Русский агент Аненербе
Шрифт:
Константин понял: администрация намеренно затягивала поверку, превращая её в изощрённую пытку. Холод и сырость должны были сломить последние проблески сопротивления, вытравить в людях всё человеческое.
Но в его душе теплилась надежда: даже здесь, в сердце тьмы, оставались искры человечности — в тайной взаимопомощи узников, в их немой солидарности перед лицом смерти.
Лебедев на мгновение закрыл глаза и сжал веки. Впереди был долгий день «научной работы», от одной мысли о которой его тошнило. Как бы он ни пытался абстрагироваться, осознание того, где он находится, давило на психику тяжёлым грузом.
Но выбора не было. Придётся
У комендатуры он вышел из машины. Его встретил комендант Ганс Лориц — человек, олицетворявший собой саму суть педантичной жестокости Третьего рейха. Высокий, грузный офицер СС в безупречно отглаженной чёрной форме с серебряными нашивками и знаками различия. На левом рукаве — повязка со свастикой, а сапоги, начищенные каким-то несчастным узником до зеркального блеска, отражали мутный свет, падающий на лужи между камней плаца.
Массивное лицо с тяжёлым бульдожьим подбородком застыло в маске высокомерного спокойствия. Холодные серые глаза цепко и безжалостно смотрели из-под нависших бровей, а тонкие губы были плотно сжаты, выдавая внутреннее напряжение человека, готового в любой момент проявить жестокость. Тёмные волосы коротко подстрижены по-военному.
«Бывший пекарь», — вспомнил Константин его биографию. — «Почему тебе не печь дальше? Готовил бы каждое утро булочки для немецких детей…».
— Хайль Гитлер! — вяло отсалютовал комендант, подняв указательный палец в чёрной кожаной перчатке. — Одну секунду, гауптштурмфюрер.
Он отвернулся и подозвал охранника, чтобы отдать несколько приказов. Его распоряжения были кратки и чётки, не допуская двоякого толкования. Голос звучал ровно и бесстрастно, даже когда он приказывал о расстреле.
— Прошу, — коротко бросил он Лебедеву. — Этот мерзкий сброд нужно держать в железных тисках. Любое послабление они воспринимают как слабость… Им нужна только железная дисциплина, основанная на страхе.
В его кабинете царил идеальный порядок. На массивном дубовом столе документы были разложены ровными стопками, письменные принадлежности выстроены как по линейке. Даже пепельница сияла пустотой — Лориц поддерживал железную дисциплину во всём. Любой, даже самый незначительный проступок узника, по его мнению, должен был караться единственно возможным наказанием — быстрым и беспощадным лишением жизни. Меньше хлопот с содержанием и наглядный урок для остальных.
На стене за его спиной висел огромный портрет фюрера и карта Великой Германии. На противоположной стене — застеклённый шкаф с книгами по управлению, военному делу и расовой теории. Все корешки были выровнены с немецкой точностью. И среди этого порядка — чёрно-белая фотография: молодая симпатичная женщина держит под руку Ганса Лорица в окружении двух улыбающихся детей.
Константин заметил, что движения коменданта напоминают движения богомола — такие же неторопливые и уверенные, как у существа, привыкшего к абсолютной власти. Он не просто человек-функция, человек-машина, безупречный исполнитель воли системы — он был комендантом концлагеря Заксенхаузен и выполнял свою страшную работу с методичностью хорошо отлаженного механизма уничтожения.
Комендант сел за стол.
— Чем могу быть полезен организации? — спросил он.
Его взгляд скользнул по Лебедеву с лёгким, едва уловимым пренебрежением. Ещё бы — именно он, Ганс Лориц, делал всю грязную работу за этих чистоплюев из «Аненербе», собственными руками «перерабатывая» евреев, цыган, поляков
— Чем обязан визиту представителя личного штаба рейхсфюрера? — повторил Лориц.
— Нужна вот эта женщина, — Константин не стал церемониться и сразу протянул документы. — У меня прямой приказ рейхсфюрера Гиммлера с поручением осмотреть заключённую номер 24601. Молодую женщину, её доставили почти два месяца назад из Берлина.
Лориц снисходительно взглянул на бумаги и нажал кнопку под столешницей. Тут же появился охранник.
— Приведите заключённую 24601.
Охранник, не задавая вопросов, бесшумно исчез за дверью.
Комендант встал из-за стола и, заложив руки за спину, подошёл к окну. Половицы жалобно заскрипели под его тяжёлыми шагами. Из окна открывался вид на плац, где под моросящим дождём продолжали стоять заключённые на поверке. Ганс Лориц стоял боком к Лебедеву, и Константин видел, как взгляд коменданта медленно скользит по рядам узников с холодным безразличием энтомолога, изучающего насекомых. Для него они давно перестали быть людьми — лишь номера в бесконечных списках и отчётах, которые он педантично вёл каждый день. Сегодня вечером, не изменяя привычке, он каллиграфическим почерком методично запишет количество умерших за день. Цифры аккуратно выстроятся в колонку — ещё один элемент того чудовищного порядка, который он поддерживал в своём маленьком царстве мучительной смерти.
— Гауптштурмфюрер, зачем вам понадобилась еврейка? — спросил Лориц, не поворачивая головы.
— Еврейка? — переспросил Лебедев.
— Да, грязная еврейская женщина, — повторил Лориц. — Не правда ли, деликатная ситуация. Эта девушка — еврейка. Мы обнаружили это при медицинском осмотре — такое заключение дал главный лагерный врач (Standortarzt). Все документы подтверждают её происхождение.
Он перестал рассматривать заключённых на плацу, вернулся за стол и уставился тяжёлым взглядом на Лебедева. Константин смотрел в ответ, не отводя глаз, собрав всю свою волю в один нерушимый стержень. Неизвестно, сколько продолжилась бы эта немая дуэль, но в дверь постучали, и Лориц едва заметно поморщился.
«Да ты себя Богом возомнил, мерзкий ублюдок!», — Константин был готов размозжить ему голову массивной пепельницей.
Дверь открылась, и два конвоира втолкнули в кабинет худую девушку в полосатой мокрой робе. Её тёмные спутанные волосы свисали сальными прядями, закрывая лицо. Руки в синяках дрожали, запястья были стёрты наручниками до кровавых шрамов. Она едва держалась на ногах.
Лориц аккуратно пододвинул указательным пальцем бумаги в сторону Лебедева и, пристально разглядывая заключённую, неопределённо произнёс:
— Так, это она…
Лебедев напряжённо наблюдал, как девушка, пошатываясь от истощения и побоев, едва слышно, с акцентом назвала свой номер.
— Громче! — приказал Лориц.
Девушка повторила свой номер, но получилось ненамного громче, чем в первый раз.
— Да, гауптштурмфюрер, как видите, это та самая, — усмехнулся комендант. — Её упрямство требует жёсткого наказания.
Ганс Лориц встал из-за стола и медленно подошёл к девушке.
— Подними голову!
Она, превозмогая слабость и боль, подняла голову. На измождённом лице выделялись огромные карие глаза, а по уголкам глаз тянулись грязные дорожки от слёз. Во взгляде не было ничего, кроме страха — ни малейшей искры, свидетельствующей о внутренней жизни.