ни вероятен бывает иногда конец, как ни неизбежен, по-видимому, печальный исход, но человек, по естественному побуждению, мысленно всегда старается отдалить его, не хочет верить, чтобы он мог так скоро наступить, и надежда редко покидает его до тех пор, пока страшная действительность не отнимет у него этой надежды навсегда. Но если смерть уже сама в себе заключает нечто невольно ужасающее, если крепкий нервами мужчина не может хладнокровно отнестись к утрате близкого человека, то насколько же сильнее она должна повлиять на женщину, которая по своей природе гораздо деликатнее, восприимчивее, впечатлительнее, нежели грубый, сравнительно, мужчина! Рядом с жизнью ума, у женщины развита гораздо более жизнь сердца; женское сердце умеет сильнее любить и потому сильнее чувствовать утрату любимого человека.
И вот, когда совершится подобный факт, мы знаем, как несчастная женщина бывает всецело поглощена своим горем, как бы парализующим ее остальную деятельность. Никаких посторонних забот для нее не существует, никакого дела она не в состоянии делать, никакие обыденные мысли не идут ей в голову: ее ум занят одной мыслью о постигшей ее утрате, ее сердце полно одним чувством, чувством скорби о погибшем близком ей человеке... Каким же страшным, неестественным явлением должно нам показаться, когда, услыхав впервые о смерти своего мужа, столь близкая к нему, по ее словам, жена, вместо того, чтобы скорее спешить к его праху, отправляется разыскивать своих сообщников для расхищения имущества, оставшегося после него, когда первая мысль жены при известии о кончине мужа — не о поразившей ее утрате, а о том имуществе, которое он ей оставил, когда те лица, которые, казалось, так любили покойного и заботились о нем при жизни, быстро сбрасывают с себя маску после его смерти и у неостывшего еще, быть может, трупа являются во всей наготе их преступных замыслов и деяний! Такого рода факт беззаконного нарушения прав живых и глубокого поругания памяти умершего вы, господа присяжные, имеете перед собою в настоящем деле, а виновников его вы видите
Если бы кто-либо окинул настоящее дело беглым взглядом, только поверхностно, с высоты птичьего полета, как говорят французы, то и тогда он не мог бы не поразиться невольно двумя крупными фактами, стоящими в прологе к преступлению. Первый из этих фактов — брак 25-летней девушки с 64-летним, больным, полуумирающим стариком, второй — духовное завещание, в котором у купца-портного, занимавшегося дисконтом векселей и отдачей денег в рост, назначаются душеприказчиками превосходительный генерал и сиятельный граф! Из послужного списка одного из них мы узнаем, что он, состоя в чине генерал-майора по армейской кавалерии, занимает довольно видный пост по службе, члена совета государственного коннозаводства и управляющего вторым коннозаводским округом. Другой, по чину полковник гвардии, по происхождению граф, сын известного в свое время министра. Не странно ли встретить у такого мелкого, ничтожного в общественном смысле человека, каким был Василий Карлович Занфтлебен, таких именитых душеприказчиков? Что могло их заставить принять на себя это звание? Что могло их сделать друзьями Василия Карловича Занфтлебена? Разгадку этого обстоятельства мы очень скоро находим в данных, имеющихся в настоящем деле. Несмотря на свои титулы и звания, и генерал Гартунг, и граф Ланской — оба находятся в весьма плохом имущественном положении и оба постоянно нуждаются в деньгах, хотя, впрочем, в различной степени: Гартунг берет взаймы сотнями и тысячами рублей, а графу Ланскому бывает иногда нужно десять целковых «на перехватку». Они друзья-приятели между собою, их связывает старинная дружба, и они нередко изыскивают способы занять, где можно, денег. Нельзя сказать, чтобы они были аккуратны в уплате своих долгов,— по крайней мере, сестра г-жи Занфтлебен, Марья Петровна Онуфриева, просит в письме Гартунга уплатить ей тысячу рублей, взятых им на шесть дней и неуплаченных в течение шести месяцев. Нужда у них доходит иногда до того, что, по словам графа Ланского, «хоть в петлю лезь». При таком положении они не стесняются процентами: так Гартунг ежемесячно платит высокие проценты Василию Карловичу Занфтлебену, Ланской в письме просит Гартунга достать ему тысячу рублей, прибавляя, что за процентами он не постоит. Ему тем легче не стесняться процентами, что он уже объявлен несостоятельным должником с 1861 года. Эта постоянная настойчивая нужда в деньгах заставляет прибегать Гартунга и Ланского к таким личностям, с которыми они, по всей вероятности, никогда не сошлись бы иначе, потому что они не имеют с ними ничего общего ни по их происхождению, ни по образованию, ни по общественному положению. Нужда привела их к дружбе с покойным Василием Карловичем Занфтлебеном, нужда вовлекла их в союз с такого рода особой, как Ольга Петровна Занфтлебен, нужда заставила их призвать к себе на помощь Алферова и Мышакова, о которых вы помните, в каком тоне и в каких выражениях отзывается Ланской в своих письмах.
