Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

Долбилов Михаил Дмитриевич

Думается, дело в том, что Сенчиковский и его последователи как раз не могли, как бы того ни хотели, «порвать связи» и полностью обособиться от среды, враждебной реформе, оградить себя от ее морального давления. Оставаясь католическими священниками, они подвергались осуждению значительной части клира за посягательство на прерогативы высшей церковной власти. Официальное провозглашение в 1877 году русскоязычного богослужения неканоничным окончательно поставило их в положение изгоев в местном католическом духовенстве. Под гнетом этой одиозной репутации распадались приятельские отношения между ними, утрачивалось чувство взаимной солидарности. Как нередко случается, ощущение себя отступником порождало соблазн вседозволенности, чем, может быть, в первую очередь надо объяснять деморализацию и разгул визитаторского самоуправства под занавес кампании.

Мосолов нашел институт визитатора трудно совместимым с новыми задачами политики в отношении католицизма, заявленными в январской записке. Важнейшей из них было изменение этнического состава учащихся духовных семинарий, посредством чего предполагалось «образовать в среде римско-католического духовенства партию, верную Правительству, вышедшую из среды народа и воспитанную под влиянием любви к отечеству». Чисто статистически такой расчет оправдывался наличием множества вакансий на должности приходских настоятелей, в особенности викарных. К концу 1870-х годов репрессивные и ограничительные мероприятия в западных губерниях привели к значительному сокращению численности католического клира. Так, в Виленской епархии (Виленская, Гродненская и, неканонически, Минская губернии) с 1865 по 1875 год умерли более 250 священников, а рукоположено в сан было только семеро выпускников семинарий [2060] .

В Вильне Мосолова особенно удивила малочисленность воспитанников в местной семинарии – их было всего двадцать, в два раза меньше штатной нормы казеннокоштных учащихся: «Число ежегодно поступающих и выпускаемых заметно слабеет, и уже в течение более десяти лет далеко не соответствует естественной убыли священников в епархии». Если такое положение продлится еще десять лет, прогнозировал Мосолов, придется «возвращать к должностям тех, которые еще останутся к тому времени от прежних ссыльных», или выписывать священников из-за границы. Причину этого обезлюдения семинарии эксперт видел как в недавних «политических потрясениях», так и в «общем упадке духовного призвания в мелкодворянской среде, поставлявшей прежде римско-католических священников до излишества». А для выходцев из «беднейшего сословия, склонного к духовному званию», серьезным препятствием являлась высокая планка требований к учебной подготовке поступающих (установленная еще в 1840-х годах на уровне четырех классов гимназии) [2061] .

2060

Там же. Д. 450. Л. 92–93 (данные из докладной записки виленского генерал-губернатора Э.И. Тотлебена М.Т. Лорис-Меликову от 16 ноября 1880 г.). На начало 1880 года в этой епархии числилось около 420 священников. После того как соседнюю Тельшевскую епархию возглавил А. Бересневич (Жилинский не имел канонической власти рукополагать в священники), число ежегодно посвящаемых в сан несколько возросло.

2061

Там же. Л. 73 об. – 74 об.

Мосолов полагал, что «нет оснований сожалеть» о падении престижа духовной профессии в среде шляхты. Это только на руку русификаторам, задумавшим существенно обновить состав католического духовенства: казалось, образовавшаяся пустота как раз и годится для размещения лояльной престолу «партии из среды народа». Проблема, однако, состояла в точном определении «народа», из которого предстояло преимущественно набирать семинаристов. Мосолов с сожалением отмечал, что большинство учащихся Виленской семинарии – «уроженцы Ковенской губернии – единственного почти источника будущих римско-католических священников Западного края, – притом из крестьянского сословия, и [нет] ни одного из белоруссов Минской губернии». Ту же тенденцию он обнаружил в семинарии Тельшевской епархии в Ковно, где три четверти воспитанников были литовцами крестьянского происхождения [2062] . Как и члены виленской Ревизионной комиссии десятью годами ранее (см. гл. 6 наст. изд.), Мосолов усматривал прямую связь между рекрутированием значительной части ксендзов из литовских крестьян и поддерживаемым в населении «фанатическим» типом католической религиозности [2063] .

2062

Там же. Л. 75, 73 об., 76.

