Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
Психологическую подоплеку столь нелепой идеи (даже в самых смелых проектах властей не заходило речи о русификации костела к западу от Немана) отчасти объясняет приложенный к одному из писем проект под названием «Обязанности визитатора». Судя по нему, Барщ действительно оказался человеком с неустойчивой психикой, и обстановка русификаторской кампании, как и знакомство с кичащимся своими победами Сенчиковским, разожгла его воображение. Снедаемый завистью к Сенчиковскому [2022] , он жаждал хотя бы на бумаге превзойти его во влиятельности и блеске самовластия. Опус Барща стал невольной пародией на инструкцию визитаторам, утвержденную за год до того. Он доводил до крайности ряд ее пунктов, обнажая связь института визитатора с феноменом деструктивного властолюбия и инфантильной одержимостью атрибутикой власти. Барщ прочил себя в «главные визитаторы» Царства Польского. В ранге этот воображаемый клирик, кажется, не уступал епископу: «Во время приезда к какому-либо костелу должен быть встречен духовенством с крестом, свечами и проч.» При перечислении должностных полномочий особое ударение ставилось на «взятие от духовенства подписок» о служении на русском языке – символический акт властного самоутверждения. «Подписку», этот материальный знак осуществленного принуждения, «главный визитатор» лично представлял в МВД. «Подписки», как уже отмечалось выше, составляли идею фикс самого Сенчиковского. У Барща «главный визитатор» получал право «удалять от мест» всех ксендзов, которые откажутся дать подписку, – прерогатива, которую Сенчиковский всерьез надеялся получить. Надзорные функции «главного визитатора» сформулированы с угрожающей невнятностью: «[Обязан] следить за всяким скопищем людей в костелы во время особенных храмовых праздников, чтобы ксендзы и духовные не допускались фанатизмом» [2023] .
2022
Чуть позднее Барщ написал донос на Сенчиковского, где утверждал, что тот безмерно обогатился за счет казны и завел себе дом как «у князя» (Там же. Л. 195). Сенчиковский действительно не стеснялся своего благосостояния, которое, впрочем, было совсем не «княжеским». См.: Жиркевич А.В.
2023
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 284. Л. 173 об., 174, 180–182.
В резолюции на одном из писем Барща Маков выразил сомнение в душевном здравии автора [2024] . Несмотря на трагикомический финал, эта история предвосхитила, а возможно, в чем-то и предопределила сценарий и даже обстоятельства упразднения визитаторства в Минской губернии.
Провал визитаторов как отрицательный урок конфессиональной инженерии: Взгляд из Вильны и Петербурга
К моменту, когда в МВД созрела почва для пересмотра подхода к русификации костела, в высшем бюрократическом кругу уже имелся прецедент осмысления этого мероприятия как ущемления религиозных чувств населения. Речь идет о секретной записке виленского генерал-губернатора П.П. Альбединского, представленной в декабре 1876 года министру внутренних дел А.Е. Тимашеву. Обращение к Тимашеву в подчеркнуто откровенном тоне имело особый смысл. Тимашев, не склонный вникать в рутину ведомственного управления [2025] , довольно легко передоверял Макову и Сиверсу руководство минской кампанией, ставя свою подпись под подготовленными ими распоряжениями. Однако с Альбединским, который эту кампанию в соседней с его генерал-губернаторством местности не одобрял, Тимашева связывала, помимо служебных отношений, принадлежность к неформальной придворно-аристократической среде, до 1874 года олицетворяемой фигурой главы III Отделения графа П.А. Шувалова [2026] .
2024
Там же. Л. 175. Тем не менее вскоре Барщ был назначен викарным в приход в Виленской губернии (с польским богослужением). В 1881 году ему был дан отпуск для поездки к Гробу Господню, после чего в изученных мною архивных делах его следы теряются.
2025
См. мемуарное свидетельство об этом: Перетц Е.А. Дневник Е.А. Перетца, государственного секретаря (1880–1883). М.; Л., 1927. С. 142.
