Русские святые и подвижники ХХ столетия
Шрифт:
Вот как писала об этом монахиня Мария (Тимофеева):
«Могильщикам не было известно, кого мы откапывали для перенесения, и они испугались, когда докопались до гроба и стенки его отвалились и они увидали нетленное тело. „Кого вы откапываете?“ – „Священника“. – „А как его звали?“ – „Отец Алексий“. – „Это тот старец Мечев?“ – „Да-да, он самый!“ – „Да ведь он так давно похоронен и не истлел? В каком году его похоронили?“ – Говорим: „В 1923-м“. Они сняли шапки и помолились».
Тело отца Алексия переложили в новый гроб. Одежды на нем оставались серебряными, белыми, ничуть не поврежденными. Казалось, они только что надеты на него. Руки были сложены на груди, как
Слово отца Алексия
«Ум – только рабочая сила у сердца», – часто повторял отец Алексий. Своих духовных детей он не благословлял читать сложные духовные книги, зато всем без исключения рекомендовал жития святых и сочинения аввы Дорофея[21].
«Ничего, что молитва пока не идет, – говорил он. – Вникайте в ее слова. Пусть умом, пусть как-нибудь, но молитесь, молитесь. Здесь главное покой. Когда успокоится ваша жизнь, тогда и молитва наладится».
Отец Алексий редко благословлял кого-то на строгий пост. Говорил, что, если в гостях во время поста подадут скоромное, нужно есть, чтобы не смутить хозяев. Часто повторял: «Нужно больше обращать внимания на духовный пост. Если будешь соблюдать пост духовный, понадобится и телесный. А если мы будем обращать внимание только на телесный, то уподобимся фарисею. При посте духовном и телесном нужны еще добрые дела».
Добрым делам отец Алексий придавал особенное значение.
«Надо быть как бы чужим для самого себя, – объяснял он. – Жить только жизнью других. О себе никогда не вспоминать, себе ничего не желать. Забыть себя, свое „я“, забыть совсем и свою душу, ее желания, ее стремления. Помнить твердо только одно: служить изо всех сил и больше сил своих Господу Богу своему, служением ближнему, любя его больше, нежели самого себя».
В начале июня 1923 года, за несколько дней до смерти, священник Алексий Мечев составил свое знаменитое «надгробное слово».
«Присмотритесь ближе к этой житейской суете мира, – писал он. – С утра до поздней ночи, от ночи до утра мир суетится для себя. Бывают, правда, минуты – войдет человек в храм; обнимет его сила небесной жизни – и он в горячей молитве забудет мир с его страстями, с его безбожием в жизни, духом понесется в небо: он готов после жить только для неба, готов своими объятиями обнять все человечество; он с омерзением смотрит на свои грехи и пороки – и в его душе разливается как будто особенный мир… Но вот он опять вне храма; проходят две-три минуты, и увы! Где прежний мир, где прежняя любовь и вера? Дух суеты мирской, как ураган в пустыне, дохнет на прослезившегося человека житейской заботой – и снова начинается старая жизнь по плоти, снова открывается работа миру и страстям. И так до нового момента поднятия духа.
А как относятся люди друг к другу? Что прежде всего в этих отношениях? Себялюбие, которое во всем видит и ищет только свою пользу. Что мне говорить о страшных грехах, которые порождаются этим самолюбием.
Итак, забывающий Бога христианский мир! Опомнись! Оставь мирскую суету и познай, что на земле нужно жить только для неба…»
Отче Алексие, моли Бога о нас!
Глава 3Святейший патриарх Тихон
[22]
Святитель Тихон, Патриарх Московский и всея Руси († 1925); 25 марта (7 апреля), 26 сентября (9 октября)
А Церковь – нечто более, чем мы.
Не высказать Ее надмирной сути.
Она – источник, неподвластный
Она – надежда посреди чумы.
Иеромонах РоманАпрель 1925 года. После смерти Ленина большевики, победившие в гражданской войне, продолжают дележ власти. Уже проиграли троцкисты, на очереди – блок Каменева—Зиновьева. Растет влияние Сталина. «Мировая революция» так и не началась. Бухарин развивает идеи о построении социализма в отдельно взятой стране. А в это время народ провожает в последний путь своего Патриарха…
По воспоминаниям очевидцев, трамваи не вмещали народа, желающего утром 12 апреля 1925 года, в праздник Вербного воскресенья, попасть в Донской монастырь. Садясь в трамвай, люди говорили только: «К Святейшему», и кондуктор знал, куда дать билет. Все слои населения – не только Москвы, но и прилегающих городов и сел – устремились на похороны Патриарха.
«Много площадей, улиц и переулков мелькало мимо окон вагона, и везде одна и та же картина: на остановках густая толпа ожидающих, по обеим сторонам улиц – сплошная стена пешеходов, и чем ближе к Калужской площади, тем все больше росли эти волны народные, – писал очевидец событий, ленинградский протоиерей Н. – На Калужской творилось что-то необыкновенное: из всех улиц прибывали все новые и новые толпы, образовался какой-то водоворот из людей, трамваев, экипажей и, покружась по площади, шумным потоком устремлялся в Донскую улицу. Мы вышли из трамвая… Вся Донская была запружена народом, оставался только узкий проход, по которому бесконечной лентой тянулись извозчики и изредка автомобиль. Весь двор монастыря был уже полон народом…»[23]
В переполненном Донском соборе у гроба Святейшего двенадцать архиереев и двадцать четыре священника служили литургию, потом на амвон вышел митрополит Петр, патриарший местоблюститель. «Я не могу говорить, – сказал он, – слезы душат меня… Вечная память тебе, закатившееся солнышко Земли Русской!»
Начался чин отпевания. В нем участвовали четыреста священников и шестьдесят три архиерея. Митрополиты читали Евангелие. Епископы – антифоны.
«На амвон вышел Преосвященный Борис, епископ Можайский, – описывал происходившее протоиерей Н.
– Сегодня мы погребаем одиннадцатого Патриарха Всероссийского Тихона. На похороны его собралась почти вся Москва… Вспомните, как горячо, беззаветно любили вы его. И он вас так же любил. Он отдал вам свою чистую душу… В этот день праздника нашего пропойте ему, вашему незабвенному Святейшему, последнее „Осанна“. Мы споем ему такое торжественное, победное „Осанна“. Это будет наш последний горячий привет.
– Осанна! Благословен грядый во имя Господне!
Церковь рыдала. С такими же приблизительно словами обращался Преосвященнейший к огромнейшей массе молящихся с двух портиков собора. Его голос был слышен по всей ограде монастыря.
Лес хоругвей двинулся к выходу.
За ним, по четыре человека в ряд, выходили священники… Когда я поднял глаза, то с высоты площадки увидел необыкновенное, грандиозное зрелище. Весь громадный двор монастыря был полон народом, стоявшим так тесно, как в многолюдном храме в Пасхальную заутреню. Монастырские стены, башни, крыши домов, деревья и памятники – все было покрыто народом… Сквозь большую арку видна уходящая вдаль к трамваю улица Донского проезда; там стояла такая же густая толпа, как и во дворе монастыря… Медленно двигались мы по направлению к воротам… Вдруг вся толпа притихла как один человек. Шум и говор смолкли, кажется, слышно, как муха пролетит. Я оглянулся. На высокой площадке перед собором стоял с поднятой рукой епископ Борис Можайский.