Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
Эту идею об истинном предназначении выпускника раввинского училища – возвращаться в «еврейскую массу» – Корнилов оглашал и двумя годами ранее, когда еще поддерживал отдельные училища; высказал ее и тогда, когда подталкивал генерал-губернатора к их отмене. Спрашивается: можно ли было всерьез желать массового поступления евреев в гимназии, в то же время продолжая считать их чужеродным элементом в стенах университета? Более вероятно, что Корнилов имитировал уверенность в скором притоке еврейских учеников в общеобразовательные заведения, внутренне надеясь, что этого не произойдет и что таким образом удастся взять тайм-аут в неприятно осложнившейся политике еврейского образования. Свидетельством тому может послужить наблюдение М.Ф. Де Пуле о толках в корниловском «педагогическом кружке» в самом конце 1867 года и об их влиянии на местных образованных евреев: «Бедные евреи упали, обнищали духом. Казенные училища закрывают, раввинское обращают в какую-то жалкую школу. …Проповедуют необходимость оневежествления евреев, вред их образования» [2105] . Косвенные признания «необходимости оневежествления евреев» содержатся и в тогдашней, а также несколько более поздней частной корреспонденции самого Корнилова [2106] .
2105
ОПИ ГИМ. Ф. 56. Д. 515. Л. 26 об. (письмо Де Пуле Бессонову от 26 декабря 1867 г.).
2106
Вскоре после неожиданной отставки с должности попечителя в 1868 году Корнилов, убежденный не только в своих административных способностях (не оцененных новым генерал-губернатором Потаповым), но и в таланте политического публициста, засел за писание статьи о еврейском образовании. Вот какими соображениями делился он в ходе работы над ней с бывшим подчиненным, продолжавшим служить в ВУО, В.П. Кулиным: «Довольно ли правильно я характеризую евреев и объясняю источник их паразитизма. Кроме Талмуда, не играет ли тут главную роль их восточное происхождение. Они как будто сродни цыганам». Из других частных рассуждений Корнилова о задачах образовательной политики в империи вполне очевидно, что он разделял фобии многих русских националистов в отношении образованных представителей самых различных нерусских групп. Ограничусь одним примером: «Как ни умен, как ни даровит наш народ, но пока от него требуют
Всего через двадцать дней после представления Корнилова – и, скорее всего, без прямой связи с ним – обсуждение проблемы еврейского образования получило импульс из Петербурга. Министр народного просвещения Д.А. Толстой, возвратившись из поездки по Одесскому учебному округу, занял наконец более определенную позицию по вопросу о еврейских училищах [2107] . Тамошние евреи произвели на него благоприятное впечатление сближением с «христианским обществом» и «европейской цивилизацией»; он с одобрением отмечал, что в гимназиях Одессы и Херсона евреи составляют от трети до половины ученического состава. Толстой пришел к убеждению, что «в таких городах не настоит более никакой нужды в отдельных еврейских заведениях, что здесь они уже отжили свое время… и без них евреи будут отдавать своих детей в общие заведения». Он сообщал попечителям учебных округов (отношение Корнилову датировано 30 ноября 1867 года), что готовит проект упразднения таких училищ в тех губернских городах, где «достаточное число еврейских детей учатся в гимназиях». Высвободившиеся денежные средства предполагалось употребить на открытие при уездных училищах ремесленных отделений, куда евреи поступали бы на равных с христианами основаниях. Толстой запросил у Корнилова сведений о числе евреев в подведомственных тому гимназиях и прогимназиях и дал понять, что был бы только рад распространению задуманной меры на ВУО [2108] .
2107
Дж. Клир подчеркивает важность заявления в 1867 году Толстым своей позиции для ускорения фактической отмены отдельной системы образования (последовавшей, впрочем, только в 1873-м – лаг, которому в работе Клира не дается объяснения) (см.: Klier J. Imperial Russia’s Jewish Question. P. 237–238). В своем анализе я сосредоточиваю внимание на взаимодействии импульса из МНП с факторами реформы, специфическими для ВУО.
2108
LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1411. L. 1–2.