2026
О «партии» П.А. Шувалова см. в особ.: Христофоров И.А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам (конец 1850-х – середина 1870-х годов). М., 2002.
В основу записки Альбединского положено типичное для «шуваловцев» неприятие русификаторского интервенционизма (вспомним конфликт Шувалова с К.П. Кауфманом в 1866 году). Практика введения русскоязычной службы в костел трактовалась не как льгота католикам, вытекающая из указа 25 декабря 1869 года, но фактически как репрессивная акция:
…все меры, вызванные минувшим мятежом, для ограничения латинства в здешнем крае, утратили свою жгучесть, несмотря на то, что некоторые из них затрогивали не одно только религиозное настроение народа, но касались индивидуально самых чувствительных сторон населения (sic! – М.Д.), как, например, воспрещение хоронить с некоторою торжественностию умерших, недозволение приносить к умирающему Св. дары обычным существовавшим до мятежа порядком и т. п. С этим, сколько мне кажется, население примирилось. Один только вопрос о введении русского языка в богослужение встречает ожесточенное противодействие и не подвинулся ни на шаг вперед. …У нас привыкли обвинять одних ксендзов, говоря, что они противодействуют всеми силами этой мере и внушают недоверие к ней в своих прихожанах. Едва ли это справедливо… [2027]
2027
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 450. Л. 53 об. – 54 (записка Альбединского от 27 декабря 1876 г.). По замечанию А.А. Комзоловой, ставя русскоязычное богослужение и запреты 1860-х годов в один ряд (как репрессивные меры), Альбединский преднамеренно давал неверную интерпретацию смыслу, который вкладывался в разрешение иноверцам слушать богослужение на русском. Анализируя всеподданнейший отчет виленского генерал-губернатора за 1874–1877 годы, Комзолова доказывает, что такая подтасовка понадобилась Альбединскому, чтобы подкрепить свое ходатайство о снятии запрета на ряд религиозных практик у католиков (Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае. С. 329–330). Мне представляется, что Альбединский не столько исказил смысл указа 25 декабря 1869 года, сколько продемонстрировал, что организаторы русификации костела нарушили декларированный тогда принцип добровольности, фактически подменив указ своими произвольными распоряжениями.
Альбединский далее ссылался на случаи наиболее упорного сопротивления прихожан русскоязычной службе в Виленской губернии в начале 1870-х годов (в частности, в Мосарском приходе, где священник Ширин не избежал побоев) и ставил вопрос: «Отчего же… народные массы относятся с таким недоверием к этому предмету?» Он, как видим, близко подошел к утверждению, что приверженность католического населения традиционному церковному языку сознательна и правомерна. Тем не менее предложенный ответ все-таки не до конца порывал с привычным для бюрократов образом иррационального и суеверного простонародья, для которого сменить язык службы значит сменить веру: «Не говоря о давно минувшем обращении униатов в православие, достаточно вспомнить, что не далее как десять лет тому назад обращение католиков в православие составляло выходящий из всех пределов предмет деятельности низших исполнителей предначертаний Правительства». Память о тогдашнем разгуле «обратителей» еще свежа и служит питательной средой для развития «фанатически-религиозного настроения народных масс» [2028] . Итак, темнота народа пока еще не позволяла ему отличить благодеяние правительства в сфере религии от вопиющих злоупотреблений низших администраторов. Ожесточенная защита польского языка в костеле представала скорее следствием травмы, причиненной религиозному сознанию, нежели нормальным проявлением конфессиональной идентичности.
2028
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 450. Л. 54–55.