2063

«Воспитание в ней (семинарии в Ковно. – М.Д.) строго монастырское. Суровая наружная дисциплина; мало истинного, здорового учения; праздности и ханжества много». Под «праздностью» имелось в виду, в частности, «безмерное количество» неучебных дней – до 260 в году (Там же. Л. 75, 76).

Альтернативой представлялось пополнение клира выходцами из белорусского простонародья. Минская губерния могла бы уже сейчас стать поставщиком новых, «народных», кадров клириков, если бы ее территория в течение последних пятнадцати лет не служила полем для опрометчивых экспериментов в конфессиональной политике. При упразднении Минской епархии в 1869 году была закрыта и тамошняя семинария, а специальные вакансии для Минской губернии в Виленской семинарии не предусматривались. В результате, отмечал Мосолов, «католики Минской губернии пользуются как бы остатками всего худшего в епархии», т. е. священниками туда назначаются чужаки, не востребованные в своих родных местностях. Чтобы преодолеть эту изоляцию минских католиков, он в качестве пробной меры рекомендовал установить несколько казенных вакансий для минчан в Виленской семинарии. Но даже эта скромная мера грозила новыми препирательствами между визитаторами, притязающими на полный контроль над замещением вакансий в Минской губернии, и епархиальными властями вкупе с руководством семинарии в Вильне.

На необходимость избавления от визитаторов указывало и другое предложение Мосолова: при переговорах с Римской курией добиваться папской санкции на присоединение Минской губернии к Могилевской архиепархии, «в видах ослабления польского элемента в губернии, поддерживаемого непосредственною связью с более польскими частями [Виленской] епархии: губерниями Виленской и Гродненской» (очередная попытка деполонизации посредством перекройки административно-территориальных границ наподобие разукрупнения Виленского генерал-губернаторства в 1869–1870 годах) [2064] . Это предложение соответствовало высказанной еще в программной записке от января 1878 года идее об учреждении в Петербурге, при Могилевской кафедре (резиденция архиепископа находилась в столице), семинарии «преимущественно для уроженцев белорусских губерний» [2065] . Понятно, что подчинение католиков Минской губернии номинально первенствующему в империи католическому иерарху – архиепископу Могилевскому – было невозможно при сохранении визитаторства, учрежденного именно в условиях дефицита легитимной духовной власти в этой части Виленской епархии.

2064

Там же. Л. 213, 214; Д. 293. Л. 59 об. Мысль Мосолова была осуществлена в 1883 году, но переподчинение минских католиков отнюдь не способствовало успеху деполонизации костела.

2065

Там же. Оп. 138. Д. 19. Л. 314–314 об.

Подытоживая соображения о визитаторах, Мосолов рекомендовал отменить этот институт не в официальном порядке (дабы не смутить ксендзов, еще готовых служить на русском языке), а таким путем: «Воспользоваться первым удобным случаем, чтобы устроить положение визитаторов вне настоящих должностей и не замещать их новыми». Тимашев согласился с подчиненным и дополнил его вывод еще одним пунктом, высказанным без обиняков: «Учреждение визитаторов возмутило Рим, не принеся нам ожидавшейся пользы, а потому надо (действовать [2066] . – М.Д.) так, чтобы оно пало само собою или сделано в виде уступки Риму…» [2067] . Это замечание ясно показывает, что к концу 1878 года проблема визитаторов уже не рассматривалась отдельно от перспективы нормализации отношений с Ватиканом. Упразднение этой должности могло пополнить актив российской делегации на будущих переговорах с Римской курией о взаимных уступках.

2066

В подлиннике два неразборчиво написанных слова. Смысл восстанавливается по контексту.

2067

Там же. Л. 312.

«Удобный случай» не заставил себя долго ждать. Сенчиковский, как уже упоминалось, был заподозрен властями в гомосексуальных отношениях со своими подопечными в училище органистов [2068] . Расследования возбуждать не стали, но с поста директора училища Сенчиковского вскоре удалили. Это дало повод удалить его и вообще из Минска. Первоначально намеченное назначение настоятелем в Слуцк Сенчиковский счел для себя «положительным унижением» и благодаря еще не полностью угасшей симпатии к себе губернатора Чарыкова добился в начале 1879 года назначения настоятелем Бобруйского прихода, без возобновления визитаторских полномочий [2069] .