Первоначальная реакция руководства ВУО на запрос Толстого особенно интересна для анализа самой динамики бюрократического разворота от интеграции к сегрегации в политике по «еврейскому вопросу». Толстой, казалось бы, предлагал то самое, о чем Корнилов твердил генерал-губернатору буквально накануне. Тем не менее попечитель ВУО не только не спешил ликовать по поводу совпадения с министром в мнениях и начинаниях, но и даже совершил некое обратное поползновение: его ответное отношение Толстому от 31 января 1868 года, готовившееся, судя по черновикам, с особым тщанием, могло быть прочитано как попытка заступничества за отдельные еврейские училища. В первую очередь Корнилов вежливо предостерегал министра от сопоставления успехов еврейского просвещения в Одессе и Вильне по одному отдельно взятому критерию – численности учеников в гимназиях. Сделанное на такой основе заключение «об отсталости евреев западных губерний от своих единоверцев… в Новороссийском крае, в стремлении к просвещению… значительно смягчается, если принять в соображение, что в Виленском учебном округе существует Раввинское училище» (с 434 учениками), учебная программа которого соответствует уровню среднеобразовательного заведения. Между тем в чуть более раннем представлении генерал-губернатору Корнилов именно сходство с гимназией, провоцирующее тягу выпускников в университет, отмечал среди «нештатных» характеристик раввинского училища, подлежащих устранению.
Если Толстой требовал сведений о числе еврейских учеников только в гимназиях и прогимназиях, то Корнилов, как бы предупреждая следующий запрос министра, а на деле меняя постановку проблемы, собрал таковые и по начальным, т. е. приходским и сельским школам. Цель состояла в том, чтобы показать, что министерству не из-за чего слишком тревожиться: мол, евреи почти уже не делают различия между отдельным или совместным с христианами обучением своих детей с самых малых лет. Одновременно это был и запоздалый полемический выпад против Постельса, в отчете которого успехи Виленского округа на стезе начального образования оценивались сдержанно. Корнилов приводил общую цифру по всем средним и начальным общеобразовательным заведениям: из 54 636 учеников (мальчиков – 47 873, девочек – 6763) 1446 были евреями (мальчиков – 1032, девочек – 414) [2109] . Относительно же казенных еврейских училищ 1-го разряда он вскользь замечал, что они – «не что иное, как элементарные школы для обучения русской грамотности», почти одинаковые с приходскими [2110] , – и умалчивал о том значении, которое придавал их скорейшему уничтожению ради преодоления еврейской «замкнутости». Наконец, он поддерживал мысль министра о том, что обеспечиваемые свечным сбором специальные стипендии для гимназистов-евреев надо отменить, но имеющие высвободиться деньги предлагал расходовать не на ремесленные отделения в уездных училищах (они уже фактически существовали), а на субсидии общеобразовательным женским пансионам («Совместное в общих заведениях обучение русских и еврейских девочек… ослабляло бы… чрез юное женское поколение упорный еврейский сепаратизм и замкнутость, поддерживаемые в мужском еврейском населении») [2111] .
2109
Ibid. L. 45–46, 49 (черновой отпуск Корнилова Толстому от 31 января 1868 г.).
2110
Характерно, что при редактировании процитированной формулировки Корнилов удалил само наименование этих училищ – «отдельные»; в черновике стояло: «не что иное, как начальные или приходские, исключительно для евреев, училища» (Ibid. 53 ар.).
2111
Ibid. L. 46–47 ар., 54–56 ар.
Словом, Корнилов хотел представить дело так, что Виленский округ чуть ли не опережает Одесский, с его просвещенными и секуляризованными евреями, в плавном слиянии общих и еврейских заведений, которое должно завершиться почти само собою [2112] . И это при том, что в составлявшемся в те же самые недели и дни отчете тому же Толстому об управлении ВУО за 1867 год (поданном в МНП незадолго до подкатившей отставки Корнилова в марте 1868-го) он говорил о ликвидации еврейских училищ в ВУО как об осознанной местными властями неотложной задаче, требующей волевого решения и напряжения административных сил [2113] . Почему же он не заговорил об этом непосредственно в ответ на запрос Толстого? Вероятно, для него было важно, оставаясь в рамках служебной субординации, не признать за министерством инициативы в данном деле и провести отмену еврейских училищ по собственному сценарию, в соответствии с местным видением еврейского вопроса [2114] . Письмо Толстого попечителям округов от ноября 1867 года не оставляло сомнений в том, что министр избрал интеграционистский курс: гимназии, где треть или половину учеников составляли евреи, вовсе не казались ему аномалией и удостаивались его публичных похвал [2115] . Он исходил из представления об образовании как наилучшем инструменте «выборочной», но неуклонно расширяющейся интеграции евреев [2116] . Для Корнилова же к 1868 году стала первичной проблемой не необразованность, а изначальная «замкнутость» евреев, понятая в духе брафмановской кагаломании. Ссылаясь на циркуляр Баранова, он писал в отчете за 1867 год, что «в деле полного слияния евреев с прочим населением одной школы недостаточно» – необходимы и другие меры воздействия на «эту грубую и фанатическую массу. …Предположение… графа Баранова о слиянии еврейских обществ с христианскими как нельзя более соответствует осуществлению правительственных целей по отношению к евреям» [2117] . В сущности, Корнилов в этих рассуждениях выходил за пределы должностной и даже ведомственной компетенции, принимая на себя неформальную роль глашатая нового направления в еврейской политике.