Как бы то ни было, версия Альбединского существенно расходилась с примитивной конспирологией, объясняющей неудачу реформы происками «подстрекателей» из шляхты или духовенства. Несколько раз употребленное им выражение «народные массы» (или «масса народа») – не случайная обмолвка [2029] . Эта генерализация расширяла не только социальные [2030] , но и географические границы легитимности, которую виленский генерал-губернатор советовал признать за польскоязычным богослужением. Ход его мысли виден из сравнения данной записки с более ранним документом – ответом от марта 1876 года на запрос МВД о перспективе введения в Тельшевской епархии (Ковенская губерния) русскоязычных требников. МВД ожидало, что епископа А. Бересневича, преемника незадолго перед тем умершего М. Волончевского (стойкого противника канонически не санкционированных богослужебных книг), удастся склонить к сотрудничеству в этом деле. Альбединский же полагал, что проблема не в епископе, а в мирянах, которых, согласно указу 25 декабря 1869 года, нельзя принуждать к смене языка. Он подчеркивал, что еще рано ожидать добровольных прошений от литовцев о русских требах и молитвах, ибо, несмотря на усиленное обучение русскому языку в начальных школах, жители Ковенской губернии не спешат переходить с «жмудского или литовского наречий» на русский и даже «постоянно употребляют в обыденной жизни в некоторых местностях язык польский». Следовательно, надо подождать того времени (оно «едва ли далеко», утешал Альбединский нетерпеливых русификаторов), когда система начального образования принесет плоды и «богослужение на русском языке сделается потребностию народных масс» [2031] . Спустя девять месяцев генерал-губернатор – уже не конкретизируя, о литовцах или белорусах он говорит, – заявлял Тимашеву, что при условии успешной образовательной политики католическое население «во втором или третьем поколении само выразит потребность в богослужении на языке русском» [2032] . То, что это заключение распространялось на все шесть губерний бывшего «муравьевского» Северо-Западного края, очевидно: массовые переводы в православие, на печальное наследие которых указывал Альбединский, процветали в середине 1860-х годов в Минской губернии. Намеренно не делая различий между католиками разного этнического происхождения, генерал-губернатор пытался внушить министру, что на русский язык в костеле надо смотреть как на естественный в будущем результат интеграции обширного и этнически разнородного края с Центральной Россией, но не преимущественное средство русификации или символ триумфа над «полонизмом».
2029
На полях подлинника, прочитанного Тимашевым и, скорее всего, Сиверсом (документ отложился в архивном фонде ДДДИИ), выражение «народные массы» в одном из случаев помечено большим вопросительным знаком (Там же. Л. 54 об.).
2030
Имея в виду убеждение своих оппонентов в том, что польский язык в костеле дорог сердцу лишь высших сословий, Альбединский спустя год в отчете по управлению краем за 1874–1877 годы подчеркивал, что насильственно насаждать русскоязычное богослужение «значит, может быть, из вопроса сословного сделать вопрос народный, дать против себя оружие и вложить его в руки народа» (LVIA. F. 378. Ap. 219. B. 80a. L. 27 ap. – 28). Соответствующая часть отчета почти слово в слово воспроизводит письмо Тимашеву от декабря 1876 года.
2031
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 272. Л. 269–273 (отношение Альбединского – МВД от 28 марта 1876 г.).
2032
Там же. Д. 450. Л. 56–56 об.
Альбединский и словами, и публичным поведением давал понять, что для нормализации отношений властей с римско-католической церковью (включая ее высшую иерархию) следует иметь дело с действительно авторитетными у паствы представителями клира, независимо от того, вызываются они или нет
2033
Там же. Д. 283. Л. 194 (пункты о католических проповедях на русском языке в светских учебных заведениях и др.).
2034
Там же. Д. 450. Л. 57 об. – 58.
2035
Альбединский, по словам директора ДДДИИ Мосолова в 1878 году, был убежден, что влияние Бересневича на католическое духовенство «всего Западного края» «безгранично» (Там же. Д. 288. Л. 210. Ср. свидетельство мемуариста: Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы. 1848–1896. Л., 1929. С. 320). Со времени смерти епископа Минского Войткевича в 1869 году Бересневич был первым каноническим главой епархии в Северо-Западном крае, которого власти не подвергали унизительным ограничениям, так и не снятым с его предшественника Волончевского до конца его жизни.