Частые посещения подсудимыми Гартунгом и Ланским дома Василия Карловича Занфтлебена и участие их в его семейных делах совпадают с тем временем, когда девица Ольга Петровна Онуфриева сделалась госпожою Занфтлебен. Я не предлагал, господа присяжные, во все время судебного следствия никому из свидетелей вопросов о прошедшей жизни этой женщины и теперь не стану касаться ее прошлого, каково бы оно ни было, потому что, являясь представителем интересов детей покойного Василия Карловича Занфтлебена, я не хочу сводить настоящее дело на почву их личных расчетов с мачехой. Ее жизнь и действительность имеют для меня значения только с момента вступления ее в дом Василия Карловича Занфтлебена. Она является, как вы помните, в этот дом из номеров Трофимова, в доме Шаблыкина, в роли домашней чтицы для Василия Карловича Занфтлебена и учительницы для его дочери, но при этом с первого же раза с высокой, почти неслыханной, даже для высокообразованных женщин, оплатой ее труда со стороны далеко не щедрого старика — сторублевым жалованьем в месяц. Называясь чтицей, может быть, она и читала что-либо Василию Карловичу Занфтлебену, но верно то, что она была домашней учительницей, ничему не учившей. Какого рода другие услуги были с ее стороны, мы не знаем, но видим только, что несколько времени спустя она к скромным именам чтицы и учительницы дочери Василия Карловича Занфтлебена прибавила еще и имя его невесты. Пара была интересная: жених был старше своей невесты, а впоследствии и жены, на 39 с лишком лет! Разница в летах между мужем и женой на 40 лет — это факт, над которым стоит, господа присяжные, призадуматься, потому что он осветит вам многое в настоящем деле. Мы знаем, правда, как исключение, бывали примеры, что молодые девушки привязывались к старикам сильною любовью, истинным неподдельным чувством. Но там или манил к себе скорее идеал, который соединялся с человеком, или этот человек был отмечен каким-либо особым гением, талантом, силою ума, или же, наконец, его окружал ореол величия, славы, власти, который ослеплял и увлекал женское сердце. Ни о чем подобном, конечно, в данном случае не могло быть и речи. Что мог иметь лично привлекательного старый портной, занимающийся дисконтом векселей, для 25-летней девушки с институтским образованием?