2068

Как

и в деле Барща, реакция властей на обвинения по адресу Сенчиковского выявила те же особенности в представлениях элиты о педерастии, которые отмечает Т. Эммонс на примере истории с православным епископом: отсутствие дискурса о гомосексуализме как стигматизирующей идентичности и сравнительное равнодушие к участи детей – предполагаемых жертв педофилов (Emmons T. Alleged Sex and Threatened Violence. P. 177–183). Биограф и апологет Сенчиковского Жиркевич, писавший свою книгу в начале 1910-х годов на основе архивных разысканий, был шокирован именно тем, что директор ДДДИИ Мосолов, считавший обвинения Сенчиковского в «мужеложстве» достоверными, разрешил ему при переезде из Минска в Бобруйск в 1879 году взять с собою двух опекаемых им юношей-органистов: «Он [Мосолов] подозревает Сенчиковского в противуестественных сношениях с органистами Володзько и Глинским и тех же органистов сознательно отдает… на жертву нездоровым прихотям развращенного, по его убеждению, холостого ксендза!!» (Жиркевич А.В. Из-за русского языка. Ч. 1. С. 524–526, см. также с. 37, 527–535). Жиркевич прилагает немало усилий к тому, чтобы снять со своего героя любые подозрения такого рода. С моей точки зрения, ему удается доказать только, что противники Сенчиковского были прямо заинтересованы в манипулировании такими слухами, но не то, что слухи эти безосновательны.

2069

РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 288. Л. 241 об. (письмо Сенчиковского Чарыкову от 20 февраля 1879 г.); Д. 3083. Л. 48–48 об. (письмо Чарыкова Мосолову от 27 февраля 1879 г.).

Бесславный отъезд Сенчиковского из Минска повлек за собой новые склоки между ксендзами-русификаторами, словно они нарочно сговорились подтвердить уничтожающую характеристику, данную им в отчете Мосолова. Новый минский декан С. Макаревич, в недавнем прошлом один из «сенчиковцев», жаловался Мосолову на то, что его бывший начальник, известный своими интригами и сплетнями, посредством своих агентов, приносит мне различные угрозы во что бы то ни стало погубить меня, всячески подстрекает и побуждает бобруйских прихожан (Макаревич до этого служил настоятелем в Бобруйске, и самолюбие Сенчиковского было уязвлено «рокировкой» между ним и Макаревичем. – М.Д.) к поданию на меня ябеднических бумаг.

В придачу к этой упреждающей ябеде Макаревич сообщал, что в бытность Сенчиковского визитатором «лишь те ксендзы, которые носили ему положенную дань, заслуживали его аттестации…». Сам же Сенчиковский в обращениях к начальству воздерживался от прямых нападок на Макаревича, но мучившая его зависть один раз толкнула под руку написать, что тот имеет «капитала тысяч 30-ть», а он, Сенчиковский, вынужден теперь «состоять в зависимости от прихожан» [2070] .

«Низложение» Юргевича не обошлось без громкого скандала. В ноябре 1878 года его распря с подчиненным ему ксендзом Кулаковским перешла границы элементарного приличия. Получив от того очередное письмо с требованием объяснить причины удержания жалованья, Юргевич вместо ответа вымазал бумагу экскрементами (выражаясь официальным языком, «вложил в бумагу нечистоты») и вернул отправителю. Отличился и Кулаковский, препроводивший этот документ в его подлинном виде губернатору как материальную улику бесчинств визитатора. Чарыков, оторопевший от знакомства с этой в буквальном смысле слова грязной корреспонденцией, немедленно сообщил о происшествии министру. К донесению прилагалось более раннее письмо Юргевича Кулаковскому, наполненное, как довольно мягко определил губернатор, «такими выражениями, которые едва ли возможны в сношениях должностных лиц» [2071] . Министр распорядился немедленно сместить Юргевича с должностей и визитатора, и настоятеля прихода.

