Русский агент Аненербе
Шрифт:
«Ну вот и ладушки…», — удовлетворенно подумал Лебедев.
— Как только завершу все дела здесь. Рейхсфюрер просил разобраться с одним запутанным делом в концентрационном лагере Заксенхаузен.
* * *
Константин Лебедев еще какое-то время разбирал бумаги в своём кабинете надеясь найти страницы из дневника Дитриха фон Любека, но вскоре убедился, что вряд ли он их найдет и поэтому решил ехать домой, потому что сам кабинет напоминал лабиринт из бумаг — старые карты с пометками кроваво-красным карандашом, папки с грифом «Geheime Reichssache», обрывки пергаментов,
— Чёрт! — Лебедев швырнул очередную папку на пол, и облако пыли взметнулось в воздух, закрутившись в луче настольной лампы. Её абажур, обтянутый зелёным сукном, бросал болотные блики на стены, которые играли на стенах напоминая фантастических существ.
Он вышел на улицу.
Ночной Берлин больше напоминал огромный город призрак, уличное освещение выключено, а свету из домов мешали вырваться светомаскировочные шторы, превращая здания в слепые каменные глыбы. Машин на дорогах было мало. Их автомобиль, пока они не добрались до дома дважды останавливали у постов со шлагбаумами для проверки документов.
На первом посту, у Бранденбургских ворот, их остановили эсэсовцы в плащах цвета мокрого асфальта.
— Документы, — потребовал унтершарфюрер, светя фонарём в лицо Лебедева. Его голос звучал, словно скрип ножа по металлу.
Лебедев молча протянул удостоверение с печатью Аненербе. Свет фонаря выхватил из темноты руну «Зиг» на обложке.
— Хайль Гитлер! — солдат щёлкнул каблуками, будто его дёрнули за нитку. — Проезжайте, гауптштурмфюрер.
Второй пост находился у моста через Шпрее. Здесь патруль состоял из юных солдат, их лица, ещё не знавшие бритвы, искажались от попыток казаться грозными.
Успешно минуя все препятствия, он добрался до дома и приказав Ланке подать машину на рассвете отпустил его. Эти проверки прошли быстро, без всяких проблем, но каждая из них держала его в сильнейшем напряжении, словно люди стоящие перед ним могли прочитать его мысли.
«И так будет каждый раз», — сказал он сам себе.
Дома его ждала Марта Шмидт. Это он ощутил сразу, как только вошел, в холле горел приглушенный света дом был наполнен невероятным ароматом печеных яблок и сдобы.
Марта выпорхнула из кухни и увидела Константина.
— О мой Франтишек! — проворковала она и бросилась к нему, обнимая и по-матерински ласково прижимая его к себе.
Лебедев, честно говоря, был рад ее приезду. Одиночество и окружающий враждебный мир его сознанию, действовали на него подавляюще и Марта была единственным человеком, который вызывал у него положительные эмоции.
Она отошла немного назад.
— Ох, мой Франтишек, не перестаю восхищаться. Какой же ты красавец в форме. Не сомневаюсь девушки от тебя без ума!
«Да я сам как бы…. В некотором замешательстве от своего вида… Застрелиться хочется», — вздохнул он про себя.
Наконец Марта выпустила его из своих объятий и велело скомандовала:
— Герр Тулле переодевайтесь мойте руки и за стол, вас ждет роскошный ужин. Уж ваша кормилица постаралась на славу. Расскажу вам, как дела в вашем доме и как дела у старого Вальтера, — она направилась на кухню, не переставая щебетать на все лады, — он же старый хитрый лис, знал, что война — это всегда большие проблемы с едой. Поэтому заранее позаботился. Развел кур, гусей, за домом вскопал еще один огород. А у своего приятеля с хутора выторговал корову. И с этим же другом в складчину на озере, за нашим домом, возвели запруду и развели рыбу. Так что не мы, ни
Ужин она приготовила действительно роскошный. Запечённая рыба в густых сливках с луком, отварной картофель, посыпанный зеленью и обильно сдобренный сливочным маслом, а не вонючим маргарином, который выдавали всем простым немцам по карточкам. В небольшом соуснике ярко-жёлтый голландский соус. И на десерт яблочный пирог.
— Марта, я завтра утром уеду по делам, постараюсь вернуться к вечеру, но вполне возможно могу задержаться на пару дней, — сказал Лебедев.
— Ах, герр Тулле я теперь буду переживать, как только ты сядешь в машину, — одно меня успокаивает, этот Густав Ланке, конечно, пройдоха каких еще свет видывал, но видно парень не промах и шустрый, уж он точно под бомбу сам не попадет и тебя не подставит.
«О Господи, когда она уже успела с ним-то познакомиться?!», — подумал Константин, уплетая яблочный пирог.
* * *
Константин Лебедев проснулся рано, рассвет только начался и на пустых улицах еще царил полумрак. Он лежал несколько минут бессмысленно уставившись в потолок. Сегодня он поедет в один из концлагерей самое зловещее место, какое только может придумать человек. Ему было трудно признаться в собственной слабости, но он испытывал некий страх — одно дело видеть, например тот же Освенцим, на экскурсии или на экране и совсем другое дело окунуться в ад, находясь в настоящей реальности. Почувствовать его кожей, вдохнуть его смрадный воздух, смотреть на людей сломленных и доведенных безжалостной системой до состояния забойных животных. Он вспомнил, что на одной из стен барака какой-то заключенный, которому посчастливилось остаться в живых, написал дрожащей рукой последние слова, прежде чем покинуть концлагерь: «Пусть теперь Бог, если он существует, вымаливает у меня прощения до конца своего существования».
Но деваться некуда — он сел на кровати, потом медленно встал, не торопясь оделся, сложил документы в портфель. Внизу, в столовой, Марта Шмидт уже ставила чашки. Лебедев спустился вниз, молча кивнул ей, и сел за стол.
«Господи, помоги мне… Спаси и сохрани…», — он обхватил голову руками.
Марта, обычно оживленно щебетавшая каждое утро, молча налила ему крепкий кофе и поставила тарелку с парой бутербродов и остатками яблочного пирога. Она не знала куда он едет, но каким-то сверхъестественным чутьем, почувствовала его состояние.
Выпив немного кофе и съев один бутерброд, он спустился к ожидавшей его служебной машине. Густав с бодрым видом открыл ему заднюю дверь. Константин, осмотрелся и невольно поёжился — несмотря на в целом теплую осень, утро выдалось промозглым и неприветливым — моросил мелкий дождь. Но город просыпался. Уже практически рассвело, хотя на улицах все еще непривычно пусто — большинство мужчин на фронте или на заводах, которые работали круглосуточно. Поэтому чаще встречались женщины в рабочей одежде, спешащие на те же фабрики и заводы, подростки из гитлерюгенда, да пожилые дворники, подметающие тротуары. С некоторых витрин магазинов, хозяева, на день снимали фанеру.