Русский агент Аненербе
Шрифт:
— Нет… Маргарита, остановись! — хрипло вырвалось у Лебедева, но она уже стояла перед ним обнажённая.
Её кожа, бледная и прозрачная, мерцала в полумраке, а рёбра поднимались частыми, мелкими рывками. Синяк в форме сапога расцвёл на животе, фиолетовый и зловещий.
— Bitte schlag mich nicht… — прошептала она, съёживаясь и прикрывая грудь руками. Голос звучал как треск тонкого льда — будто ещё одно слово, и он рассыплется на осколки.
Лебедев почувствовал, как что-то рвётся внутри него. Слёзы хлынули прежде, чем он успел сглотнуть ком в горле. А сердце колотилось так, что казалось —
— Я не ударю… Никогда, — его пальцы дрожали, удерживая платье, которое норовило снова упасть, — Ты в безопасности. Понимаешь? Безопасности.
Она не отвечала. Её стеклянный взгляд уставился куда-то за его спину, в прошлое, где эсэсовцы смеялись, а её крики тонули в стенах барака. Лебедев прижал её к себе, игнорируя то, как она окаменела в его объятиях. Ему казалось, что ее волосы пахли дымом и болью.
— Прости! Это все я! — сказал он по-русски, — Прости! Это я!
Сколько он стоял и вот так держал ее, Лебедев не знал. Маргарита сначала никак не реагировала, но через несколько секунд она посмотрела на него. Где-то в глубине ее глаз вспыхнул слабый, едва тлевший огонек осмысленного сознания.
— Маргарита, это я… Я! Посмотри внимательно на меня! Видишь?! Я немного изменился, но если ты присмотришься, то увидишь, что это я!
Он бережно обхватил ладонями ее лицо. Девушка вздрогнула и задрожала, лицо исказила гримаса страха.
— Прости! Прости! — он убрал руки, — Просто посмотри на меня! Это я Костя. Твой Индиана Джонс! Помнишь? Ты меня так называла всегда! Помнишь наше любимое кафе NIQA patisserie cafe? Где мы с тобой ели самые вкусные поражённое в Москве… Помнишь, как мы жили у твоей бабушки в Алуште? Она была такая смешная, ругалась на нас матом… У меня тогда обгорело лицо на солнце, а под очками кожа осталась белой, и ты смеялась надо мной и звала Зоро. А еще…
Маргарита, услышав родную речь смотрела на него нахмурившись, словно пыталась что-то вспомнить, губы с засохшими кровяными ранами дрожали.
— Посмотри внимательно, — умолял Константин, — я немного изменился, но если ты внимательно посмотришь, то увидишь меня!
— Кто вы? — спросила она, заикаясь.
— Я твой Костя, — посмотри, посмотри внимательно… Помнишь, как мы с тобой были в архиве и начался пожар? Я вытолкнул тебя через стену пламени в дверной проем, а сам остался? И вот мы оказались здесь.
Маргарита оттолкнула его, и зажав ладонью рот попятилась. Он сделал шаг к ней. Девушка закричала и начала биться в истерике. Лебедев бросился к ней и схватив прижал к себе.
— Марго, это я! — он бросился к ней, хватая за плечи, но она выкрутилась с силой, которой не могло быть в её хрупком теле.
Её кулак ударил его в грудь, потом в шею — слепо, отчаянно, будто он был не человеком, а огнём, лапами чудовища, тенью с эсэсовским жетоном.
— Bitte, bitte… Ich will nicht zuruck… — она билась в его руках, слёзы брызгали на его мундир, оставляя
Ее тело сотрясалось в состоянии аффекта от болезненных судорог. Константин сильнее прижал ее к себе:
— Все пройдет… Все пройдет… Верь мне. Я вытащу нас отсюда… — повторял он одну и ту же фразу целуя ее волосы.
Он повторял это как мантру, даже когда её крики стихли, превратившись в прерывистые всхлипы. Её пальцы вцепились в его спину, словно боясь, что он исчезнет, если разожмут хватку. Маргариту «колотило» довольно долго, Лебедев опасался, что приедет Марта Шмидт и застанет эту сцену. Но пронесло. Девушка затихла в его объятьях и то, что она еще жива говорили лишь ее вздохи похожие на жалобные всхлипы.
— Ты даже представить себе не можешь, что я видела, — наконец прошептала она.
— Я знаю, — ответил Лебедев, не выпуская ее из своих рук.
— Нет ты не можешь знать… Я жила в бараке, где человек низведет до такого состояния, что любой червь в куске грязи живет лучше в тысячи раз… Да… Хуже червя, который хотя бы не знает, что его раздавят сапогом. Человек… он становится хуже крысы. Хуже личинки в гниющем мясе. Там, в том бараке, нас стирали в пыль. День за днём. С утра до ночи. Там жизнь человека обесценена настолько, что лучше лишиться разума, чтобы не видеть себя и не чувствовать себя…
— Я знаю, прости…
Ее взгляд скользнул куда-то за пределы реальности, словно глаза, широко раскрытые, отражали не комнату с обоями в цветочек, а длинный барак с протекающей крышей.
— Нет ты не знаешь…
Она резко встала, задев опрокинутую чашку с небольшой прикроватной тумбочки. Фарфор разбился с мелодичным звоном, но Маргарита даже не вздрогнула.
— Ты хочешь, чтобы я «вспомнила себя»? — горькая усмешка исказила её губы. — Я помню. Как девочка из соседнего блока отгрызла себе вены, лишь бы не идти в «медицинский кабинет». Как старик лизал ржавые гвозди, надеясь умереть от столбняка. — Она схватила Лебедева за рукав, тряся так, что пуговицы СС зазвенели. — А ты знаешь, что происходит, когда человек перестаёт бояться смерти? Он начинает бояться себя.
Слёзы текли по её лицу, но голос звучал сухо, будто пепел:
— Я молилась чтобы сойти с ума. Убежать в туман, где нет ни имени, ни тела. Где нельзя чувствовать, как твоя душа гниёт заживо.
Она упала на колени, обхватив голову руками. Её спину сотрясали рыдания без звука — концлагерь научил её плакать молча.
Лебедев молча смотрел на нее. Она через некоторое время подняла к нему лицо.
— Почему ты это сделал?
— В этом нет моей вины… Я не знаю, что произошло, какая сила нас сюда отправила.
Она продолжала пристально смотреть на него.
— Раньше я боялась умереть, но сейчас у меня нет страха, потому что есть вещи намного, намного страшнее смерти.
Лебедев потянулся и поцеловал ее волосы. Девушка рефлексивно дернулась, как от боли.
— Не делай так больше… Не надо делать этого… не трогай меня, — она отползла от него.
— Хорошо, хорошо… Через два или три дня я увезу тебя отсюда в одно спокойное место, там тебе будет хорошо.
Он увидел, как по ее телу волной прошло напряжение мышц, закончившейся легкой дрожью.