2036
О введении М.Н. Муравьевым запрета на установку крестов в 1864 году см.: Долбилов М.Д. Полонофобия и политика русификации в Северо-Западном крае империи в 1860-е гг. // Образ врага / Под ред. Л. Гудкова. М., 2005. С. 169–170.
2037
LVIA. F. 378. Ap. 219. B. 700. L. 1–3 (письмо еп. Бересневича Альбединскому от 15 июля 1879 г.); РО РНБ. Ф. 16. Ед. хр. 58. Л. 1–2 об. (записка для памяти по поводу всеподданнейшего доклада Альбединского от 7 декабря 1879 г.). В подготовке почвы для отмены ограничений в Тельшевской епархии Альбединскому содействовал вновь назначенный директор ДДДИИ А.Н. Мосолов, который в бытность Альбединского прибалтийским генерал-губернатором состоял при нем чиновником для особых поручений. Альбединский умело задействовал свой статус патрона по отношению к Мосолову в новой ситуации (см. его письмо Мосолову от 7 ноября 1878 г.: РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 4. Л. 56–57). См. также: Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае. С. 331–333, 336.
Можно уверенно предположить, что записка Альбединского не прошла бесследно для руководства МВД. С весны 1877 года оно не только отклоняет ходатайства из Минска о высылке и штрафовании «подстрекателей», но и начинает выражать озабоченность тем, что уклончиво описывалось как излишнее давление на религиозные чувства «народа». (Альбединский, надо сказать, выражал ту же мысль более открыто.) Так, в июне 1877 года Тимашев втолковывал минскому губернатору, что к поставленной цели лучше продвигаться «медленно, но верно, чем вводить русский язык торопливо и без надлежащих мер предосторожности к его упрочению», и что «надежнейшим средством для сего, конечно, является школа» [2038] . Последний тезис, созвучный соображениям Альбединского о соотношении секулярных и религиозных факторов обрусения, до этого не возникал в служебной корреспонденции МВД по минской кампании.
2038
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 286. Л. 147.
Спустя еще полгода, в январе 1878-го, вопрос о минской кампании был включен министром внутренних дел в повестку дня Особого комитета (совещания), высочайше утвержденного для обсуждения перспектив отношений между Петербургом и Ватиканом [2039] . В первую очередь комитету поручалось рассмотреть меморандум уполномоченного Пия IX кардинала Симеони канцлеру А.М. Горчакову от июля 1877 года, в пятнадцати пунктах излагавший точку зрения Святого престола на притеснение католиков в империи. В числе мер, наиболее задевших религиозные чувства католиков, были названы насильственное введение русского языка в дополнительное богослужение и учреждение института визитатора [2040] .
2039
Материалы Особого комитета см.: Там же. Оп. 138. Д. 19. Л. 169 и сл. Первоначально в Комитете председательствовал Д.А. Милютин (по своей должности председателя Комитета по делам Царства Польского). Членами были Тимашев, Валуев, министр юстиции Д.В. Набоков, главы II и III Отделений Урусов и Н.В. Мезенцов, товарищ министра внутренних дел Маков, товарищ министра иностранных дел Гирс, бывший поверенный в делах при Римской курии Урусов. По мемуарному замечанию А.Н. Мосолова, секретаря комитета, «князь Горчаков, обыкновенно председавший во всех подобных совещаниях (по католическим делам. – М.Д.), уже одряхлел и ограничился прочтением записки, которую вообще одобрил» (ОР РГБ. Ф. 514. К. 1. Ед. хр. 6. Л. 5–5 об.).
2040
Olszamowska-Skawro'nska Z. Tentatives d’introduire la langue russe dans les 'eglises latines de la Pologne orientale (1865–1903) // Antemurale. 1967. Vol. 11. P. 72–75.