2112
В черновике отношения Корнилов даже заявлял, что «слияние общих училищ с специальными еврейскими уже совершилось в 1861-м году», имея в виду закрытие нескольких училищ 2-го разряда, в которых к тому времени было совсем мало учеников – в отличие от оставленных училищ 1-го разряда (Ibid. L. 53 ар.).
2113
РГИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 103. Л. 3–6 и др. (перебеленный текст «Общих замечаний» по еврейскому образованию, с правкой рукой Корнилова).
2114
И. Чериковер, характеризуя выступления Корнилова против еврейских учебных заведений как «закулисные нажимы» (лишь на том основании, что попечитель ВУО излагал свои взгляды в служебных документах, а не публично), не раскрывает тех бюрократических манипуляций, которые Корнилов действительно совершал вследствие несогласия с мотивами Толстого. См.: Чериковер И. История Общества для распространения просвещения между евреями в России. С. 193–194.
2115
Из гимназий Виленского учебного округа в 1867 году лишь Ковенская могла похвастаться сопоставимым процентом учеников-евреев: 67 из 286 (LVIA. F. 567. Ap. 6. B. 1411. L. 49).
2116
Воззрения Толстого на еврейское образование в 1860–1870-х годах по-разному трактуются в историографии, хотя историки редко артикулируют расхождения между собой по этому пункту. Так, Дж. Клир обнаруживает некий скрытый подтекст в заявлении Толстого (в 1873 году, при обосновании реформы еврейского образования) о том, что отдельные училища исчерпали свою роль, подготовив массовый приток еврейских учеников в общеобразовательные заведения. Согласно Клиру, эта констатация предвосхитила то недовольство, с которым власти вскоре начнут смотреть на увеличение числа евреев в университетах и гимназиях (Klier J. Imperial Russia’s Jewish Question. P. 238). Цитирую Толстого по первоисточнику – подготовленному в МНП в начале 1873 года докладу «Объяснительные сведения о еврейских начальных училищах и о еврейском учительском институте»: «…дети евреев всех состояний, как богатых и образованных, так, вслед за ними, и бедных и менее образованных, одинаково спешат толпами в общие учебные заведения, оставляя почти пустыми классы многих еврейских училищ… [Это стремление проистекает не столько] из недостатков, которые присущи не одним только еврейским
В свою очередь, Б. Натанс, анализируя как высказывания Толстого в 1870-х годах, так и действия МНП, приходит к убедительному выводу, что учебное ведомство до начала 1880-х последовательно выдерживало курс на привлечение евреев в общеобразовательные заведения, а в 1880-х, при И.Д. Делянове (прежде – товарище Толстого в МНП), сопротивлялось введению антиеврейских процентных норм (numerus clausus) приема в высшие учебные заведения. Толстой стал сторонником ограничений приема евреев в вузы только к середине 1880-х годов, занимая должность министра внутренних дел (Nathans B. Beyond the Pale. P. 259–260, 263–264, 271–272).
2117
РГИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 103. Л. 3 об.–4.