2070

Там же. Д. 285. Л. 180–181 (прошение Макаревича Мосолову от августа 1879 г.); Жиркевич А.В. Из-за русского языка. Ч. 1. С. 525 (письмо Сенчиковского Мосолову от 10 марта 1879 г.). После того как в 1879 году Чарыкова на посту минского губернатора сменил полонофильски настроенный А.И. Петров, положение Сенчиковского еще сильнее пошатнулось. Петров с середины 1860-х занимал разные должности в Царстве Польском, даже владел польской речью. Если верить позднейшему свидетельству Сенчиковского, Петров при представлении ему священников Бобруйского деканата, обменявшись с Сенчиковским несколькими фразами на русском, сам неожиданно заговорил с его подчиненными по-польски, после чего «ксендзы и не думали уже употреблять язык русский (в костелах. – М.Д.)». Петров доказывал «с жаром» бывшему визитатору, что «обрусение католицизма – трудное дело, и потому нужно действовать очень осторожно, медленно, а главное, не навязывая упрямо языка русского». В конце концов Сенчиковский был переведен на службу далеко за пределы Минской губернии – в Туркестан (Жиркевич А.В. Из-за русского языка. Ч. 1. С. 538–539). Несмотря на свое полонофильство, Петров сумел «перестроиться» в новой обстановке царствования Александра III и в 1882–1884 годах инициировал новый виток принудительных мер по русификации костела, не принесших никакого положительного результата (РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 293. Л. 60–62 [освещение действий Петрова в справке ДДДИИ от 1895 г.]; Д. 935. Л. 29–31 [отношение Петрова – МВД от 30 октября 1885 г. с ходатайством об упразднении Медведичского прихода в Слуцком уезде]).

2071

РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 3083. Л. 7–9 об. (отношение Чарыкова Тимашеву от 10 ноября 1878 г.). Упомянутое темпераментное письмо Юргевича, написанное Кулаковскому еще осенью 1877 года в ответ на первую денежную претензию, стоит процитировать для характеристики личности визитатора, а также взаимоотношений внутри группы ксендзов-русификаторов: «…Вы блудно живете 9 лет с замужнею женщиною Петрашевскою и четверо ребят, Вами прижитых с нею, собственноручно умертвили… Ваша штука была подбросить ребенка под колесо мельницы. Вы-то сами во время родов Петрашевской в плебании собственными руками из внутренностей ее вырвали младенца, вся комната была залита кровью… Руки Ваши до локтей в кровь опачканы. Свидетельница навеки в ужасе… Ваш грех, Ваша покута (польск. pokuta – епитимья. – М.Д.), но зачем же Вы, родитель, умертвили своих детей, того гиена, крокодил не делают. Ребенка одного, которого Вы с Петрашевской прижили, держит мужик в деревне, то Вам следовало и с остальными так поступать. …Все в г. Слуцке знают, что Вы блядей из публичного дома постоянно брали… Гул, шум, ужас что было, и то Вы, духовное лицо, служитель Алтаря… невинности миротворец. Не сатана ли Вы, не посланник ли Антихриста, сын лжи, ложный пророк… Разбойник на кресте получил прощение, но Вам вряд ли будет» (Там же. Л. 12–13). Выдвинутые Юргевичем против Кулаковского обвинения не повлекли за собой расследования (наоборот, власти были заинтересованы в пресечении слухов об аморализме «русских» ксендзов), степень их достоверности остается под вопросом.

Этим дело не кончилось. Как и Сенчиковский, Юргевич мнил о себе достаточно много, так что даже в опале требовал льгот. Он забросал разные инстанции, вплоть до высочайшей, паническими жалобами, причем одновременно молил губернатора о заступничестве и в прошении министру на всякий случай обвинял того же губернатора в потакании «польской интриге» («покупив имение Беличи… от г-жи Доманской из Войниловичей, сроднился с польскими панами»). Первая тактика оказалась вернее. Чарыков, несмотря на некрасивое поведение бывшего визитатора, чувствовал ответственность за судьбу лиц, которым он в течение нескольких лет оказывал от имени правительства поддержку, и был не прочь порадеть за них в последний раз. Одновременно с переводом Сенчиковского в Бобруйск он выхлопотал Юргевичу назначение настоятелем в богатый Несвижский приход. Мосолов, уверенный, что оба экс-визитатора воспримут снисходительность властей как поощрение к новому произволу, выступил против такой поблажки: «Поддерживать лиц, оказавших заслуги перед Правительством, – обязательно; но не следует, мне кажется, забывать, как воспользовались почти безгранично поддержкой Правительства… Сенчиковский и Юргевич и до чего они довели дело русского языка…» [2072] .

2072

РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 3083. Л. 37–38 об., 41–42, 61–62 (жалобы Юргевича), 48–48 об. (отношение Чарыкова Мосолову от 27 февраля 1879 г. и набросок ответа рукой Мосолова).