Созыву комитета предшествовала важная кадровая перемена в МВД. Э.К. Сиверса, в течение более чем двадцати лет возглавлявшего Департамент духовных дел иностранных исповеданий [2041] , заместил сравнительно молодой бюрократ Александр Николаевич Мосолов. Новый директор был хорошо знаком как с проблемами имперской политики на западной периферии, так и с механизмом управления конфессиями. В 1863–1865 годах Мосолов, в качестве одного из личных секретарей виленского генерал-губернатора М.Н. Муравьева, активно участвовал в подготовке мер по усилению государственного надзора за католическим духовенством в Северо-Западном крае. Вторую половину 1860-х годов он провел в Риге, на должности чиновника по особым поручениям при генерал-губернаторе Прибалтийского края, которым был в те годы не кто иной, как П.П. Альбединский. Во взглядах на обострившийся тогда «остзейский вопрос», связанный с германофобскими настроениями русского национализма, Мосолов расходился с начальником, который выступал против отмены особых привилегий немецкой знати и не оказывал поддержки местному православному духовенству в его соперничестве за паству с лютеранской церковью [2042] . В 1869 году, благодаря протекции Л.С. Макова, сослуживца еще по Вильне (опыт службы на окраинах, особенно в «минуты роковые», вообще скреплял чиновников прочными узами), Мосолов получил назначение в Особенную канцелярию министра внутренних дел.
2041
За эти два десятилетия Сиверс, как и многие бюрократы его поколения и ранга, проделал заметную эволюцию от благих намерений укрепить веротерпимость в империи до почти увлеченности дискриминацией неправославных. К середине 1870-х годов он пользовался у католиков в Российской империи и за границей репутацией не намного лучше той, с которой завершал свое поприще его предшественник В.В. Скрипицын, считавшийся фанатиком «русской партии».
2042
О проблеме православной паствы в прибалтийских губерниях см. в особ.: Freeze G.L. Lutheranism in Imperial Russia: Critical Reassessment // Luther zwischen den Kulturen: Zeitgenossenschaft – Weltwirkung / Hrsg. H. Medick, P. Schmidt. G"ottingen, 2004. S. 297–317. Позднее в своем дневнике Мосолов писал, что, хотя он навлек на себя в Риге ненависть остзейских аристократов, ему иногда удавалось склонять Альбединского «силою убеждения на такие меры, которых он по своим убеждениям не принял бы…» (ОР РГБ. Ф. 514. К. 1. Ед. хр. 2. Л. 16–17, 22 – записи от января 1872 г.).
В течение 1870-х годов он, вероятно под влиянием Макова, отступил от прежнего, «муравьевского», понимания русификации на окраинах и оценил преимущества более гибких методов администрирования и переформовки идентичности местного населения, позволявших, например, в вероисповедных делах смелее опираться на лояльных представителей неправославных сообществ [2043] . В МВД Мосолов преподносил себя беспристрастным и равнодушным к борьбе за политическую власть экспертом, о чем без ложной скромности писал в дневнике: «Люди, мне подобные, могут быть теперь терпимы только в силу значительных дарований и достаточных знаний, к каким иногда поневоле приходится прибегать. Без этой крайности нами обошлись бы» [2044] . Он гордился тем, что в ходе службы выработал самостоятельный взгляд на роль римского католицизма в прошлом и настоящем Российской империи. В коротком мемуарном фрагменте о службе директором ДДДИИ, написанном в 1884 году, он критиковал приверженность творцов конфессиональной политики устаревшим моделям отношений между государством и католической церковью:
2043
Эта подвижка не нашла отражения в тексте промуравьевских «Виленских очерков», написанных в основной части еще в конце 1860-х и опубликованных в «Русской старине» в 1883–1884 годах. (Отдельное издание 1898 года было дополнено лишь краткими фактологическими примечаниями автора.) В неопубликованном мемуарном отрывке, написанном в 1884 году, Мосолов писал, что в течение 1870-х внимательно следил «за судьбами Западного края и наблюда[л] и за судьбою выработанных нами мер, из коих многое было легко расшатано и не привилось» (ОР РГБ. Ф. 514. К. 1. Ед. хр. 6. Л. 4).
2044
Там же. Ед. хр. 2. Л. 24 (дневниковая запись от января 1872 г.).