Русский агент Аненербе
Шрифт:
Здесь, в этих стенах, среди древних реликвий и оккультных символов, должна была состояться важная встреча с человеком, чьё слово в Рейхе значило едва ли не больше, чем слово самого фюрера.
Густав Ланге, как тень повинуясь врожденной немецкой дисциплине, бесшумно выскользнул из машины, открыл дверь. Константин Лебедев, держа в руке небольшой кожаный портфель, шагнул на гравий двора. Лёгкая вечерняя дымка хваталась за каменные стены, придавала месту по-настоящему зловещую атмосферу. Константин почему-то вспомнил одну свою любимую видеоигру Wolfstein return of Castl. Он обернулся — на заднем плане, как бы охраняя весь
«Млять… Как в компьютерной игре, только монстров, порожденных нацистами в секретных лабораториях, не хватает… Хотя, почему не хватает с одним из них я сейчас встречусь», — подумал он, неожиданно ощутив прилив трепета.
Лебедева встретил лично сам комендант замка Вевельсбург Манфред фон Кнобельсдорф
— Хайль Гитлер! — поприветствовал он Константина, — рад тебя видеть Франц.
Он пожал ему руку и по-отечески приобнял за левое плечо.
Лебедев уже не удивлялся, что всякий высокопоставленный эсэсовец обращался к нему с особым теплом и уважением.
— Пойдем я отведу тебя к Генриху. У него сейчас очень важный момент его жизни…
Они прошли в Северную башню замка, в центральную комнату Ордена СС — место, которое Гиммлер видел, как сакральное сердце своего мистического ордена. Завидя их, безмолвные эсэсовцы в черной форме, открывали массивные деревянные двери, инкрустированные старинной германской резьбой, пропуская во внутренние помещения замка. Лебедев, окунувшись в атмосферу готических сводов, в профиле которых, как ветви древнего ясеня Игдрасиль, свисали с потолков тяжелые люстры, сверкающие медным и хрустальным сиянием, шел словно во сне и боролся внутри себя с тем «благоговейным» трепетом, который накатил на него еще при входе.
«Лебедев возьми себя в руки… Один… Два… Три…», — твердил он самому себе, идя мимо портретов и артефактов избранной арийской мифологии.
Они прошли по полу, блестевшему мозаиками с рунами и солнцами, особенно бросилась ему в глаза символика «Чёрного солнца», оккультный знак апокалиптической власти.
Лебедев, в своей «прошлой жизни 21 века» был уже в этом замке, когда посещал Германию находясь в командировке, но тогда это место не произвело на него такого подавляющего волю впечатления.
Генрих Гиммлер сидел на массивном деревянном троне, который, по легендам, некогда принадлежал саксонскому королю Генриху Птицелову. Лебедев знал из архивных показаний бывших нацистов, что рейхсфюрер испытывал невероятную, особую любовь к этому трону. Конечно трудно подтвердить его подлинность, но именно сам Черный Герцог Гиммлер не сомневался в его принадлежности.
Искусно вырезанный из тёмного дуба, массивный и внушительный трон, с высокими резными спинками, украшенными виньетками в виде орлов и германскими рунами стоял почти по середине огромной комнаты. Несмотря на вековую патину, оставленную временем, он выглядел очень внушительно. Рукояти хоть и грубые, но элегантные, изображали львиные головы с оскаленными зубами. Человек стоящий перед троном смотрел в глаза им и казалось, что львы будто охраняли сидящего в нём властителя. Основания массивных ножек, вырезанные в виде волчьих лап, символизировали ассоциацию трона с древнегерманской мощью и агрессивностью.
В комнате царил полумрак, освещаемый лишь светом факелов и свечей из темного воска. Лебедев и Манфред фон Кнобельсдорф тихо вошли и остановились.
Гиммлер
«Вот же блять…», — вздохнул про себя Лебедев, впрочем, он вел себя, тихо стараясь не привлекать внимание сидящего на троне.
Гиммлер, обладающий достаточно жалким физическим телосложением — долговязый и худой, казалось, полностью растворился в древнем величии, которое, по его мнению, передавал трон. Многие, кто видел его на троне, отмечали его необыкновенное преображение — место не только возвышало его физически, но и усиливало его внутреннее ощущение принадлежности к древнему арийскому наследию, которое он будет возрождать, не считаясь ни с какими жертвами. Бледное, вытянутое лицо застыло в бесстрастной маске, а очки с круглой металлической оправой создавали выпуклую тень на впалых щеках и только глаза — холодные, колючие — выдавали его напряжённое внутреннее состояние.
Человек, по чьему приказу убили миллионы человек, подвергая мучительной смерти, верил, что сидит на троне короля Генриха Птицелова не случайно. Для Гиммлера этот трон был не просто артефактом, а дарованным лично ему символом преемственности силы древних германцев. Он истово верил, что трон германского короля из прошлого, воплотился в сакральный ключ, открывающий ему, и только ему, мистическую власть на создание своего ордена — современное воплощение древнего духовного союза.
Факелы мерцали, и свет в зале то гас, то разгорался вновь, заставляя смешанные тени на троне, оживать причудливой игрой, словно полупрозрачные образы прошлого вели мистический хоровод вокруг сидящего рейхсфюрера. Гиммлер слегка склонил голову с закрытыми глазами, погрузившись в свои мысли. Он даже не заметил вошедших людей.
«Ты наверное видишь себя не просто рейхсфюрером СС и охранителем наследия саксонских королей, древним жрецом старинной веры, пророческой фигурой — ты наверное фанатично убежден, что ты есть вселенский „Избранный“, перст древних богов», — думал Лебедев, глядя, как завороженный, на этот перфоманс мистического фарса, — «Господи милосердный, какой же ужас рождается и выходит из бездны, когда ты по ошибке, даешь абсолютную власть над Жизнью человеку одержимому лживыми призраками прошлого…»
Наконец Гиммлер вышел из транса.
Глава 14
— Мой дорогой Франц подойдите, — голос Гиммлера был низким, но чётким, проникающим в самые глубины сознания.
Лебедев, решительно поборол свой внутренний трепет и уже без тени замешательства шагнул к трону.
— Хайль Гитлер! — вскинул он руку в нацистском салюте.
Гиммлер коротко, как показалось Константину, пренебрежительно, кивнул в знак приветствия и вяло поднял руку салютуя, потом жестом предложил ему сесть напротив, на небольшой стул в готическом стиле. Между ними пролегало расстояние всего в несколько шагов, но эти шаги разделяли целую пропасть — пропасть власти, иерархии, мистического тщеславия и идеологической дисциплины.