Но бывает иногда и так, что человек в известных годах ищет покоя, и из благодарности, оценивая многолетнюю преданность, самоотвержение и услуги, будучи одинок и бездетен, дает покоившей его и ходившей за ним под старость женщине свое имя и состояние. Мне кажется, что по отношению к Ольге Петровне смешно бы было даже говорить об этом: беззаветная преданность как-то не вяжется с вопросом о сторублевом в месяц жалованьи, платившемся за услуги, а покоя менее, чем чего-либо другого, приносил этот брак. Старик Занфтлебен по смерти своей первой жены далеко не был одиноким: у него был, как вы помните, женатый сын и замужние дочери, которые старались успокоить его, развлечь, постоянно бывали у него и приглашали его к себе, а холостые сыновья и маленькая дочь даже жили с ним. Ольге Петровне Онуфриевой нужно было сначала отдалить его от семьи, рассорить с нею, чтобы сделать его одиноким и потом играть с успехом на этой струнке. Брак с Ольгой Петровной не только не приносил старику желанного, быть может, покоя, но, наоборот, он был им куплен дорогою ценою; результатом его была неизбежная ломка всей прежней обстановки, к которой так привыкают в старые годы, он влек за собою ссору с детьми, размолвку и даже окончательный разрыв со всеми старыми друзьями, которыми так дорожит человек под старость. Всякая уважающая себя девушка едва ли бы решилась на подобный брак, хотя бы ради одного того, чтобы не вносить раздора в семью между отцом и детьми. Но Ольга Петровна была не такова: она пустила в ход все свое влияние, чтобы достичь своей цели во что бы то ни стало. Нет ничего удивительного, что дети и близкие знакомые Василия Карловича Занфтлебена восстали против предполагаемого брака. Люди бывают вообще часто склонны к самообольщению, а тем более в известные годы и в известном отношении. Если с одной стороны, может быть, верили чувству, то с другой был только вопрос о цене, о деньгах. При тех обстоятельствах, среди которых устраивался брак, можно было прямо сказать, что это был не союз любви, но союз корысти с одной стороны и неразумного самообольщения с другой. Муж был средством для Ольги Петровны, капитал — ее целью, женщина предавала себя дряхлому, больному, одной ногой уже стоявшему в могиле старику; к несчастью, брак не могли расстроить ни просьбы детей, ни влияние и советы друзей; старика поймали ловко и держали крепко. Брак, хотя и со скандалом, совершился 7 января 1876 года; молодому новобрачному было в это время 64 года, он имел 8 человек детей и 10 внуков.
Вместе с браком меняется вся жизнь Василия Карловича Занфтлебена. Дети у него перестают бывать; только изредка навещают его дочери на короткое время; прежние знакомые также оставляют его, не желая встречаться с новой хозяйкой дома. Лишь впоследствии, ничего не зная о браке отца, приезжает к нему сын его Василий, который до поры до времени остается жить у него; Василия Занфтлебена держат в черном теле и, несмотря на его присутствие, всеми делами покойного заведует его молодая жена. В доме появляются новые личности, Ольга Петровна сближается с сестрами своего мужа, особенно с Натальей Карловной Крадовиль, при жизни первой его жены никогда не бывавшей в доме, мало-помалу получает все большее и большее значение Егор Мышаков, с успехом разыгрывающий роль преданного слуги; начинают все чаще и чаще посещать Василия Карловича Занфтлебена генерал Гартунг и граф Ланской. Спустя два с половиной месяца после брака уничтожается прежнее духовное завещание и составляется новое, в котором душеприказчиками, вместо прежних Данцигера и Легейде, являются Гартунг и Ланской. Но, несмотря на все влияние, несмотря на все давление на старика, в нем не могли, как видно, уничтожить все-таки отеческого чувства справедливости к детям и формальным образом лишить их отцовского состояния. Несмотря на ссору с детьми, Василий Карлович Занфтлебен не мог не чувствовать всей неловкости своего положения, внутренне не сознавать себя неправым перед ними, не помнить того, что большая часть его состояния нажита им на деньги их умершей матери, и в последнем предсмертном акте, в духовном завещании, он, за исключением 10 тысяч и движимости, назначенных его второй жене, все остальное имущество разделяет поровну между детьми. Тогда-то, быть может, у Ольги Петровны Занфтлебен, обманутой в ее ожиданиях перевести в свои руки все имущество Василия Карловича Занфтлебена путем законным, зародилась мысль достигнуть этого иным способом при помощи усердных союзников после его смерти; а это представлялось легким и возможным как по свойству самого имущества, так и по тому положению, в котором она находилась. Ей пришлось ждать не долго. Не прошло еще полугода со времени брака и менее трех месяцев со времени составления последнего духовного завещания, как Василий Карлович Занфтлебен 11 июня 1876 г. скончался на даче в с. Леонове.