Недовоплотившийся призрак: Чиновники начинают бояться еврейского национализма
Перемены умонастроений в начальственных кабинетах Виленского учебного округа происходили в 1867 году параллельно с активизацией работы Комиссии «о преобразовании управления евреями» при генерал-губернаторе. Развернувшиеся в ней летом 1867-го дискуссии о языковой аккультурации евреев отразили в чем-то похожую, а в чем-то отличную от корниловской попытку закрепить за Вильной роль генератора идей в еврейской политике. Как и попечитель ВУО, эксперты генерал-губернатора претендовали на исчерпывающее объяснение тех или иных реакций российского еврейства на правительственную политику. В своих суждениях о языковой ситуации члены комиссии исходили из недопустимости какой бы то ни было поддержки идиша, «жаргона». Незадолго до первого посвященного этой теме заседания (22 мая 1867 года) не раз цитировавшийся выше А. Воль опубликовал в официальной газете «Виленский вестник» статью «Русский язык и евреи», в которой не скупился на самые уничижительные эпитеты по адресу идиша и отказывал ему в толике культурной и исторической самоценности [2118] . Члены комиссии осуждали даже близкие им по духу маскильские публикации на идише, содержащие «насмешки над еврейскими недостатками, бичевание фанатизма и предрассудков». Насмешки и бичевание могли только приветствоваться, но вот «распространение жаргона само по себе есть зло…» [2119] . В то же время комиссия предостерегала против попыток административного запрета идиша и без обиняков заявляла, что годичной давности распоряжение Кауфмана «не имело законного основания» и что «совершенное воспрещение печатать на жаргоне невозможно, так как масса еврейского населения в здешнем крае не знает русского языка» [2120] . Литература на «жаргоне», заключала комиссия, должна остаться «без преследования, но и без поощрений». Впрочем, рекомендованные членами конкретные меры не расходились радикально с начинанием Кауфмана. Предлагалось, во-первых, ограничить ввоз из Германии книг на идише, содействующих «очищению жаргона», т. е. его сближению с немецким [2121] , и, во-вторых, указать редакторам и цензорам еврейских изданий, чтобы «недостающие в жаргоне слова для выражения мыслей были пополняемы не из немецкого языка, а из русского». Такое распоряжение цензорам, в подсказанной комиссией формулировке, Баранов вскоре и отдал [2122] . Тем не менее фактическое осуждение комиссией кауфмановской попытки запрета не было лишь словесным декорумом. Эксперты дали понять, что для вытеснения идиша из употребления необходимы позитивные методы языковой политики, охватывающие массу носителей «жаргона». Следовательно, для распространения русского языка требовалась действительно массовая литература.
2118
Виленский вестник. 1867. № 42. 11 апреля.
2119
LVIA. F. 378. BS. 1869. B. 40. L. 189 ар. (журнал заседания Комиссии от 22 мая 1867 г.).
2120
Ibid. L. 205–205 ap. (журнал заседания Комиссии от 18 июня 1867 г.).
2121
Напрашивается аналогия с установленным в 1865 году запретом на ввоз из-за границы литературы на литовском языке, напечатанной латинским алфавитом (чаще всего она поступала контрабандой из Пруссии).
2122
Ibid. L. 193, 104–105 ар. (распоряжение Баранова от августа 1867 г.). Об обсуждении в петербургских инстанциях ограничительных мер против идишистской печати в 1860–1870-х годах см.: Эльяшевич Д.А. Правительственная политика и еврейская печать в России. С. 433–445.
Обсуждению деятельности правительства в этом направлении комиссия посвятила отдельное заседание. Журнал (протокол) данного заседания – текст весьма незаурядный для документации экспертного совещания, созванного высшим местным начальством как вспомогательное учреждение. Члены комиссии подвергли столичных творцов еврейской политики (хотя и не называя их поименно) принципиальной и откровенной критике, выдержанной в стиле скорее публицистического трактата, нежели служебного меморандума. Впрочем, не была ли эта смелость в своей основе именно бюрократической: эксперты ставили себя чуть ли не в оппозицию центральной администрации под прикрытием той неформальной автономии от Петербурга, которой пользовался институт виленского генерал-губернатора. На дело можно посмотреть и с другой стороны: для высказывания своих взглядов виленские маскилы, входившие в комиссию, сумели инструментализировать традиционное для имперского управления соперничество между генерал-губернаторской и министерской властью.
