Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны
Шрифт:
Теперь, когда сыновья так далеко и они с матушкой могли только своими молитвами помочь им, все чаще отец Сергий задавал себе вопрос – правильно ли он сделал, дав им волю в выборе пути? Неужели же они с Сашей растили сыновей лишь для того, чтобы отдать их на бойню, добровольно отпустить в ад?
Может быть, прав не он, а Данила Круглов, который сам все решил за своих сыновей? Но ведь «возьми свой крест и ступай за мной»… Думал протоиерей и не находил ответов на свои вопросы.
Читая письма своих сыновей, отец Сергий сквозь строчки бытовых описаний, сквозь милые сердцу мелочи ухватывал внутренним
И грядет ли такое время, когда настанет мир и людская злоба уступит место любви?
Гигантская мясорубка, захватившая его детей, грозит поглотить их безвозвратно и втянуть в себя новые и новые жертвы.
Артем писал о делах госпиталя:
…Один раз был у нас тяжелейший случай. Противник начал обстреливать снарядами, начиненными газом. К нам доставили несколько человек отравленных. От них сильно пахло хлором. Нам пришлось надевать противогазы, пока их раздевали, отмывали и отхаживали. Троих пришлось эвакуировать – были поражены легкие.
Отец Сергий, холодея сердцем, читал письмо.
Дальше Артем подробно описывал свой быт, рассказывал, как праздновали в полку Пасху. В конце письма была приписка:
На мой запрос об Алексее пришел тот же ответ, что и вам.
Несколько раз перечитав письмо, отец Сергий аккуратно сложил его – теперь можно отнести домой, Саше. Последнее время он старался сам прежде прочесть письма с фронта, а потом уж – вместе с женой. Мало ли что там…
Батюшка вышел из библиотеки и сразу же увидел Данилу Круглова, выходящего из собора. Вид у Данилы Фроловича был суровый, сосредоточенный.
– Добрый день, батюшка, – буркнул он, явно намереваясь избежать разговора и юркнуть мимо отца Сергия в ворота.
– Добрый. Две субботы, Данила Фролыч, не видел вас на причастии. Беспокоился – не заболели, часом?
Данила Фролович в сердцах махнул рукой:
– Кабы заболел! Так ведь нет, батюшка, здоров как бык. А вот дочка-то моя любезная… удружила.
– Что случилось, Данила Фролыч? Могу ли я чем помочь?
– В армию надумала сбежать! Хотели вы этого? Собрала узелок, мы с матерью не видали, когда она и из дому-то улизнула! Записку-то на другой день в чулане нашли. Я к исправнику. А сам обещание дал – ежели найдется дочка-то, молебен Пресвятой Деве закажу.
– Ну так нашли?
– Нашли. Хорошо, знакомый в ярославской полиции – Богдан Аполлонович Сычев – помог. С поезда сняли! Так я уж скорей в собор – молебен дьячку заказал и на нужды причта две ассигнации оставил.
– А что ж Соня-то?
– Под домашним арестом Соня. Уж я ей… Дома сидит, братья приглядывают. Вот так вот, отец Сергий, – ростишь детей-то, а они…
– С Божьей помощью, Данила Фролыч, все образуется.
– Дай-то Бог…
Отслужив вечерню, отец Сергий шел домой и все время
В госпитале, устроенном в имении «Осинки» близ Петербурга, принимали раненых. Подводы, наводнившие господский двор, были до отказа забиты изувеченными, наскоро перевязанными солдатами. Главный врач госпиталя ходил от подводы к подводе, отдавал распоряжения, следил за разгрузкой раненых. Стояла поздняя осень. Снег, выпавший в ночь, едва прикрыл густо насыпанные в саду листья, а во дворе так и во-все был живо превращен в грязную жижу копытами лошадей и колесами телег. На балконе, выходящем во двор, в плетеном кресле сидела старая барыня, укутанная в плед, и внимательно наблюдала за происходящим. На первый взгляд могло показаться, что старушка из праздного любопытства старости предается этому занятию. Однако барыня принимала живое участие в событии сегодняшнего дня, отдавая дельные приказания тем, кто находился позади нее в комнате.
– Диван снесите вниз, – не поворачивая головы, приказывала она. – И одеяла возьмите в холодной, отдайте тоже.
Позади нее, в комнате, которая теперь служила столовой, сидела не менее старая ключница и, наблюдая за работой прислуги, состоящей из старого конюха и поварихи, ворчала себе под нос:
– Ага. Все им отдайте. Пусть хозяйское добро-то перепортют. Вон стул-то венский поломали – мало! Одеялы отдай, как же.
– Не бухти, Нюся. Отдай.
Ключница с шумом поднялась и, гремя связкой ключей, отправилась в холодную за одеялами. Сердито достала из шкафа несколько шерстяных одеял, вздохнула, одно, которое получше, вернула на место. Продолжая ворчать, спустилась на первый этаж.
Просторная зала внизу, служившая прежде гостиной, была сплошь заставлена походными кроватями, на которых стонали, бредили, корчились от боли изувеченные мужики. В прежнем кабинете была устроена операционная, где уже несколько дней шла непрерывная работа. Ключница прошла мимо операционной и остановилась у офицерской палаты. Здесь лежал народ почище. Уж по крайней мере можно было надеяться, что здесь нет вшей.
– Вот. Барыня одеяла передала, – сказала она угрюмо раненому, лежавшему ближе к двери.
– Благодарствуйте, тетенька.
– Кому тетенька, а кому и Анисья Саввишна.
Она развернулась и шаркающей походкой направилась назад. В зале, где разместили новеньких и где невыносимо воняло кровью, потом, махоркой и грязными портянками, от одной койки к другой двигалась девушка в длинном темно-синем платье и в белом, как у монахини, платке сестры милосердия. Девушка наклонялась к раненым, поила их водой, меняла повязки, что-то поправляла, относила, приносила и вновь кружилась по палате от одного к другому.
– Тина! – позвала ее ключница.
Девушка оглянулась, подошла.
– Чего ты, Саввишна?
– Снова барыня добро отдала. Одеяла теплые. Ну пошто, скажи на милость, им наши одеяла? Поговорила бы ты, Тиночка, с барыней. Твое добро-то раздает.
– Не говори глупостей, Саввишна. Война ведь.
– Это теперь война. А потом? Ты об ребенке подумала?
– Ты иди, Саввишна. Некогда мне. Тяжелораненых полно привезли, не видишь?
– Вижу. Обратно до ночи с ними провозишься? Сама-то с ног падаешь, поди?