Основной мишенью для критики стали Министерство народного просвещения и – в той мере, в какой дискуссия касалась административного надзора за иудаизмом, – ДДДИИ, обозначаемые собирательным термином «правительство». В вину им ставилась прежде всего терпимость к немецкому языку в системе образования евреев: «…оно («правительство». – М.Д.) издает еврейские религиозные книги с немецким переводом, оно споспешествует вызову раввинов из Германии и равнодушно слушает, как еврейские проповедники поучают народ на том же немецком языке». МНП заслуживало упрека и за то, что не спешило официально утвердить перемены в программе Виленского раввинского училища, произведенные по инициативе местных деятелей: хотя с 1865 года преподавание еврейских предметов совершается на русском языке, МНП не отменяет прежней, 1853-го, программы, требующей преподавания их на немецком [2123] . В журнале с тревогой упоминались новые веяния в религиозной жизни евреев, в особенности столичных, свидетельствующие об их восприимчивости к протестантской религиозной культуре и, следовательно, сближении с немцами. Так, петербургский главный раввин А. Нейман «вводит новый обряд конфирмования еврейских девиц… и производит им испытание в религиозных предметах на немецком языке; а многие раввины делают попытки усвоить себе при богослужении одежду лютеранских пасторов». Не менее тревожным было то, что, по данным комиссии, участились случаи обращения образованных евреев в лютеранство [2124] . Словом, комиссия предоставляла адресатам своего журнала сделать вывод, что деятельность или, точнее, бездействие центральных ведомств благоприятствует германизации российских евреев.
2123
LVIA. F. 378. BS. 1867. B. 1482. L. 2 ар. – 3, 4 ар.
2124
Ibid. L. 3 ар.–4. О влиянии протестантизма на религиозную идентичность немецких евреев см.: Meyer M. Response to Modernity. P. 39–40, 46, 50, 52, 82, 106, 124, 143.
Комиссия подчеркивала, что невозможно привить русский язык в еврейской среде посредством лишь обучения русской грамоте. Задача виделась гораздо более широкой: «Для того чтобы евреи были бы истинно русскими гражданами, чем они и должны быть, еще недостаточно знать русский язык; нет, язык этот должен сделаться для них таким, на котором бы они говорили в семействе, молились в синагогах, даже мыслили». Этим члены обосновывали свое мнение о необходимости перевода еврейских религиозных книг на русский язык и их распространении «в народе». Стремясь предупредить возражения, так или иначе связанные с позицией Синода, они оговаривались, что русский перевод должен печататься en regard c древнееврейским текстом (дабы отличие от православных изданий бросалось в глаза), но без малейшей примеси «жаргона» [2125] .
2125
LVIA. F. 378. BS. 1867. B. 1482. L. 2; 1869. B. 40. L. 206.
Аргументация этого пункта предложений вовлекла генерал-губернаторских экспертов в новый раунд полемики – на сей раз с петербургским Обществом для распространения просвещения между евреями (ОПЕ), учрежденным в 1863 году и пользовавшимся поддержкой еврейского банкира и мецената Е.О. Гинцбурга. В чем же состояло разногласие между ними? Лидеры ОПЕ тоже были настроены резко против «жаргона». Еще раньше созыва комиссии в Вильне они ходатайствовали о разрешении перевода Танаха на русский язык. Разделяло же ОПЕ и членов виленской комиссии, в частности, воззрение на функции древнееврейского языка. Знание его, с точки зрения ОПЕ, вовсе не исключало будущего приобщения евреев к русской речи. Уже в начале своей деятельности, в феврале 1864 года, петербургский комитет ОПЕ постановил содействовать популяризации на древнееврейском языке широкого спектра «знаний: естественных, математических, географических, исторических вообще и еврейской истории в особенности, физиологии, гигиены и друг.». Постановка этой цели была созвучна другому программному тезису ОПЕ, а именно: просветительская деятельность будет тем успешнее, чем меньше просветители задевают религиозные чувства единоверцев и нападают «прямо в упор на предрассудки и суеверие». Секулярное, и в особенности естественнонаучное, знание – это «нейтральная почва», где «нет места недоверчивости и подозрительности». С 1864 года ОПЕ выделяло значительные субсидии на научно-популярные издания в области математики, физики, химии, истории и др. Ориентация этих публикаций на широкую публику побудила активистов ОПЕ к размышлениям об оптимальном стиле письма. Они призывали литераторов не подражать архаичному и вычурному библейскому слогу древнееврейского языка и держаться «богатого и гибкого» стиля позднейших богословских сочинений. По их мнению, «раввинский слог» в своем новом, секулярном применении уже был или мог в скором времени стать доступен «массе народа» [2126] .
2126
Цит. по: Чериковер И. История Общества для распространения просвещения между евреями в России. С. 110, 64–65, 79–80, 114–115. О том, почему ашкеназский раввинистский язык, представлявший собой смесь древнееврейского с арамейским, в которую, по выражению Б. Харшава, были «пересажены» идишистские значения, не стал основой для формирования современного иврита, см.: Харшав Б. Язык в революционное время. М.: Текст, 2008. С. 226–229.